Интердевочка

–  Ладно, Юрий Петрович. Поговорить надо.

–  Четвертачок, - ухмыльнулся Козел, а вся его компания заржала.

Сколько раз я это слышала! Именно с такой интонацией. «Четвертачок», «чирик», «стольник», «полтинничек»… От ресторанных халдеев, подсаживающих нас к иностранцу, от гостиничных коридорных, от «траллеров» - таксишников, постоянно работающих с проститутками. Да мало ли от какой еще сволочи! И я платила. Я вынуждена была им платить. Но сейчас… Когда этот четырнадцатилетний подонок точно повторил привычную мне интонацию!..

–  Годится, - спокойно сказала я и достала двадцать пять рублей.

– Иди сюда.

Он, конечно, острил, назначая цену разговору. Он не ожидал, что я вот так, запросто, выну четвертной. И подошел ко мне этакой блатнячковой спецпоходочкой.

Я ласково положила ему руку на плечо, смачно плюнула на двадцатипятирублевку и с размаху влепила ее ему в лоб.

Он отлетел, ударился спиной о стену и упал на груду кирпича.

–  Стоять!!!
– рявкнула я его компании.
– Только шевельнись кто-нибудь!

Не спуская с меня ошеломленных и ненавидящих глаз, Козел нашаривал рукой обломок кирпича.

Я подошла, наступила ему на руку ногой и сказала на его языке:

–  Если ты, сявка неученая, Козел вонючий, потрох дешевый, еще когда-нибудь на Аллу Сергеевну Зайцеву, твою учительницу, поднимешь свой облезлый хвост или на ее уроке хоть слово вякнешь - по стенке размажу. Понял, засранец?

Продолжая стоять ногой на его руке, я достала из сумки «Данхилл» и зажигалку. Закурила и сказала ему:

–  Ответа не слышу.

Козел скривился от боли и тихо проговорил:

–  Понял…

–  Вот и умница, - я повернулась к его перетрусившей кодле.
– Всех касается. До свидания, дети.

И пошла. И ни словечка не услышала вослед.

– Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе…

–  читала я когда-то любимые мною стихи.

–  Что ты подглядываешь, Танька? Еще десять лет тому назад ты же весь этот ранний цикл наизусть помнила?
– так мама хвасталась мною перед Эдиком.

–  Вспомнила баба, як дивкой була… - усмехнулась я и захлопнула книгу.

Мы сидели в верхнем ресторане гостиницы «Европейская», куда Эдик пригласил нас с мамой на торжественный обед «для своих». Столик был сервирован «под большое декольте». Стоял роскошный букет роз в какой-то хрустальной фиговине. Тут же, между икрой, осетриной и паштетом, лежали наши свадебные фотографии и три книги, привезенные Эдиком специально для мамы из Швеции.

–  Эдик, вы прелесть!
– мама уже маханула немножко шампанского и с непривычки щебетала: - как вам это в голову так пришло?!

Она нежно погладила книги.

–  Это не мне в голову, - честно сказал Эдик.
– Это я спросил в Стокгольме у одного русского: «Что привезти из Швеции в Россию интеллигентной женщине средних лет?» Он сказал: «Пастернак, Высоцкий, Цветаева». Я пошел и купил.

–  Так просто - «пошел и купил»!
– поразилась мама.

–  Да.

В «Европейской» я бывала всего два раза. Не моя епархия. Кому охота, чтобы тебя под любым предлогом вызвали в женский туалет и местные коллеги начистили там тебе рыло за нарушение конвенции?..

Однако, судя по тому, как официант разглядывал меня, мне показалось, что он меня знает. Мне лично его морда была совершенно незнакома. А он даже подмигнул мне, показав глазами на Эдика. И тогда я все просекла: этот сучонок хотел, чтобы я ему потом валюту сдала!

–  Вы что-то собирались мне сказать?
– спросила я его в упор.

–  Нет, нет! Что вы… - халдей испугался, задергался и исчез.

А через минуту в полупустом дневном ресторане, как бы случайно, появился оперативник Леша Чумаков. Повел безразличным глазом вокруг и вышел.

–  Давай выпьем за нашу маму, Эдик!
– предложила я.

–  Правильно. Если можно, я теперь тоже буду называть вас «мама», - Эдик поднял бокал.

–  Конечно, конечно!
– мама была прелесть! Я ее такой сто лет не видела.
– Вы знаете, Эдик, последний раз в ресторане я была почти двадцать лет тому назад…

–  Почему?
– спросил Эдик.

Мама растерянно пожала плечами.

А я прихлебывала шампанское, которое ненавижу, и очень точно представляла себе, что сейчас происходит внизу…

…Чумаков берет трубку телефона и набирает номер:

–  Толя? Привет. «Европейская» беспокоит. Чумаков.

–  Здорово, Леша.

–  Толя, ты недавно в отделе говорил, что у вас Татьяна Зайцева уже три месяца не появлялась.

–  Ну?

–  Так вот, она сейчас у нас в ресторане сидит. С фирмачем и какой-то теткой в возрасте. Цветы на столе, шампанское.

–  А фирмач ваш?

–  Да. Эдвард Ларссон. Швеция. Индивидуал.

–  Знаю. Он у нас на «Инрыбпроме» жил. А тетка такая худенькая, лет пятидесяти?

–  Да.

–  Тогда - порядок. Это ее мать. Зайцева… Погоди. Сейчас посмотрю, - Толя лезет в свой талмуд, находит мои данные и продолжает: - Зайцева Алла Сергеевна. Преподаватель русского языка и литературы. В отношении основной профессии своей дочери находится в полном и счастливом неведении.

–  Уж не перешла ли Татьяна к нам в «Европу» работать? А то своих хватает - не разгрести.

–  Нет. Не бойся. Они только позавчера зарегистрировались. Теперь она у нас - мадам Ларссон.

–  А где гарантия?

–  Тоже верно. Но тем не менее…

Пока Эдик с помощью собственного карманного электронного калькулятора проверял счет, а халдей стоял рядом и смотрел в потолок лживыми глазами стукача и ворюги, мы с мамой разглядывали большие цветные фото из дворца бракосочетания.

–  Лялька - все-таки красавица!
– чуточку фальшиво восхищалась мама, чисто по-русски стесняясь того, что Эдик проверяет официанта уже по второму разу.

–  А Сима?
– Спрашиваю.

–  Сима тоже очень интересная. И Ниночка, и Зина Мелейко… А я здесь совсем на себя не похожа.