Интердевочка
Шрифт:
В пятом часу утра я села раскладывать лекарство по записи к утреннему приему. Бежит Лялька. Глаза - девять на двенадцать. Оглядывается по сторонам, будто ее партизаны в разведку послали. Подлетела ко мне и давай шептать.
– Ладно, - говорю.
– Не гони картину. Подождут.
Я встала, зашла к Ивану Афанасьевичу, поправила кислородную трубочку под лейкопластырем на его небритой верхней губе, уменьшила частоту подачи капельницы, послушала, как он дышит, и вышла из палаты. Заглянула к Нине на первый пост:
– Нинуля, посмотри за моими. Я минут
На лестнице меня уже ждала Лялька. Любопытная, как кошка!
– Можно мне с тобой?
– Косынку поправь. Ходишь как халда.
Спускаемся во двор. Больничка у нас старая, со времен царя Гороха. Дворик такой серенький, петербургский. А посреди двора стоит голубая «семерка» с распахнутыми дверцами и сама Кисуля при полном параде сидит за рулем и приемничек крутит. Рядом Симка-Гулливер. Выставила свои длинные ноги наружу и покуривает.
– Привет, - говорю.
– Каким ветром?
– Заходи! Гостем будешь!
– С грузинским акцентом отвечает Кисуля и открывает задние дверцы.
Мы с Лялькой влезаем в машину, закуриваем. Лялька глаз оторвать не может от Кисули и от Гулливера. Конечно, девки прикинуты будь здоров и не кашляй. Ляльке такое и не снилось…
Кисуля осторожно покосилась на Ляльку. Я ее успокоила:
– Теоретически ребенок подкован.
– Пора в свет выводить, - смеется Гулливер.
– Перебьется, - говорю.
– Работа была?
– Да ну… Фуфло одно, - машет рукой Кисуля.
– «Штатника» из валютного бара вынула, а он в нажоре. Лыка не вяжет - в дело употреблен быть не может. Возился, возился - все без толку. Только время потеряла.
– И мимо денег пролетела?
– Она-то не пролетела, - смеется Гулливер.
– Она свои сто баксов скушала. Это я пролетела. Но как! Сдохнуть можно!.. Кидаю Генке-халдею пятнашку. Он меня сажает стол в стол со здоровенным френчем. Бугай выше меня. Плечи - во! Морда - застрелись!.. К трем часам ночи я его в тачку, везу к себе, а он мне по дороге заявляет, что женщинами не интересуется, а любит только мужчин. И если я ему сейчас мужика предоставлю - триста франков мои. Ну надо же! Я ему говорю: «Ах ты ж, гомосек несчастный! Я на тебя полночи убила… Плати неустойку!» Алексей Петрович, водила из второго таксомоторного, - ты его знаешь, - хохочет - я думала, мы во что-нибудь врубимся. Короче, разворачиваем тачку и обратно. Вот и считай - пятера - на входе, рупь - гардероб, пятнашка - Генке, четвертак - Алексею Петровичу. Одни убытки…
– Неустойку сдернула?
– Как же! Заплатит френч неустойку! Будто ты не знаешь… За франк удавится, педрила-мученик. Хорошо, в это время Кисуля отработала и на пандусе меня подобрала.
– Ко мне-то чего приехали?
– Хотели посмотреть на уникальное явление в нашем профсоюзе. Как интердевочка на государство молотит.
– В свободное от работы время, - смеется Гулливер.
– Сутки через трое - работа не пыльная. Зато спокойней.
– Кому?
– улыбается Кисуля.
– Мне. Маме моей. Всем.
– Под каждой крышей - свои мыши. Мы тебе к свадьбе подарочек привезли, Танюха.
– Специальное пособие для экспортных невест, - говорит Симка и протягивает мне бумагу, сложенную вдвое.
Я разворачиваю, а там какая-то инструкция.
–
Что это?– Список справок и документов, необходимых для выезда из Советского Союза. Порядок очередности подачи и официальные сроки принятия решений. По каждой справке, представляешь?
– Малейшая ошибка, и начинай все сначала. Начнут футболить… Как Светку-маленькую, как Маню-кнопку, помнишь?
– Затянут оформление года на три и - привет из Швеции! Менты эту инструкцию, знаешь, как хранят?!
– Почему?
– По кочану. Чтобы «за бугор» не выпускать.
– Ясно. Где достали?
– «Капуста» - великая штука, - рассмеялась Гулливер.
– Сколько должна?
– Не бери в голову. Рассчитаемся. Кстати, тебе песец не нужен?
– Сколько тянет?
– Для тебя - тысяча баксов. Или, как говорят московские коллеги, - таузенд грюников.
– Валюты, слава богу, на руках нет. А «деревянными»?
– Четыре штуки - и песец твой.
– Матери взять, что ли? У нее на зиму ничего нет. Покажи.
– Вон, пакет у заднего стекла.
Я достала пакет и вытащила замечательную норвежскую песцовую шубку. Лялька даже ахнула.
– Ну-ка, выметайся, - сказала я ей.
– Прикинь…
Лялька вылезла, надела шубку прямо на халат, сдернула с головы косынку и распустила по плечам волосы.
Шубка была отличная. Но Лялька в этой шубке смотрелась так, что мы просто отпали! И это несмотря на то, что Лялька была в стоптанных больничных тапочках, а окружал ее обшарпанный колодец петербургского двора, забитый черт знает каким грязным хламом…
– Да… Девочка - зашибись!
– удивилась Кисуля.
– Какой конкурент растет!
– покачала головой Гулливер.
– Только попробуйте, - сказала я им и крикнула Ляльке: - давай, давай, сблочивай! Рано тебе еще к такому шмотью привыкать.
Лялька с сожалением сняла шубку и протянула мне. Я уложила шубу в пакет и сказала Кисуле:
– Беру. А то теперь неизвестно, когда еще у меня деньги будут. А мать на зиму раздета…
– О'кей, - небрежно кивнула Кисуля.
– Привезешь «капусту» - заберешь песца. Договорились?
– Годится. Спасибо, девки, - я вылезла из машины.
– Танька! Не потеряй инструкцию, - предупредила меня Гулливер.
– Прочти внимательно первый пункт. Без него у тебя даже заявление во дворец бракосочетания не примут. Начинать нужно со шведского консульства…
Боже мой, если бы я тогда понимала по-шведски!
Мы сидели с Эдиком у его генерального консула, еще не старого, обаятельного, истинно западного мужика, и я чувствовала себя на седьмом небе того мира, куда так рвалась последние несколько лет.
В мягких кожаных креслах мы расположились вокруг небольшого низкого столика, пили фантастический кофе со взбитыми сливками и полизывали коньяк из крохотных рюмочек. Консул был - само очарование!
У меня хватило ума не напяливать на себя вечернее «рабочее» шмотье, и я выглядела скромно и респектабельно: белые американские «бананы», темно-красная спортивная рубашечка из чистого коттона и белоснежная курточка фирмы «Пума». Грим - самый незаметный, слегка тонированные очки и красная «адидасовская» сумочка.