"Империя Здоровья"

Он поехал домой - пообедать и немного отдохнуть перед рабочим днем из своей другой, лучшей, жизни, днем, который вообще пока не начинался, но который надо было втиснуть в этот, давно начавшийся.

Не доехав до своей станции метро, он поднялся из подземелья наверх и с первым за этот день хорошим чувством двинулся вдаль, к Богоявленскому собору.

– Я хочу заказать отпевание, - сказал он, оказавшись у церковного ящика.

– Заочное?..
– вопросила матушка, коротко взглянув на аспиранта.

– Да, - дрогнув душою, ответил аспирант. Матушка дала ему нужный церковный бланк и, еще раз взглянув ему в лицо, указала пальцем место, куда вписать имя.

"Николай", - вписал аспирант.

Потом матушка подала длинную полоску бумаги, испещренную церковно-славянской вязью и пакетик с землею.

– Это - на лоб новопреставленному, - сказала она про полоску бумаги.
– А землю посыпьте крест-накрест, когда накроете его в гробу...

– Я знаю...
– невольно похвастался аспирант, и на душе у него стало еще жиже и сквернее.

Матушка назвала цену. Аспирант полез в карман, невольно отвечая глядящему в затылок ЦРУ: "Ну, это уж не ваше собачье дело!"

– Я бы еще хотел, чтобы его поминали в течение сорока дней...
– еще попросил он.

– Сорокоуст, - сказала матушка.

– Да, - ответил аспирант, что такое "Сорокоуст" еще не зная, но от этого незнания вдруг почувствовав себя легче.
– И еще две свечки... Извините, три. Вот эти, - указал он на коробку с самыми большими.

Спрятав бумажку и пакетик с землей в карман и взяв свечи, он направился к кануну.

Сначала он просто постоял перед поминальным столиком. Огоньков на нем было немного, но они грели.

Аспирант затеплил свой, высокий и как бы немного кичливый в сравнении с тоненькими свечками, что оставляли на помин подходившие к кануну бабушки.

Аспирант вздохнул и вспомнил, как надо говорить: "Упокой, Господи, душу усопшего... нет, новопреставленного раба Твоего Николая... прости ему все грехи, вольные и невольные, и даруй ему Царствие Небесное".

Потом он отыскал икону Николая-чудотворца и постоял перед ней.

Наконец, еще подумав, он встал перед Распятием.

"Господи!
– собравшись, обратился он к Богу.
– Господи! Прошу Тебя, помилуй меня грешного... или прости, или накажи, только - поскорей... Если что не так, устрой, чтобы само собой ничего не получилось... Господи, прошу Тебя: или прости, или вразуми... сделай так, как должно быть по-Твоему... Тут как ни придумывай, правильно все равно не получается... Прости меня, Господи!"

Аспирант Дроздов потом встал на колени и крепко ткнулся лбом в бугристое основание Креста, которое должно было изображать голгофскую скалу...

Покинув храм и опять вдохнув холодный и сырой воздух, Ганнибал Дроздов раздал мелкие купюры, не взирая на лица, сирым и по-разному немощным, строившимся у паперти, - бабушкам и бомжам.

– Помяните Николу... Николая, - просил он.

– Дай Бог тебе здоровья... Николу... Упокой, Господи, раба Твоего Николая, - отвечали ему и крестились у него на глазах и за спиной.

"Ну, хорошо, - думал и убеждал себя аспирант, с новой дрожью во всем теле и новым жаром возвращаясь к метро.
– Ну, что еще я могу... Так правильно... а за остальное отвечу по статье".

...Свое единственно-настоящее удостоверение аспирант Дроздов раскрыл перед глазами пожилой вахтерши, когда вокруг уже стало темно, а над проходной института ярко светились электрические знаки: 18:12. Было похоже на год войны с Наполеоном.

– Поздновато, - подтверждала вахтерша показания огненно-зеленого хронометра.

– Работа, - отвечал ей аспирант.

– ...Зря приехал, - сказал ему в лаборатории случайно задержавшийся коллега.
– Американец был сегодня утром. Теперь обещал появиться только во вторник. Отсчитал деньги за все протоколы, какие у нас были. Завтра можешь получить свой "кусок" у шефа... Так что сегодня ударный труд уже ни к чему.

– Что, все протоколы отдали?
– не выдавая смятения, спросил Ганнибал Дроздов.

– Там осталось... по двум последним партиям. Они твои... Шеф так сказал. Мы тут решили: сам доделаешь - сам все и отдашь...

Аспирант сдержал вздох облегчения.

– Ладно, раз уж приехал...
– выражая досаду, махнул он рукой и от всей души пожелал коллеге счастливо добраться до дома.

В одиночестве аспиранта Дроздова снова немного залихорадило. Он взял в руку листок бумаги и понаблюдал, как трепещут его края. Потом он сосредоточенно посмотрел на запертый сейф и, поборовшись с искушением, решил взять себя в руки собственными силами.

"Нет, так нельзя", - сказал он себе и, набрав в грудь воздуха, выдохнул с несильным, но свирепым рычанием.

Через час главное преступление было совершено в целом: номер больницы, откуда поступила одна из последних партий образцов, был изменен. Вслед за этим номером, перескакивая из одного протокола в другой, изменились и многие другие цифры.

Аспирант страшно вздрогнул, когда в дверь постучали.

– Ты еще долго?..
– несурово полюбопытствовал охранник.

Аспирант же сурово посмотрел на свои часы. Стрелки докладывали: 19:37.

"Плохой год", - подумал аспирант и ответил:

– Двадцать минут.

– Двадцать минут - это как раз двадцать грамм, - перевел время в свою систему значений охранник.

Аспирант был очень доволен, когда заметил, что в его руках спиртовой сосуд не стучит горлышком по краю мензурки. Он даже не стал скупиться.

– Ну, ты, я гляжу, на час накапал, - остался доволен и охранник.
– Трудяга, однако...

Чтобы внести последние изменения в компьютерную базу данных потребовалось как раз двадцать минут.

Аспирант снова посмотрел на часы. Было 19:57, и Ганнибал подумал с еще одной маленькой радостью, что в этот год был запущен первый советский спутник.

К 20:10-му, году каких-то неизвестных и непредсказуемых событий, он переправил и часть условных обозначений на боксах с пробирками.

Оставалось дело последнее, возможно, самое опасное: внести в базу данных кое-какую правду или часть правды, но такую часть, которая опасности не уменьшила бы.

Аспирант Дроздов и торопил себя, и старался не торопиться, когда размышлял над тем, как немного замаскировать, но при том оставить на виду эту свою необыкновенную приманку.