Искатель, 1998 №7

— Можешь не сомневаться… — подтвердил Розовски. — Кстати, окажи старому приятелю услугу.

— Какую? — подозрительно спросил Алон.

— Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в Управлении — чья машина. Вот номер, — он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:

— Тридцать семь четыреста пятьдесят один двести.

— Белый «Ситроен», — добавил Маркин.

— Хорошо, — сказал инспектор. — Позвони завтра. Постараюсь узнать.

— Что скажешь, Алекс? — спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.

— А что бы ты хотел услышать? — угрюмо спросил Маркин. — Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то — противно.

— Да… — Розовски сел в кресло, устало протер глаза. — Подумать только — они ровесники.

— Кто?

— Габи и мой Йосеф… — Он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. — Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы как будто были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… — Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. — Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез. — Он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. — И сигареты — гадость.

— Да, Натаниэль, я вижу — ты совсем скис, — заметил Маркин. — Неужели ты и в полиции был таким же?

— Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, — хмуро ответил Розовски. — У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.

— Ну-ну, — Алекс покачал головой. — Это ты, пожалуй, загнул.

— Почему? Ты пей, Алекс, пей, не смотри на меня. Я сейчас тоже выпью. А насчет сочувствия… Я тебе хочу сказать, — задумчиво произнес Розовски, — что жертвы для нас, в большинстве случаев, абстрактные фигуры. Мы их не знаем. Нам известен обычно только сам факт преступления против них. А преступников мы вычисляем, пытаемся понять их психологию, их мысли, мотивы их поступков. И они становятся нам ближе. Даже кобелистые мужья, за которыми мы следим время от времени, даже подростки, бегающие по массажным кабинетам тайком от мамаш… — Он замолчал. Потом добавил: — А может быть, причина в том, что каждый из нас — потенциальный преступник.

— Поэтому ты и позволил ему сделать добровольное признание? Ты фактически предоставил ему возможность уйти от ответственности, — сказал Маркин загробным голосом.

— Да глупости, — Натаниэль поморщился. — Он получит то, что заслужил.

— После «сделки с правосудием»?

— Неважно. Я же говорю — то, что заслужил. А я не считаю его преступником номер один во всей этой истории. Ясно? Я уверен в этом.

— Откуда такая уверенность? — хмуро спросил Маркин.

Розовски пожал плечами.

— Трудно сказать. Хотя… Слушай, а почему я один пью? — спросил он. — Так недолго стать алкоголиком. Тебе же не нужен шеф-алкоголик? Или ты просто не любишь «Мартель»? — Натаниэль наполнил рюмки. Алекс взял свою, но пить не стал.

— Ты говоришь, Габи не основной преступник.

— Верно, я так говорю, — Натаниэль кивнул.

— «Не основной», если история, рассказанная им, — правда, — упрямо возразил Маркин.

— Правда.

Маркин снова замолчал.

— Рассказать тебе, как я его вычислил? — Розовски, прищурившись, разглядывал люстру сквозь рюмку. — Или ты сам догадался?

— О чем-то догадался, — уклончиво ответил Алекс. — О чем-то — нет. Расскажи. Если в этом, конечно, нет особых секретов.

— Какие там секреты… Все произошло благодаря книге Давида Сеньора. Путаница с сигаретами имела место на вилле Розенфельда во время убийства. Там осталась пачка сигарет — точно таких же, — Розовски кивком указал на все еще лежавшие на столе сигареты. — Розенфельд курил сигареты с ментолом, в зеленой пачке. А в кабинете осталась красная пачка. Мне рассказала об этом уборщица, Эстер Фельдман. Но я не придал особого внимания. И зря. Потом уже, занимаясь задачкой, подброшенной Гофманом, я снова вспомнил, но теперь это уже приобрело особый смысл. Похоже, что преступник оказался дальтоником. И Габи тоже оказался дальтоником. Насколько я понимаю, он, растерявшись, увидел лежащие на столе сигареты хозяина виллы и машинально сунул их в карман. Обнаружив, что в кармане уже есть одна пачка, он тут же выложил на стол. Но перепутал пачки. Вот так.

— Ясно… А остальное?

— В мае, когда Габи следил за якобы Ари Розенфельдом, как я уже говорил, Розенфельда вообще не было в Израиле. Об этом тоже имеются показания Эстер Фельдман. Галина Соколова вообще приехала впервые за два дня до собственной гибели. Вот тебе еще одна улика, заставляющая меня присмотреться к нашему Габи.

— А портрет?

— Видишь ли, после того, как выяснилось, что Габи имел какие-то дела с ложной Галиной Соколовой и что это происходило во время отсутствия Ари Розенфельда, в конце мая, я еще раз перечитал его письмо к жене. Там он упоминает художника с улицы Рамбам. И Габи в своем разговоре с клиенткой тоже упомянул эту улицу.

— Ну, хорошо, — сказал Маркин. — Выходит, ты в принципе раскрутил бы Габи и без его признания, так?

— Так, — Розовски снова посмотрел на горящую люстру сквозь рюмку. Коньяка в рюмке стало меньше, золотистый свет чуть изменил оттенок.

— Почему же ты устроил это якобы добровольное признание? Только, пожалуйста, без сентиментальной чуши. Я прекрасно знаю, что при всей твоей чувствительности прежде всего ты — сыщик. Так зачем тебе это понадобилось?

— Зачем? — Розовски поставил рюмку на столик. — Я уже объяснял. Затем, что Габи всего лишь исполнитель, причем — случайный. Я хочу найти настоящего преступника, того, кто организовал все это. Того, кто совершил следующее убийство. Он достаточно изобретательный человек. И, судя по всему, неглупый. К тому же он знает, что я продолжаю расследование.

— С чего ты взял?

— На этот раз — действительно только интуиция. — Розовски помрачнел. — Меня не оставляет мысль, что за моими действиями наблюдают внимательнейшим образом. Понимаешь? Что называется, кожей чувствую.

— Кто?

— Я чувствую.

— Нет, кто наблюдает? Знаешь?

Натаниэль покачал головой.

— Даже не догадываюсь. Пока не догадываюсь… Ну вот, а добровольная явка Габи в полицию выглядит вполне естественно: парень напуган — это ясно хотя бы из идиотской инсценировки самоубийства, которую наш Габи попытался устроить на вилле. Парень напуган, решает раскаяться. Организатора это не очень волнует — Габи его не знает, единственный человек, которого Гольдберг мог выдать, — покойный Шмулик. Ну, этот даст показания только на спиритическом сеансе. Следовательно, явка с повинной не встревожит его. То есть встревожит, конечно, но я в данном случае вроде и ни при чем. На Габи я не выходил, к его разоблачению отношения не имел. И потому мое расследование, скорее всего, находится на ложном пути. Не стоит волноваться. Он…

— Почему он? — спросил Маркин. — Почему не она? Ведь здесь участвовала женщина.

— Может быть, — нехотя ответил Розовски. — Может быть… Не люблю, когда преступником оказывается женщина. Не сочетаются преступление и женщина. Некрасиво.

Маркин рассмеялся.

— Ты уже вторично обращаешься к категориям эстетическим вместо юридических, — сказал он.

— Гуманитарное образование подводит, — Натаниэль тоже рассмеялся. — Но первый раз об эстетике говорил не я, а Давид Гофман. Ладно, по лицу вижу, что у тебя есть еще вопросы. Спрашивай.

Маркин неопределенно улыбнулся и наконец допил свой коньяк.

— Чем же мы теперь займемся? — спросил он.

Розовски пожал плечами.

— