Императрица Мария. Восставшая из могилы

Увидев побледневшие, вытянувшиеся лица сысертских рабочих, Ваганов понял, что выбрал для своего повествования не ту компанию, и быстро ушел. Слава о нем ходила жуткая, в округе его боялись больше Ермакова – тот зверел, только когда впадал в бешенство, но это случалось только по трезвости, а трезвым Ермаков не был почти никогда.

На слова Ваганова к грузовику подскочили другие. Кто-то пьяно крикнул Ермакову:

– Петро! Ты ж обещал нам девок царских отдать! Так че же?

Николай опять закрыл глаза. Кулаки непроизвольно сжались, хотя новостью для него это не было: пьяная ермаковская «гвардия», прежде чем убить, собиралась изнасиловать великих княжон. Это им заранее пообещал их командир, уголовник и алкоголик, большевик Петр Ермаков.

В незлобную матерную перебранку подчиненных со своим командиром отчетливо вплелся женский смех, что, по-видимому, окончательно вывело из себя Медведева.

– Товарищ Ермаков, – процедил он, – твои что же, еще и бабу сюда приволокли?

– Так то Нюрка, наша, верх-исетская, – обернулся к Медведеву другой всадник в распахнутой грязной солдатской шинели и фуражке. – Верный товарищ. – И заржал.

Николай внезапно успокоился. На него волной накатила ненависть, причем такая, что он даже удивился. Все обстоятельства убийства царской семьи и захоронения останков были ему хорошо известны, и к развитию событий он был готов. Но что ненависть так захлестнет его… И вдруг он понял: это не его ненависть, это дед. Он-то не видел ничего этого, он-то тогда, в той своей жизни, так и остался на посту у дома Ипатьева, только проводив глазами уезжавший грузовик. А сейчас простой русский 24-летний парень, имевший с детства установившиеся понятия о добре и зле, просто сходил с ума от ненависти, глядя на эту веселую компанию подонков.

Впереди на дороге показалась телега, или, как здесь говорят, коробка.

«Должно быть, кто-то из наших, коптяковских, в город собрался», – подумал Николай.

Ваганов и второй верховой в солдатской шинели поскакали навстречу. Ваганов вытащил наган и, размахивая им, что-то кричал. Телега быстро развернулась и припустилась обратно.

У урочища Четырех Братьев грузовик съехал с Коптяковской дороги на свертку. До Ганиной Ямы оставалось метров триста. Дорога стала совсем узкой и раскисшей. Грузовик часто буксовал, ломал кусты, чиркал бортами по стволам деревьев. Порой его приходилось выталкивать вручную. В том месте, где свертка выходила к разработке, одна из ям, служившая некогда для выборки руды, слишком прижала дорогу к большим деревьям. Водитель, огибая ее с правой стороны, не рассчитал поворота и сорвался в яму левым задним колесом. Раздался треск ломающихся досок кузова, мотор заглох.

– П***, приехали, – в сердцах плюнул Медведев-Кудрин.

Ермаков и Люханов выбрались из кабины.

– Чуток не доехали, – сказал Ермаков, – вот оно уже все!

До шахты № 7 оставалось шагов двести.

Николай огляделся. Это место он знал хорошо – в свое время все эти давно заброшенные шахты он облазил с другими коптяковскими мальчишками. Вот там, чуть дальше, Ганина Яма, небольшой прудок, образовавшийся на месте уж совсем древней выработки. Чуть ближе – как раз седьмая шахта, лучше других сохранившаяся. В нее они часто лазили. Это было несложно. Колодец шахты представлял собой сруб из лиственницы, где-то два на два метра, для подъема руды, а рядом был еще колодец поменьше для спуска и подъема людей.

«Саженей шесть глубины будет», – подумал Николай.

Рядом с седьмой шахтой глиняная площадка, потом – заваленная просевшей землей шахта № 3. Ну а ближе к ним, к востоку от шахт и площадки, – полянка, через которую, собственно, грузовик и не переехал. Вокруг кусты и деревья, довольно густые заросли. А к западу и северо-западу от этого места – болото, тянущееся до реки Исеть.

Грузовик решили частично разгрузить и вытащить. Развели костер, чтобы согреться, так как все здорово продрогли, и отогнать комаров. Из молодых елочек начали рубить ручки для носилок. На них же пустили брезент из кузова. Несколько человек начали раздевать тела. Мужик в солдатской шинели весело заржал:

– Братцы! Я сам щупал царицу, и она была теплая… Теперь и умереть не грешно, щупал у царицы п***!

