Инженер и Постапокалипсис

Пройдя еще какое-то расстояние в полумраке этого заброшенного корпуса, забрел в тупик — единственная дверь впереди была заставлена огромным количеством старой сломанной мебели. Складывалось впечатление, что тот, кто был внутри, а это мог быть только Морган, всеми силами хотел уберечься от того, что находилось снаружи. Поворачивать смысла не было, потому принялся оттаскивать мебель от двери, чтобы можно было пройти дальше. Пока занимался этим, у меня складывалось ощущение, что прошла целая вечность — такой тяжелой и неподъемной была ноша. Было очевидно, серьезно ослабел за одну только неделю этих издевательств, но меня это мало волновало в тот момент; главное, должен был рассчитать силы на то, чтобы спастись и не упасть от изнеможения. Но когда распахнул дверь, то, что открылось мне, моментально заставило меня позабыть обо всем.

Первым, что почувствовал, стало дуновение прохлады в лицо, а затем осознал, что стою перед открытым проходом во внутренний двор клиники. Все происходящее казалось мне нереальным, казалось, что сейчас снова очнусь в крохотной камере без окон, прикованный к жесткой металлической койке. О, это было слишком жестоко даже для моих мучителей. Сделал шаг вперед через порог, и ноги утонули в высокой некошеной траве. Мои нервы сдали во второй раз. Медленно опустился на колени, дотронувшись рукой до холодной сырой земли, и зарылся в нее пальцами. Не веря, что это действительно происходит со мной, опустился еще ниже, сорвал с головы прибор ночного видения, прикоснувшись лбом к земле, подобно мусульманину, совершающему намаз, а затем вообще лег на бок, закрыв глаза и прижавшись к ней щекой и губами. На глаза против моей воли опять стали наворачиваться слезы, пытался сдерживать их, но они текли сами собой, не управляемые мной. Словно в забытье, несколько раз поцеловал землю, пытаясь вжаться в нее еще сильнее — ее холод ощущался мной, как самое нежное и любящее тепло, жесткость — как ласковое прикосновение любимой. Гладил ее дрожащими руками, сжимая молодые ростки между пальцами, и вдыхал сладкий аромат сырой травы. Для меня он был слаще всего остального в мире.

Обманывал себя, когда мысленно обещал себе, что выберусь из этого ада на земле, этот обман был необходим, чтобы не сползти за грань безумия, но все же это был именно обман. Не надеялся больше прикоснуться к земле, не надеялся вдохнуть прохладный свежий воздух, даже просто увидеть небо не надеялся… знал, рано или поздно они добьются своего, и стану неотличим от тех несчастных пациентов, которые лежали в отделении, где работал. Бесконечные истязания сделали бы свое дело.

Теперь же словно умер. Мое сознание оказалось не в силах сразу воспринять все то, что испытал, потому просто лежал на земле, свернувшись на боку, из моих глаз текли предательские слезы. Сколько же слез пролил за это короткое время… Даже в детстве почти никогда не плакал, а тут… знал, моя психика уже никогда не будет прежней.

Не знаю, сколько времени прошло, пока так лежал. Наконец, приоткрыл глаза и перевернулся на спину, раскинув руки и устремив взгляд в мутную даль, где должно было располагаться небо. Но его не было — все вокруг застилал глубокий беспроглядный туман. Поднял руку вверх, и она утонула в серой мгле, мог с трудом рассмотреть ее очертания. На деле, мне в жизни не доводилось видеть такой туман, он был подобен разлившемуся морю, почти жидкий, вязкий… Дотянулся рукой до лежавшего поблизости прибора ночного видения и снова закрепил его на лбу, опустив окуляры на глаза: предполагал, через инфракрасное излучение можно будет разглядеть хоть что-то, но в реальности так видно было даже хуже. Подняв окуляры вновь, медленно встал с земли, раздумывая, что же делать дальше.

Сложно было даже понять, в каком направлении двигаться: сквозь туман не проступал даже силуэт корпуса самого здания. Медленно побрел вперед. Через легкий шелест травы под ногами различил еще какой-то неясный звук — нечто, отдаленно напоминавшее то ли лязг металла, то ли звон цепей… Остановился, прислушиваясь, но не смог даже понять, откуда происходил этот звук, казалось, что звенело у меня в голове.

