Инженер Петра Великого 6

Не отвечая, он просто взял чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и, на мгновение задумавшись, начал писать. \

Наша палата-лазарет превратилась в сердцевину невидимого работающего механизма. Прикованный к койке, я стал его мозгом, а Алексей — его нервной системой, воплощенной в скрипе пера и сургучных печатях. Кровью, питающей наш проект, стали депеши, что засновали между нами и Игнатовским на курьерах Брюса. Первые недели мы отлаживали это немыслимое для эпохи удаленное управление: я диктовал, а Алексей придавал моим техническим выкладкам форму четких, недвусмысленных распоряжений и отправлял их в дальний путь.

Нартов ответил на удивление быстро, принял мои чертежи волочильного стана и дерзко переработал их. В его сопроводительной записке был азарт инженера, ухватившего суть.

«Петр Алексеевич, — писал он, — ваша мысль о многократном протягивании через единый стан верна, однако привод от общей паровой машины создаст неравномерное усилие. Предлагаю иное: малый паровой двигатель на каждый волочильный барабан. Это даст нам возможность регулировать скорость и натяжение для проволоки разной толщины».

К письму прилагались эскизы, поражавшие своей простотой и изяществом.

— Он прав, чертяка, — пробормотал я, показывая чертежи Алексею. — Абсолютно прав. Я зациклился на идее одного большого двигателя, а он предлагает целую гирлянду малых. В постройке сложнее, зато в работе куда надежнее. Если один двигатель выйдет из строя, остальные продолжат тянуть.

— Значит, утверждаем? — деловито спросил Алексей, уже готовя бланк для ответа.

— Утверждаем, — кивнул я. — И добавь от себя, что за идею малых приводов Нартову будет особая премия из фондов нашей Компанейской Казны. Гениальные мысли должны поощряться, иначе они перестанут рождаться.

Этот обмен идеями на расстоянии в сотни верст захватил нас целиком. Каждого курьера мы ждали, как вестей с фронта, ведь Игнатовское стало нашей опытной лабораторией, а палата — ее удаленным командным пунктом. Работа кипела. Но, как и в любом сложном деле, первый же практический результат обернулся серьезным кризисом.

Ближе к новому 1707 году в палату вкатили обитый войлоком ящик, прибывший с особым нарочным. Внутри оказалась первая опытная партия изолированной проволоки — сто саженей, намотанных на деревянную катушку. Наш первый успех. Сгорая от нетерпения, Алексей схватил нож, срезал веревки и с трепетом откинул крышку.

Наше ликование длилось ровно пять секунд. Проволока, столь идеальная в отчетах Нартова, выглядела жалко. Хваленый лак из шеллака и воска по всей длине пошел паутиной мелких трещин, а местами и вовсе осыпался, обнажая льняную обмотку. Катастрофа.

— Но как… — растерянно пролепетал Алексей, проводя пальцем по хрупкому, ломкому покрытию. — Нартов же писал, что испытания прошли успешно.

— В Игнатовском — да, — процедил я. — В теплой мастерской. А потом ее везли сюда по морозу. Лак замерз, стал хрупким, как стекло, а на ухабах его попросту стрясло. Вся работа — насмарку.

Я откинулся на подушки, прикрыв глаза. В голове — пустота. Новые компоненты? Другая смола? На поиски уйдут месяцы, которых у нас нет. После недавнего триумфа с царевичем меня впервые за долгое время охватило острое, унизительное бессилие. Лекарства и боль туманили разум, притупляли мысль, не давая сосредоточиться. Решения не было.

Пока я сдавался, Алексей молча ходил по комнате. Я ждал чего угодно: упреков, отчаяния, очередной вспышки наследной апатии. Однако он остановился у стола, взял чистый лист и грифель.

— Лен, — произнес он тихо, скорее себе, чем мне. — Я помню, в Игнатовском, чтобы оглобли не трескались от мороза и сырости, их пропитывали горячим льняным маслом. Оно впитывается в дерево и делает его… гибким.

Я открыл глаза.

— Что, если… — он посмотрел на меня, приподняв бровь. — Что, если в лак добавить немного этого масла? Оно же сделает его более эластичным, не даст ему так сильно твердеть на холоде? А чтобы груз не трясло… его нужно везти в коробах, набитых сеном или шерстью. Создать ему мягкое ложе.

Алексей нащупал решение химической проблемы, просчитал, а затем устранил причину механического повреждения. Он мыслил как я. Из простого житейского опыта он вытянул самое очевидное и, скорее всего, единственно верное решение. Вот уж чего не ожидал от юноши.

— Пиши Нартову, — выговорил я. — Прямо сейчас. Пусть немедленно проведет опыт. И распорядись насчет утепленных коробов. Это… это гениально, ваше высочество.

Он не ответил, лишь склонился над бумагой. На его лице — сосредоточенность человека, который только что починил сломавшийся механизм. Эта первая самостоятельная инженерная победа, одержанная в тот момент, когда я, его наставник, был бессилен.

Пока Нартов колдовал в Игнатовском над новым составом лака, на другом, невидимом фронте разворачивалась своя война. Анна Морозова, получив от Алексея распоряжения, действовала с быстротой и хваткой хищника. Ее донесения, приходившие раз в неделю, читались как сводки с поля боя. Она закупала необходимые нам компоненты и выстраивала целую подпольную логистическую империю.

Однако вскоре ее донесения приобрели тревожный оттенок.

— «Под Тверью, — зачитывал мне Алексей очередную депешу от Анны, — наш обоз с цинком был остановлен людьми местного воеводы. Предлог — проверка подорожных грамот. Однако вместо проверки приказчик воеводы, некий господин Вяземский, предложил нашему доверенному лицу „содействие в дальнейшем пути“ и „охрану от лихих людей“. Цена содействия — десять копеек с каждого рубля от стоимости груза».

— Десять процентов за «охрану»… — хмыкнул я. — Аппетиты у людей светлейшего растут.

Кажется, Меншиков не пытался нас остановить, он стремился влезть в наше дело, стать незаменимым посредником и доказать Государю, что без его административной власти, без его «решальщиков» на местах, ни один наш проект не сдвинется с места. Он хотел возглавить.

— Что будем делать? — спросил Алексей, откладывая письмо. На его лице застыла холодная злость. — Жаловаться отцу?

— Не стоит, — покачал я головой.

Алексей в задумчивости заходил по комнате.

— Значит, нужно играть по его правилам. Но на своих условиях, — наконец произнес он. — Отказаться от его «услуг» повсеместно мы не можем — он просто перекроет нам все дороги. В то же время платить ему дань — значит потерять лицо и деньги.

— И что ты предлагаешь?

— Мы разделим потоки, — его палец лег на карту. — Второстепенные грузы — воск, лен, уголь — пустим через Тверь и официально согласимся на «содействие» господина Вяземского. Пусть думают, что мы приняли их условия. А вот самые ценные и компактные грузы — цинк, шеллак и прочее — пойдут в обход, вот этим путем. Дорога хуже, крюк в пятьдесят верст, зато мы наймем собственную охрану из отставных драгун. Выйдет дороже, но так мы сохраним контроль над главным. Мы усыпим их бдительность, заплатив малую цену, чтобы провести самое важное втайне.