Императрица Мария. Восставшая из могилы
Шрифт:
«Что теперь?» – спросил у себя Николай и в этот момент отчетливо услышал стон.
Адреналин брызнул в кровь, как бензин в камеру сгорания. Сразу загорелось лицо, взмокла спина. Вот он, знак! Николай огляделся. Рядом с шахтой валялась довольно длинная и толстая веревка, толщиной в палец. С ее помощью, похоже, и спускали тела в шахту.
На всякий случай, сложив веревку вдвое, благо длина позволяла, Николай закрепил ее на верхнем венце и скользнул в шахту. Спуск занял немного времени. Место, куда можно было встать, имелось только у одной из стен. Здесь, по-видимому, и стояли те, кто принимал спускаемые тела. Нижний ряд тел был залит
«Как в морозильнике», – подумал он.
И вновь раздался стон, слабый, едва слышный, откуда-то из середины. Не медля ни минуты, Николай начал отваливать верхние тела в сторону. Он уже не сомневался, кого именно он ищет. По-другому и быть не могло!
Она лежала в середине среднего ряда, головой к нему. Лицо было залито кровью. Осторожно, как будто боясь разбудить, Николай дотронулся до ее лица. Дыхания он не ощутил, но рука испачкалась кровью, которая медленно сочилась из раны на голове.
«Прошло почти четыре часа, такого быть не может, если она мертва».
Он прижал пальцы к шее девушки и едва не заорал от радости – под его пальцами тоненько, едва заметно, билась ниточка жизни.
«Жива!»
Николай рванул поясной ремень. Связав ей руки, он развернул ее лицом вниз и закинул их за шею. Теперь тело девушки безвольно висело у него на спине. Примерно так в июне 1915 года в Галиции, возвращаясь из поиска в тылу у австрийцев, он тащил к своим раненого товарища. Главное, его руки были свободны.
Сдвинув ремень на подбородок, Николай схватился за веревку.
«Лишь бы выдержала!»
Но выбора все равно не было, и он полез вверх, перехватывая саднящими ладонями веревку и скользя по влажным бревнам сруба мокрыми сапогами.
«Лишь бы не оборвалась», – молился он.
Холода Николай уже не чувствовал, ему было жарко. Пот заливал глаза. Шею сводило от напряжения. Оставляя на веревке кровавые следы от ладоней, он медленно полз вверх. Когда до верхнего венца оставалось чуть больше метра, он вдруг испугался:
«А если там кто-то уже ждет? – И тут же ответил себе: – Порву! Голыми руками порву на куски!»
Ярость добавила сил, и через минуту он уже выбрался из шахты. Немного отдышавшись, на четвереньках пополз к кустам и только там опустил свою ношу на траву. Дрожащей рукой проверил пульс – тот бился, едва заметно, но бился. На голове был колтун из волос и запекшейся крови, еще одна рана, по счастью сквозная, была в бедре. На левом боку с ребер свисал кровавый лоскут кожи.
«Скользящая, – понял Николай, – очевидно, штыком. Это Ермаков, небось, сука, целил в сердце, а попал скользом по ребрам. Кроваво, но неопасно. А что с головой, непонятно, вроде цела. Может быть, прикладом ударили?»
Сзади хрустнула ветка. Николай резко обернулся – отведя в сторону ветку куста, на него удивленно смотрела молодая помятая баба в цветастом платье.
– О, – икнув перегаром, сказала она, – солдатик! Ту че тут делаш-то? Отлить отошел?
Тут она увидела лежащую в траве обнаженную девушку. Глаза бабы широко раскрылись, а губы, наоборот, скривились.
– Тебе че, живых баб не хватат, упырок? – засмеялась она. – Дохлую ссильничать решил?
«Это Нюрка, – сообразил Николай, – та, которая верный товарищ. Дрыхла, видно, где-то под кустом, ее и забыли. И что с ней теперь делать?»
Впрочем, Нюрка сама решила свою судьбу. Как это часто бывает у пьяных, переход из благодушного состояния в ярость был у нее
очень быстрым.– А может, она живая? А может, ты, вражина, сучку царскую спасти решил? А ну, отходь!
Николай даже не понял, как и откуда в руке Нюрки оказался наган, но среагировал моментально, вырвав у нее из руки револьвер, а затем, почти без размаха, ударив рукояткой в висок. Нюрка хрюкнула и осела на землю.
Сунув наган в карман, он подумал с минуту, а затем разорвал на Нюрке платье от горла до подола. Стащил с нее ботинки (кроме них на бабе не было больше ничего), поднял винтовку и сильным четким движением вогнал Нюрке штык под левый сосок. Взвалив бабу на плечи, пригибаясь, он оттащил ее к шахте и сбросил вниз.
«Было у вас одиннадцать тел, и будет одиннадцать. Пока опознаете, разберетесь, куча времени уйдет. А мы через болото в Коптяки! Я местный, я здесь все тропки знаю! Шиш найдете!»
Все, что надо было сделать здесь, было сделано, решение принято. Николай заторопился, освободил неподвижной девушке руки, стянул с себя гимнастерку и исподнее. Разорвал нижнюю рубаху на куски и, как мог, перевязал ей раны, а затем завернул в разорванное Нюркино платье.
«А ботинки – в болото!»
Натянул гимнастерку и подпоясался. Отомкнув штык, закинул винтовку за спину, чтобы не мешала, и взвалил безвольно обвисшее тело на плечо. Через несколько минут болотная жижа зачавкала под его ногами.
«Значит, вот зачем! Вот как все сошлось – и дедов крестик, и альбом мой! Все неспроста! Спасибо тебе, Господи!»
Он уже не сомневался, что любит эту висевшую у него на плече измученную и израненную девушку. Не сомневался, что должен спасти ее, а что будет потом – на то Божья воля!
Боясь постов, а потому обходя и дорогу к плотине, и Березовую стлань кружным путем, Николай Мезенцев уходил в глубь болота, все дальше и дальше унося от страшной Ганиной Ямы тело своей любимой. Маши, Машеньки, великой княжны Марии Николаевны Романовой.
III
Свою способность ориентироваться на болоте Николай явно переоценил. Все-таки сколько лет прошло с тех пор, когда он тут лазил в последний раз! Хорошо хоть, что всерьез нигде в топь не провалился, но с тропинки пару раз сбивался и кружил, ища ориентиры. Несколько раз падал, перемазавшись сам и перемазав свою ношу в болотной жиже. Несколько раз его охватывал страх, что княжна умерла, он останавливался и проверял пульс. Пульс бился, и даже, похоже, чаще, чем раньше.
Отмахав кругом едва ли не три версты по болоту и лесу, выйдя наконец к луговине, отделявшей лес от деревни, Николай понял, что и силы свои переоценил. А потому, опустив княжну на землю, сам рухнул в траву, чтобы отдышаться и оглядеться.
Когда-то здесь был лес, давно сведенный коптяковцами на уголь. Углежогство, равно как и рыболовство, было главным видом деятельности населения деревни Коптяки. Пахотных земель тут было мало, и с землепашества прожить было нельзя. Уголь же был постоянно востребован на небольших железоплавильных заводах, которых в округе было довольно много, а свежую рыбу охотно брали жители города и заводских поселков. И то и другое обеспечивало коптяковцам приличный уровень доходов, не зависевший от климата. Сильно зажиточной деревню назвать было нельзя, но и бедняков в ней не было. В последние годы дополнительную копеечку стали приносить дачники – город-то был рядом. В сезон, почитай, все избы сдавались, а хозяева жили в баньках и на сеновалах.