«Опять Полтергейст?» — с тревогой подумал.

Все это время всеми силами отгонял мысли о Полтергейсте, вот и в этот раз просто стиснул зубы и пошел дальше, правда, чуть ускорив шаг.

Уже очень скоро смог убедиться, что помимо меня на улице находились еще люди, все они, на мое счастье, были пациентами клиники.

Первым, кого встретил, был одиноко сидящий на асфальте около высокой решетки лысый паренек с ужасно изуродованными руками. Обратился к нему несколько раз, безуспешно пытаясь привлечь его внимание, но это был совсем безнадежный больной: он никак не реагировал на мои слова, вперив пустой бездумный взгляд в одну точку перед собой.

Следующий пациент стоял возле стены, то и дело намеренно ударяясь об нее головой.

— Тихо-тихо-тихо. Не надо делать этого, — негромко проговорил, отводя его под руку подальше от стены и укладывая на скамью, — голова потом болеть будет, — на его лбу уже была настоящая рана, — ложись вот тут, положи руку под голову и отдохни немного. Все хорошо.

В ответ опять получил лишь бессмысленный взгляд — очевидно, поблизости располагалось совсем тяжелое отделение. Задумавшись об этом, пошел дальше, но не успел отойти даже на три метра, как споткнулся обо что-то. Первым, что увидел, оказавшись на земле, стала человеческая голова, лежавшая отдельно от тела… Самого тела нигде видно не было.

В ужасе отскочил.

«Опять?! — пронеслось в моей голове. — Опять Полтергейст?»

Бросив полный жути и отвращения взгляд на страшное зрелище, отметил, эта голова была будто оторвана от тела, неровно, грубо. Это казалось диким и немыслимым, но меня невольно посетило подозрение, что этого человека убил не Полтергейст, а кто-то иной… К тому же тела не было рядом…

«Это он, больше некому… Меня он не тронет. Не тронет», — попытался как-то успокоить себя и пошел дальше, но ощущение ужаса уже вновь не покидало меня.

Рядом обнаружилась еще одна голова, затем еще одна…

«Что здесь происходит?! Да куда иду вообще?!» — озираясь по сторонам, подумал. Страх нарастал внутри меня с каждым шагом. Прошел еще какое-то расстояние и опять наткнулся на лежавшего на скамье пациента, которого и оставил в таком положении.

«Да я кругами хожу!» — ко мне пришло осознание собственной беспомощности. Густой туман и отсутствие нормальной ориентации в пространстве заставляли мой измученный разум рисовать какие-то пугающие образы: мне казалось, что сейчас откуда-то сбоку на меня кто-то набросится. Хотелось бежать быстрее, и побежал, гонимый страхом, но пробежав еще метров десять и просунувшись в пролом в решетчатом ограждении, остановился, понимая, что это никуда не приведет. Заблудился и не понимал даже, где нахожусь. Вернуться туда, где был Морган, уже не представлялось возможным, потому опустился на асфальт, не зная, что делать.

Осмотрелся в отчаянии по сторонам, и мое внимание привлек неясный огонек, мерцающий где-то вдали. Это был единственный ориентир, спасительный маяк — сразу поднялся на ноги и побежал на свет, подобно мотыльку, заблудившемуся во тьме.

— Dear dying lamb, thy precious blood shall never lose its power… — донеслось до меня странное тихое пение, исходившее оттуда, — till all the ransomed church of God be saved to sin no more… Be saved to sin no more…

«Что это? — замер в страхе. — Мне это кажется? Я схожу с ума».

Такие псалмы можно было услышать на воскресной службе в часовне, но никак не в психиатрическом специнтенсиве.

Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, подступил ближе, и сквозь туман передо мной проступил силуэт сидящего на коленях лысого мужчины, возле которого лежало обезглавленное тело человека, одетого в одни только потертые штаны. Сбоку лежал ручной фонарь, свет которого и привлек меня. Мужчина, сидевший перед телом, спокойно, абсолютно безбоязненно окунал пальцы в огромную лужу еще свежей крови убитого, и выводил ей, как краской, что-то на асфальте, продолжая благоговейно напевать: