Импровиз. Война менестреля

Восемнадцать ям, вырытых в красно-буром суглинке, зияли, словно открытые язвы. Запорошивший округу белый снег, чистый, как подвенечный плат, оттенял безысходность, воплощённую в этих последних пристанищах стойких и отчаянных бойцов.

Заупокойную службу вёл сам Жерал альт Кунья из Дома Рубинового Дракона — архиепископ Эр-Трагерский, ныне регент при малолетнем великом князе. Сегодня он сменил лиловую мантию на белоснежную, шитую серебром, фелонь^[4]. Золотая епитрахиль^[5], украшенная символами Веры, и архиепископская тиара довешали облачение. За его спиной выстроились в ряд диаконы в светло-бежевых стихарях^[6] числом не менее двух дюжин и полсотни певчих.

Монастырь Святого Ягена стоял на пригорке, откуда склон круто сбегал к морю. Погост располагался между обрывом и стенами монастыря, на участке суше, открытом всем ветрам. Именно поэтому благородные праны, цвет Эр-Трагера, зябли на холодном ветру, но большинство старалось не подавать вида. Ланса, тяжело опиравшегося на костыли, отчего у него вскоре начали нестерпимо болеть подмышки, окружали флотские офицеры. Васко альт Мантисс играл желваками, заложив большие пальцы за широкий кожаный пояс. Он то и дело поглядывал на менестреля, словно не верил, что тот способен долго устоять на ногах. Чуть дальше замерли офицеры галеры-бастарды «Сильная» капитан Жозу альт Иниго с перевязанной головой и лейтенант Вито альт Габино, «баюкающий» правую руку, перебитую обломком рея во время абордажа тридцатипушечной каракки «Гнев Вседержителя», которую огонь батарей Северного форта лишил управления, расщепив метким ядром рулевое перо.

— Глубочайшей мудростью человеколюбиво всем управляющий и полезное всем подающий, Единый и Сущий, упокой, Господи, души рабов Твоих, ибо на Тебя они надежду возложили, на Вседержителя нашего! — звучным голосом начал заупокойную службу архиепископ Жерал.

— Блажен, кого избрал и приблизил Ты, Господи! Память их и род! Души их среди благ водворятся! — подхватил хор.

Скосив глаза, Ланс посмотрел на лейтенанта Гуалто альт Кирано — отчаянного моряка, которого так расхваливал капитан Васко. Именно он командовал захватом первых браккарских кораблей из пиратской флотилии, что и положило начало нынешней войне. Для такого поступка требовалась немалая храбрость. Ведь верные адмиралу Жильону моряки шли против воли великого князя и запросто могли угодить в опалу, а то и в тюрьму. Жаль, капитан галеры-фусты «Ведущая» Начо альт Рузба никогда уже не поднимет кубок с вином и не расскажет скабрезную историю, которыми так любил потчевать собутыльников в портовых тавернах. Он отправился на дно вместе со всей командой, неосторожно угодив под бортовой залп «Звезды Севера».

— Снова и снова в мире Вседержителю помолимся! — тянули диаконы.

— Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Твоих, и о прощении им всякого согрешения, как вольного, так и невольного… — вторил им хор.

— Ибо Ты — воскресение и жизнь и покой усопших рабов Своих, Вседержитель наш, и Тебе славу воссылаем, и ныне, и присно, и во веки веков! — вёл заупокойную службу архиепископ.

— Аминь!

