Императрица Мария. Восставшая из могилы

Управилась мать довольно скоро, прошло чуть больше часа, как она позвала сына. Все это время он сидел под козырьком, прячась от дождя и кутаясь в шинель – на улице было довольно прохладно.

– Ну вот, теперь и поснедать можно, – сказала мать при его появлении. – Я яичек свежих принесла, щас верещагу сроблю.

Увидев удивление на лице княжны, Николай улыбнулся и перевел:

– Яичницу мама сделает.

– Дак я и говорю – верещагу, ну яичню, че ли, – удивилась мать.

– Это уральский говор, – объяснил Николай княжне.

– У нас все так бают, и в деревнях, и в поселках, и в городе. Кольша вот только на своем заводе да на войне по-правильному гуторить наблатыкался.

Сделав яичницу, Пелагея Кузьминична первым делом сноровисто покормила княжну. Потом вместе с сыном поела сама.

– Давеча упыри энти, Ермаков с Вагановым, в Коптяки приезжали, – «обрадовала» она сына.

– Нас искали? – вскинулся Николай.

– Не, поручика нашего, художникова сына.

– Андрея? Нашли?

– Найдешь его! Чтоб найти, по всей округе шарить надоть. Помельтешили на улке, полаялись, побазлали и смылись. Не до того им: немцы, бают, подходят.

– Чехи, – поправил Николай.

– Я и говорю – немцы! – рассердилась мать. – Мужики судачат, не сегодня завтра город возьмут. Большаки-то тикают.

Николай не знал, хорошо это или плохо, что солдаты Чехословацкого корпуса возьмут Екатеринбург. Он точно не помнил, когда это должно произойти, кажется, 25 июля. Все равно им сидеть на заимке – княжна еще встать не может.

– Че тебе, милая? – спросила вдруг мать, встретив умоляющий взгляд молча слушавшей их разговор княжны. – Че хош?

Девушка смутилась и покраснела. Поняв, что он лишний, Николай вышел. Пелагея пересела к княжне на лавку.

– Понимаете, Николай за мной ухаживает, очень хорошо ухаживает. Он заботливый. Но когда я, когда мне… – Маша не знала, как ей это сказать. – Ну, когда по нужде, он тоже помогает, а мне стыдно.

– Ну, милая, – понимающе вздохнула Пелагея, – а че делать-то? Бог терпел и нам велел.

– Да я понимаю, – заторопилась Маша. – Но у меня скоро начнется, ну, это, как его… – Она не знала, как объяснить матери Николая, не знала, как это называют в деревне. – Ну, что у всех женщин каждый месяц…

– Краски, че ли? – перебила ее Пелагея. – Ох, милая, о том я и не скумекала. Не, так не годится! Не мужское то дело! Еще чего не хватат! Сами разберемся. Я тебе дочку пришлю, Катюху, она все сделат.

– Спасибо, спасибо вам, – прошептала Маша, целуя руку женщины, поправлявшую одеяло, и испугалась ее изменившегося лица.

Мать Николая охватил ужас, она отдернула руку и запричитала:

– Да ты че, милая, ты че? Ты че делаш-то, красавица?

Пелагея Кузминична быстро засобиралась, все так же со страхом поглядывая на Машу, о чем-то тихо переговорила на улице с сыном и ушла, благо дождь наконец-то закончился.

Катюха появилась утром. В маленькую избушку как будто влетел вихрь, крутнулся смерчем и с визгом повис на шее Николая.

– Задавишь, Катюха, – смеялся он.

– Ага, тебя, бугая, задавишь, – отвечала сестра.

Маша с улыбкой рассматривала молодую девушку. Такая же, как мать, небольшого роста, очень складненькая, стройная, светловолосая. Коса в руку толщиной, чуть вздернутый носик, пухлые губы. Похожа на мать, но в лице есть и какое-то неуловимое сходство со старшим братом. Одета тоже по-городскому: серая юбка с оборками и голубая блуза с рюшами, на плечах платок.

– Меня Катюхой зовут. – Она присела на лавку рядом с Машей. – Подружимся?

– Конечно, подружимся, – ответила Маша. – А почему Катюхой? Катей.

– Не знаю, меня сызмальства так зовут. Только батюшка в церкви да Кольша в письмах с войны Катериной звали.

Катя расхохоталась. Она вообще производила много шума и не умолкала ни на минуту. Распаковав притащенный с собой довольно большой тюк с какими-то вещами и продуктами, она заявила брату:

– Маманя велела тебе косулю добыть. Цар… – Она спохватилась. – Маше мясо надо. И рыбы надо в Мурзинке прикупить.

Маша не обратила внимания на Катину оговорку. Она улыбалась – все ее страхи разрешились. Больше того, она приобрела собеседницу. А то из Николая и пару слов порой было трудно вытянуть.

Так и получилось. Теперь больше времени с Машей проводила Катя. Она взяла на себя и уборку, и готовку, что сразу отразилось на общем настроении: готовила Катя куда лучше и разнообразнее Николая. Но главное, с ней можно было поговорить. Болтала Катя без умолку. Теперь Маша знала характеристики всех представительниц женской части населения Коптяков, знала, чем живет и дышит деревня. Доверила ей Катя и свою мечту о замужестве:

– Мне семнадцать, уже засиделась-то в девках! Маманя не хочет меня за коптяковского выдавать, хочет за поселкового! А где они все? Кто на войне сгинул, кто служит, а кого вон в Красную армию забират! Нету женихов! В прошлом месяце в городе свадьбу видала! Жених такой баской да справной, а девку взял – тьфу! Глядеть не на че! На кого парни таращатся?

«Господи, – думала Маша, – какая она славная, какая мама у нее хорошая. И Коля. Что бы я без них делала? Лежала бы, наверное, где-нибудь мертвая».

Однако же, как только Маша пыталась узнать у Кати что-либо о себе, та сразу умолкала и на все Машины вопросы отвечала:

– Кольша не велел.

Но кое-что она все-таки узнала, хотя довольно своеобразным образом. Она попросила Катю осмотреть ее ноги. Та удивилась, но посмотрела.

– Ну и че?

– Подошвы какие?

– Розовые, – хихикнула Катя, – ну прямо как у младенца!

– Значит, не крестьянка! – сделала вывод Маша. – Босиком не ходила.

– Не, не ходила, – расхохоталась Катя.

«И руки не такие, как у Пелагеи Кузьминичны, – подумала Маша, – и даже не такие, как у Кати. Тяжелой работы не знали. Значит, дворянка? Или нет?»

Николай добыл-таки косулю, и Катя сварила суп. Разрезав мясо на мелкие кусочки, кормила Машу, давая запивать бульоном из кружки. Маша так наелась, что опьянела от сытости. Она с благодарностью смотрела на Николая и Катю, на глаза наворачивались слезы.

– Мне вас Бог послал, – прошептала она.

Через пару-тройку дней опять появилась Пелагея Кузьминична. Повязки с головы и с руки Маши она сняла. И вообще была довольна своей подопечной – раны заживали хорошо. И в целом девушка явно шла на поправку. Стала бодрее и веселее, уже могла занимать положение полусидя, откинувшись на подушки. Начала есть сама.