– Василий! – заорал Ермаков. – Хватит балаганить! Давай с Вагановым верхами на дорогу, заворачивайте всех на хрен! А вы кончайте херней заниматься, сгружайте тела и тащите! Потом будем раздевать!

– И посты надо выставить, – добавил Медведев.

«А вот на пост нам не надо, – решил Николай. – Нам бы где-то здесь затаиться, рядышком».

Ощущение, что именно здесь все решится и наконец выяснится причина его переселения в деда, не покидало.

«А ведь меня никто из них не знает! Никого из наших здесь нет, Ваганов видел мельком, да и Медведев тоже. Значит, можно по-тихому свинтить, где-нибудь залечь и наблюдать».

В царившем вокруг полумраке раствориться в кустах было нетрудно. Стараясь не шуметь, он обошел полянку и залег за шахтой, в кустарнике, отделявшем открытое пространство от болота.

Обзор с этого места был отличный. Он видел, как на импровизированных носилках на глиняную площадку рядом с шахтой № 7 принесли несколько тел. Как вытаскивали из ямы грузовик, как он подъехал к шахте, где его и разгрузили окончательно. Как донага раздевали тела. Наконец, как тела с помощью веревок спускали в шахту, как жгли одежду. Видел свалку, которая началась, когда из одежды посыпались драгоценности. Слышал, как матерился Медведев, под угрозой расстрела на месте заставлявший остальных сложить все в одну кучу. Видел, как затаптывали костер и руками вытаскивали из углей бриллианты, с ненавистью поглядывая на чекиста.

«Они его грохнут сейчас, – подумал Николай. – Там же, судя по воспоминаниям вот этого самого Медведева, с полпуда драгоценностей».

Но не грохнули. Затарахтел мотор – из города приехали Юровский и Голощекин. Юровский подошел к шахте и посмотрел вниз.

– Что так мелко? – удивился он.

– Там вода замерзшая, лед, – ответил Ермаков. – Может, их песком закидать?

– Не надо, и так утонут.

– Конец июля, а в шахте до сих пор лед. Хрен он растает, – засомневался Голощекин.

– Давайте гранатами закидаем, обрушим шахту. Я ящик привез, – предложил Юровский.

– Взрывы услышат, деревня в двух верстах, – возразил Ермаков.

– Закидайте их ветками, что там еще есть, – велел Юровский. – Никто их искать не будет. Место глухое, заброшенное.

«Ага, как же, – подумал Николай. – Половина Коптяков – дачники! А места тут грибные, плюс покос рядом. А крестьян вы уже шуганули, они теперь сдохнут от любопытства, пока не узнают, что тут было».

На поляне засобирались. Голощекин, торопившийся отвезти драгоценности в город, велел оставить посты на дороге и вообще, по возможности, вокруг. Остальные погрузились в машины и уехали. Стало тихо, только где-то рядом ритмично постукивал дятел.

Николай напрягся – уехали не все. На другом конце поляны, у костерка, рядом с тем местом, где провалилась машина, остались трое. Сейчас они, похоже, собирались перекусывать, и, судя по возбужденно-радостным голосам, не всухомятку.

«Так, а когда они вернутся? – пытался вспомнить дальнейшее развитие событий Николай. – По разным версиям, то ли уже сегодня часа в два дня, то ли завтра утром. Значит, даже при самом неблагоприятном раскладе, у меня есть несколько часов. Эти трое не спали, устали, из еды у них немного хлеба и яйца. Зато самогона в достатке. Накатят и будут дрыхнуть. Вот тогда… А что тогда?»

Николай, собственно, и сам не знал, что тогда. Какого-либо знака, который можно было бы принять за указующий Божий перст, пока не было.

Трое на другом конце поляны действительно угомонились быстро. Оставив в кустах винтовку, стараясь не шелестеть высокой травой, Николай пополз к шахте. Вот и верхний венец большого колодца. Он свесил голову вниз. Теперь ему стало понятно, почему тела не сбрасывали, а аккуратно спускали, укладывая рядами в три слоя. Сброшенные тела беспорядочной кучей заполнили бы тесный колодец до половины. Глубины в шесть саженей, а это порядка двенадцати метров, сейчас не было – колодец был залит водой, замерзшей сверху. Тела и лежали на льду. Поверх валялось несколько веток – похоже, последнее распоряжение Юровского было выполнено без энтузиазма.