Особняком стояла высшая знать. Первый министр Трагеры Луиш альт Фуртаду из Дома Полосатой Камбалы морщился и кривил лицо, будто вот-вот расплачется. Дряхлый Энеко альт Юстебан из Дома Белой Ласточки зябко кутался в тёплый плащ с бобровой оторочкой. Его поддерживали под локти два адъютанта. Главнокомандующий сухопутными войсками Пако альт Гуирез, хмурый и подавленный, вполголоса переговаривался с капитанами гвардейских Рот — Бруно альт Юстебаном в расшитом золотом мундире и Пио альт Олегаро, чью одежду украшал серебряный позумент. О чём они беседовали? Возможно, обсуждали обострение отношений с Кевиналом, участившиеся стычки на границе, или размолвку с герцогиней Аркайла Маризой, которая не так давно подписала договор о дружбе и взаимовыручке с Браккарским королевством и теперь могла предпринять неожиданные шаги. Маленький, похожий на неоперившегося птенца, адмирал Жильон альт Рамирез шёпотом горячо спорил с высоким статным Вьенцо альт Дедеризом, возглавлявшим тайный сыск Трагеры. Да уж… Ланс на его месте в горло вцепился бы начальнику службы, у которой под самым носом шпионы или подкупленные предатели взрывают пороховой запас форта, ведущего бой с врагом. Тут не до скорби.

Но сам альт Грегор, избавленный от государственных забот, вполне мог предаться грусти. Он разглядывал восемнадцать закрытых гробов, обитых алым бархатом.

— Дабы Вседержитель водворил души их там, где праведные обретают покой…

В котором из них покоятся останки Регнара?

Менестрелей хоронили в закрытых гробах, поскольку большинство тел, подобранных на развалинах укреплений или извлечённых из-под обломков, оказались обезображенными до невозможности. Их опознавали по одежде, гербам Домов, украшениям, фамильному оружию… Кому-то оторвало руку или ногу. Не было никакой уверенности, что вместе с менестрелем похоронят его конечность, а не часть тела какого-нибудь бомбардира, погибшего рядом. А голову вирулийца Пирелло, впрочем, как и его чёрную шляпу, так и не нашли. Можно смело сказать, что Лобо альт Эскобану, получившему в спину арбалетный болт, повезло гораздо больше других. Хотя и его гроб адмирал Жильон открывать запретил. Порядок один для всех.

— Со святыми упокой, души рабов Твоих, там, где нет ни боли, ни скорби, ни стенания, но жизнь бесконечная…

Архиепископу подали кадило и он медленно пошёл вдоль могил, сопровождаемый диаконами и хором. Морской ветер гнал голубоватый дымок в сторону толпы, и Ланс ощутил — или ему показалось — запах ладана. Он не смог по определённым обстоятельствам побывать на похоронах Коэла, а вот к Регнару попал. В далёкой юности они заспорили однажды, кто умрёт раньше, и пришли к единодушному мнению, что это будет Ланс альт Грегор, как самый отчаянный и беспокойный, вспыхивающий по любому поводу — уже к окончанию Академии на его счеты было три дуэли, правда, до первой крови, но всё-таки. Но уж никак не холодный и рассудительный Коэл или спокойный и осторожный Регнар. А вот как вышло на самом деле. Право слово — человек предполагает, а Вседержитель располагает. И неисповедимы пути его. Коэл, владевший шпагой лучше всех, кого Ланс знал за свою жизнь, погиб, раненый пулей браккарского моряка. Клинок хорош в честном бою, грудь на грудь, а на расстоянии холодное оружие уступает огнестрельному. Регнар нашёл свою смерть на войне, хотя о нём никто не мог подумать, что маг-музыкант, привыкший к тихой и размеренной придворной жизни, способен на подвиг. И защищал он не своё Отечество, а чужую державу. Именно здесь в Трагере его дух окреп настолько, что нерешительный рохля стал героем. Но, как бы то ни было, он — единственный из трёх друзей, кто закончил жизнь подвигом. настоящим, бескорыстным подвигом. Ланса, не раз проявлявшего лихость и безрассудство во время службы в Вольных Ротах, тоже могли убить. Скажем так, чудо, что не убили. Но кто рискнул бы назвать такую смерть героической? наёмник сражается за деньги, служит тому, кто платит больше. И если погибает, то в памяти людской остаётся не героем, а стяжателем.

А вот Регнару удалось.

