Импровиз. Война менестреля

Рота ещё не оправилась от потери любимого командира. Лейтенанты приняли решение — оттянуть всех бойцов в лагерь под Вожероном и там уже определиться, кто же займёт место капитана? Теперь от «весёлых горлопанов» на суд герцогини явились три лейтенанта, знаменщик и даже казначей Роты — невзрачный лысоватый старичок, способный, как утверждали близко знавшие его, с лёгкостью обвести вокруг пальца и айа-багаанца, и браккарца.

Не увидел Пьетро и рейтарского капитана Льена альт Зелло. Вот уже полторы седмицы бравый вояка лежал в земле на погосте у сельской церквушки неподалеку от Глевера. Его эскадрон застукал врасплох большой отряд «правых», вовсю грабящих крестьян. Вожеронцы хладнокровно окружили врагов и перебили до последнего. Пленных не брали. Но шальная пуля из аркебузы пробила кирасу капитана Льена и прошла через печень и лёгкое. Лекари отказались что-либо предпринимать, только взглянув на рану. Капитан отошёл в Горние Сады к началу пятой стражи.

Зато вместо выбывших из строя появились несколько новых офицеров, с которыми Пьетро не довелось повидаться раньше. Некоторые понравились ему с первого взгляда — открытые лица, прямые взгляды, честные, бесхитростные речи. В других чувствовалась какая-то червоточинка. Как фальшивые драгоценности — вроде бы и блестят, а что-то не то и не так.

Открыл благородное собрание декан Вожерона и окрестностей, благочинный отец Реми. Он выглядел ещё более уставшим, чем раньше. Казалось, будто духовному наставнику герцогини не дают спать уже дней пять. Возможно, так оно и было. Сражения в пределах одного-двух дневных переходов от города то затухали, то вспыхивали с новой силой. То и дело сторонникам Маризы удавалось подтащить пушки на опасно близкое расстояние к стенам и тогда ядра начинали ложиться в кварталы простых горожан. «Правые» особенно любили начинять пустотелые снаряды порохом или обматывать промасленными тряпками. Тогда в городе начинались пожары. И местные ополченцы, и наёмники тушили огонь наравне с мирными жителями, сбиваясь с ног. Но всё равно избежать жертв не удавалось. Редкий день обходился без похорон. Поэтому священники, включая декана, трудились, не покладая рук — исповедовали смертельно раненых, соборовали, отпевали покойников.

Отец Реми предложил всем вместе помолиться святой Пергитте Великомученице, которая страдала от преследования гонителей Веры и после длительных пыток и издевательств нашла смерть от клыков собак, которых морили голодом нарочно для расправ с неофитами, принявшими учение Вседержителя. Пергитта безропотна терпела муки, что и завещала последователям и почитателям. Тем паче, что с сегодняшнего дня, кА ксправедливо заметил отец Реми, начинался пятидневный пост пред весьма почитаемым в Аркайле праздником — Днём Святой Пергитты. Больше, чем её, в герцогстве уважали только святого Кельвеция, который тоже немало претерпел от язычников.

После декан предоставил слово её светлости.

Кларина в тёмно синем платье с небесно-голубыми шёлковыми вставками в разрезах и кружевной оторочкой лифа окинула собравшихся оценивающим взглядом и заговорила.

Во время речи герцогини, Пьетро с наслаждением наблюдал за лицами пранов и именитых горожан. При этом лейтенант горько сожалел, что не обладает даром художника, дабы запечатлеть это зрелище для потомков. Весьма назидательная картина могла бы получиться. От плохо скрываемой скуки к удивлению, а потом к возмущению. Такой тонкой палитре оттенков мог позавидовать любой художник вирулийской школы — самой старой и прославленной на материке.

Следовало отдать должное самопровозглашённой герцогине, она умела говорить. Не всякий убелённый сединами пран мог соперничать с ней. Увлечь, завладеть вниманием, убедить, заставить не только верить, но и повиноваться, — искусство, которым владели опытные проповедники, да и то не каждый.

Вкратце Кларина напомнила, для чего же она в очередной раз отвлекла благородное собрание от важных и, несомненно, призванных служить делу укрепления Вожерона забот. Рассказала о той великой благодарности, которую питает к кевинальским кондотьерам, откликнувшимся на призыв мятежных провинций. Перечислила поимённо всех погибших офицеров, пообещав, что память о них никогда не изгладится из сердец вожеронского дворянства. Вспомнила — при этом голос правительницы опасно дрогнул — о смерти знаменщика Роты Стальных Котов юного Толбо альт Кузанна, который ко всем своим достоинствам принадлежал к Высокому Дому, не уступающего древностью и именитостью герцогским, великокняжеским и королевским. Молодой человек погиб от подлой пули, выпущенной из засады. Враги не решились встретиться с ним в честном поединке — грудь на грудь. На этом месте несколько цеховых мастеров смахнули набежавшие на ресницы слёзы, а консул магистрата вытащил огромный, искусно расшитый платок и громко высморкался.

Выдержав паузу, чтобы все до единого прочувствовали значимость её слов, Кларина продолжала. На этот раз она упомянула главу из «Деяний Вседержителя», где говорилось о предательстве и предателях:

— Бывает, что человек солжёт или оговорит другого в страхе за собственную жизнь. Бывает, что лгут люди, как они думают, во благо, скрывая от родных горе или утрату. Можно ли осуждать их? Можно, но и простить их тоже можно, если раскаяние поселится в душах и вырвется наружу искренней молитвой и чистосердечной исповедью, если исправят они ошибки и пообещают жить далее без греха, без обмана и хитрости. Другой обманет и предаст корысти ради. Даст гнилой товар или обрезанную монету. Выдаст дряхлого одра за молодого скакуна и будет смеяться, глядя, как сокрушается обманутый им человек. Можно ли простить его? Нет, скажете вы? А кто из вас скажет, не покривив душой, что ни единого раза не поддавался мирскому соблазну? — Слушали её затаив дыхание. Отец Реми одобрительно кивал. — Корыстолюбец будет прощён, если покается и, попросив прощения, возместит убытки обманутому им человеку. Раскаяние — великое умение, но куда важнее уметь принять раскаяние, не ожесточив сердца своего, и простить того, кто причинил тебе беду. Но есть же люди, совершающие подлость ради подлости, предательство ради предательства, лгут ради лжи. Как съедает ржавчина добрый клинок, как разбивают волны песчаный обрывистый берег, как осушает солнце летнюю лужу на утоптанной дороге, так и его душа изъязвляется червоточинами зла, ненависти и зависти. — Пьетро поражался великолепной памяти герцогини. Впрочем, сам он не мог похвастаться дотошным знанием «Деяний Вседержителя», поскольку всегда предпочитал богословию фехтование, Но, судя по вдохновенным лицам пранов постарше, Кларина не переврала ни строчки. — И прежде, чем предаст он ближнего своего, предаёт он свою бессмертную душу, обрекая на огонь и вечный холод Преисподней. Был он крепким ясенем, а стал белым пеплом, сжигая себя в угоду низменным страстям. И он не может с той поры жить, не по лжи, не врать, не изворачиваться не предавать. Беда, если такой человек вотрётся в доверие к правителю и окажется в его ближней свите. Истинное горе, если этот человек из твоего Дома.

Кларина вздохнула, молитвенно сложила руки перед грудью.

«Веера явно не хватает», — отстранённо подумал Пьетро, продолжая внимательно следить за собранием.

Услыхав о Доме, из которого может выйти предатель, кевинальские наёмники понимающе переглянулись. Уж они-то видели каждый день, как некоторые праны, связанные вассальной присягой с Домами Сапфирного Солнца и Бирюзовой Черепахи, виляют, словно айа-багаанская фелука. Многие до сих пор поддерживали мятеж, но вели переписку с родственниками и друзьями, оставшимися в Аркайле, подвластном Маризе. Некоторые порывались даже в гости съездить по приглашению дальней родни. Конечно, далеко не все. Для большинства дворян слова «честь» и «верность» не стали пустым звуком. Но нектоторые, казалось, не понимали. что идёт самая настоящая война. особенно офицерам Роты Стальных Котов запомнился немолодой пран из Дома Жемчужной Стрекозы, маленького и захудалого, который спешил вступить в права наследования замком на северо-западе Аркайла, недалеко от границы с Унсалой. Он отправился прямиком через линию разграничения войск как раз на участке ответственности Роты. Следующие десять дней его труп, вздёрнутый «правыми» на осине, жадно обклёвывало вороньё.

Расслабились и главы Гильдий с цеховыми мастерами, а так же магистрат Вожерона. Уж они-то, будучи из простолюдинов, ни к одному Дому отнести себя не могли. а значит — речь пойдёт о благородных.

Зато местные праны насторожились, зашевелились, зашептались, косясь друг на друга. Каждому хотелось, чтобы герцогиня говорила не о нём, а о дотошном соседе, затеявшем судебную тяжбу из потравленного клина озимых или копёшки сена.

— Сегодня я обвиняю Этуана альт Рутена, главнокомандующего войсками Вожерона, в государственной измене! — Слова Кларины прозвучали для многих, как гром среди ясного неба. В особенности, пранов из её Дома. — Я обвиняю Этуана альт Рутена в убийстве юного Толбо альт Кузанна, в попытке внести разлад в нашу дружбу с кевинальцами. Я обвиняю его в шпионаже в пользу узурпаторши Маризы!

Вот тут благородные праны не на шутку разволновались. В особенности, праны из Дома Сапфирного Солнца. Ведь до сегодняшнего дня они все, как один, искали дружбы главнокомандующего, из кожи вон лезли, чтобы он заметил их и выделил из толпы. А оказалось, что лебезили они перед предателем. И попробуй теперь докажи — заблуждался ты или сознательно помогал врагу? Лишь краснолицый и вечно потный Шайо альт Рутена вскочил и потребовал доказательств. Правда, к концу гневной тирады его голос сорвался на писк, но кто бы не пустил «петуха» под суровыми взглядами Клеана альт Барраса и отца Реми

— Доказательств более чем достаточно! — Холодно ответила Кларина. — И в настоящее время мой тайный сыск работает, чтобы они стали неопровержимыми.

Пьетро с трудом сдержал улыбку. Чего-чего, а тайного сыска в Вожероне отродясь не было. Не зря пран Гвен альт Раст предлагал свою помощь. Ловить изменников и шпионов надо не от случая к случаю, а заниматься выявлением тщательно и непрерывно. лейтенант дал себе мысленный зарок, взяв бразды правления армией в свои руки, обязательно подыскать нескольких толковых офицеров и создать службу по борьбе с лазутчиками и предателями.

Странно, но сам Этуан до сих пор не проронил ни слова. Он только побагровел, сливаясь лицом с бархатным вишнёвым камзолом, и теребил засунутые за пояс перчатки.

— Пран Лотар альт Баррас! Немедленно арестуйте предателя! — Словно плетью хлестнула герцогиня.

— Слушаюсь, ваша светлость!

Дважды повторять не пришлось. Конечно же, командир гвардии был предупреждён заранее и только ждал своего выхода на сцену. Четверо бравых вояк окружили растерянного Этуана.

— Вашу шпагу! — Требовательно произнёс Лотар.