Инженер Петра Великого 6

Его замысел я понял не сразу. Это была не забота. Это был эксперимент. Жестокий, в его стиле. Он не просто поместил нас в одну комнату — он создал замкнутое пространство, герметичную реторту, в которой два реагента должны были либо вступить в реакцию, либо уничтожить друг друга. Он запер нас вместе с нашей общей виной, и выйти из этой комнаты мы могли, только договорившись друг с другом.

Почти сутки мы провели в молчании. Я лежал, превозмогая боль; он — глядя в потолок. Слуги бесшумно входили и выходили, меняя повязки и принося еду, к которой ни он, ни я не притрагивались. Напряжение в комнате сгустилось настолько, что, казалось, его можно резать ножом. Я смотрел на него, пытаясь разгадать, что творится в его голове. Он смотрел в потолок, однако я был уверен: он точно так же ощущает мое присутствие.

Он заговорил первым поздно вечером, когда в комнате горела лишь одна свеча. Его голос был тихим, хриплым, и он впервые за долгое время обратился ко мне на «ты».

— Ты… живой, — это был не вопрос, а констатация, выдох облегчения. — Слава Богу.

Я с трудом повернул голову. Шея болела, но я заставил себя посмотреть на него.

— Живой, — прохрипел в ответ. — И ты тоже. Это главное.

— Главное? — он горько усмехнулся. — Я чуть не убил тебя. И отца. Что в этом главного?

— Ты жив, — повторил я. — А значит, есть шанс все исправить.

— Это я виноват, — сказал он, не поворачивая головы. — Я должен был тебя слушать. Из-за меня ты теперь… вот так. Из-за моей гордыни.

— Хватит, Алексей, — я с трудом приподнялся на локте. Каждое движение отдавалось вспышкой боли. — Вина общая. Моя — в том, что поверил в чудо и потерял бдительность. Твоя — в том, что поспешил. Теперь будем вместе расхлебывать.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Петр. Он, очевидно, стоял за дверью и слышал наш разговор. Подойдя к кровати сына, он остановился. На его лице не было ни гнева, ни жалости. Лишь тяжелая, бесконечная усталость.

— Ты повел себя как глупец, — тихо сказал он. — Как самонадеянный мальчишка.

Алексей вздрогнул, но не отвел взгляд. Он сел на кровати.

— Да, отец. Но он… — царевич кивнул в мою сторону, — он спас меня. Он оттолкнул меня, а сам остался… Он учил меня, а я… я дурак!

Петр перевел взгляд на меня.

— Ну что, доигрался, хитрец? — в его голосе прозвучала горькая ирония. — Одного чуть не убил, второго покалечил. И себя заодно. Хорош наставник.

И тут Алексей, казалось, полностью раздавленный, вдруг подался вперед. В его глазах впервые за много дней вспыхнул огонь.

— Отец, ты не понимаешь! Он спас не только меня — он спас тебя! Ты стоял у склада! Там бочки со скипидаром! Если бы машина ударила туда…

Брошенная в запале, эта фраза стала для Петра откровением. Поглощенный мыслями о сыне, об инженере, о провале, он просто не подумал об этом. Не осознавал, что и сам был в шаге от гибели. Он смотрел на сына, который не просто защищал своего наставника, а мыслил, оценивая последствия. Он видел перед собой не испуганного мальчика, а мужчину, который за эти несколько дней прошел через личный ад и вышел из него другим. На его лице после пережитого ужаса появился новый, осмысленный шрам — не физический, а душевный.

Петр долго молчал. Затем медленно подошел к моей койке.

— Значит так, — произнес он, и в его голосе не осталось ни усталости, ни иронии — лишь твердость стали. — Ты его спас. Тебе его и на ноги ставить. И не только на ноги. С этого дня ты, Алексей, — он впился взглядом в сына, — будешь его руками и ногами, пока он не поправится. Будешь записывать его приказы, носить его чертежи, докладывать мне о каждом шаге. И ни на пядь от него не отходить. А ты, Смирнов, — его взгляд переметнулся на меня, — будешь его головой. Будешь учить его дальше. До тех пор, пока я не увижу, что он способен думать сам. И запомните оба, — его голос стал тише, но от этого лишь страшнее, — если вы снова что-то натворите, если хоть один из вас проявит слабость или глупость, я вас в одну могилу и зарою. Лично. Понятно?

Он не ждал ответа. Развернувшись, он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Я посмотрел на Алексея. Он смотрел на меня. В этой тишине, в этой комнате, пахнущей лекарствами и болью, начинался новый этап нашего союза. Кажется, мой «проект» становится все сложнее. Но самое главное, у меня получилось связать Отца с Сыном. А это дорогого стоит.

Глава 7

Шатер Великого Визиря Дамат Али-паши тонул в тишине. Победные кличи отгремели еще вчера, и теперь, после взятия Азова, в воздухе висело тяжелое, вдумчивое молчание. На низких столиках остывал нетронутый кофе в тончайших чашках, на шелковых коврах плясали тени от языков пламени в жаровнях. Сам визирь, могучий муж с черной, тронутой серебром бородой, не возлежал на подушках, как подобало победителю, а сидел прямо. Рядом с ним его военачальники, ага янычар и капудан-паша, которые недоуменно переглядывались. Полная, быстрая и почти бескровная победа, казалось, не радовала их повелителя.

Истинные виновники этой странной хандры сидели напротив.

Француз, шевалье де Вуазен, изящным жестом отставил чашку.

— Ваше превосходительство, — его турецкий был почти безупречен, лишь легкий напев выдавал в нем франка, — взятие Азова есть прежде всего урок геометрии огня. Ваши пушкари постигли сие искусство. Мы не тратили порох попусту, сокрушая камень, — мы выбивали их прислугу у амбразур, заставляя орудия гяуров умолкнуть. Их инженер, тот самый Смирнов, должен понять это. Мы показали ему, что знакомы с его хитростями.

Визирь лишь коротко кивнул. Ему, привыкшему к доблести ятагана и ярости приступа, претила эта ученая война, где победу приносили циркуль и таблицы стрельбы. Он повернул голову к англичанину. Сэр Реджинальд Крофт, казалось, дремал, однако, когда он заговорил, его тихий голос заставил всех подобраться.

— Урок был дан не одному человеку, визирь. И боюсь, мы опоздали с наукой. Вы радуетесь взятой крепости, в то время как я, взирая на карту, вижу великую хворь, что грозит поглотить всю Европу.

Разложив перед собой несколько листов, исписанных мелким, убористым почерком, Крофт вновь заговорил. На листах были изложены донесения его шпионов и выводы из допросов шведских офицеров.

— Сведения сии обошлись короне моего отечества и нашим шведским союзникам в немалые деньги и жизни. Позвольте же поведать вам, с чем мы имеем дело. В то время как мы торгуемся о цене тысячи ружей, московский царь уже строит заводы, способные давать ему десятки тысяч. Его уральские рудники, по донесениям сведущих людей, настолько богаты, что через десять-пятнадцать лет позволят ему лить чугуна больше, чем Англия и Голландия вместе взятые. На Балтике он будет править и пушками, и ценой на лес и пеньку.

Англичанин перевернул лист, и голос его стал еще тише.

— Однако корень зла — в уме, что обращает его в оружие. Их механик, Смирнов, коего в Стокгольме почитают за самого дьявола, снабдил их стрелков бездымным порохом, отчего те на поле брани незримы, еще и прячутся в норах. Он снарядил их пехоту самострельными фузеями, скоростью огня превосходящими все, что есть у нас. А спустив на море плавучие печи, одним своим видом обращающие в бегство бывалых капитанов, он добился господства на воде. Поймите, ваше превосходительство, мы воюем оружием сего дня, а он уже кует оружие для дней наших детей. Упустить время теперь — значит проиграть вону грядущих веков.