— Ты — один бессмертный, сотворивший и создавший человека. Мы же, смертные, из земли были созданы, и в ту же землю пойдем…

В толпе сдержанно рыдали праны с траурным накидками на головах — возрастом лет за сорок, но старательно молодящиеся. Должно быть, поклонницы талантов ушедших менестрелей. Из местных, конечно. Уж о Регнаре ни одна слезинка не прольётся, как никто в Эр-Трагерене пожалел бы его, Ланса альт Грегора. Пришлых музыкантов не любят нигде. Нет, конечно, их приглашают, чтобы потешить самолюбие, правители и богачи. Как же приятно похвастаться потом перед соседями и соперниками: «А ко мне приезжал лучший менестрель двенадцати держав! Да-да! Сам великий Ланс альт Грегор! А вы знаете, сколько я заплатил ему за один лишь вечер? Вы даже представить не можете… Пятьсот монет! Нет, золотом! Раве великий и неповторимый Ланс альт Грегор будет брать серебро?» Может и пятьсот… Деньги всё равно утекут, как вода сквозь пальцы. Ланс не придавал им особого значения. Выступать бесплатно — глупо. Но, самое главное, чтобы дар приглашающей стороны покрыл дорожные расходы. Ездить с выступлениями, вкладывая в путешествия собственные средства — удел начинающих, которые только пытаются заработать известность и славу.

Изъездив вдоль и поперёк материк, альт Грегор прекрасно понимал, какую ненависть вызывает появление заезжего менестреля в сплочённом обществе местных магов-музыкантов. При этом они могли грызть друг дружку, как крысы, посаженные в дубовую бочку, но ничто так не объединяет, как совместная неприязнь к чужаку, который заграбастал то золото, которое могло осесть в твоём кошельке. А если учесть, что у каждого менестреля есть определённый круг поклонников — у кого-то больше, у кого-то меньше — то приезжих могли поджидать неожиданности и даже неприятности. От освистывания во время выступления до вызовов на дуэль. Ланс немало поработал, чтобы создать репутацию, при которой с ним попросту боялись связываться, а в молодости всякое бывало.

— Воскресший из мёртвых, истинный Бог наш, по молитвам святых славных и всехвальных, преподобных и богоносных первосвятителей наших, и всех святых Своих, душу от нас преставившихся рабов Своих, в селениях праведных вселит, упокоит и к праведным сопричтет, и нас помилует, как Благой и Человеколюбец…

Краем глаза Ланс уловил движение слева от себя. Повернулся. Рядом стояла Ита. Мгновение назад её не было. Он коротко кивнул. Всё-таки танцовщица — один з немногих людей в этом городе, о которого он не ждал удара в спину. Вот не напрасно ли? Есть ли в этом мире люди, которым можно доверять? Вернее, остались ли со смертью Регнара?

Ита вздохнула. Взглядом показала, что сочувствует горю менестреля. Он вторично кивнул, давая понять, что благодарен за сопереживание.

Тем временем заупокойная продолжалась.

— Со святыми упокой, души рабов Твоих, там, где нет ни боли, ни скорби, ни стенания, но жизнь бесконечная… — тянул архиепископ Жерал.

Он уже завершил обход гробов, попрощавшись с каждым из покойников.

Заметно похолодало, хотя снегопад прекратился.

Пальцы Ланса сжимающие костыли, замёрзли до одеревенения, но он из странной и бессмысленной гордости не хотел воспользоваться перчатками.

Ита прятала руки в меховую муфту. Нос у неё покраснел, а щёки, напротив, побелел. Но даже застывшая на пронзительном ветру она выглядела красоткой, каких поискать. После Реналлы, конечно.

— Во блаженном успении вечный покой подай, Вседержитель. Упокой усопших рабов Твоих — Пирелло из Вирулии, Видо и Хорхе альт Венци, Браза альт Коста, Эрике альт Дако, Уго альт Тардина, Руя альт Сомаро, Пепе альт Виньо, Эрго альт Гуара, Панчо альт Кирано, Жозе альт Рако, Начо альт Виста, Матти альт Нурилло, Лаго альт Браццо, Дидо альт Рамона, Лобо альт Эскобана, Жоана альт Сирела, Регнара альт Варда, и сотвори им вечную память! — нараспев зачитал диакон, пока архиепископ-регент беззвучно молился, сложив ладони перед грудью.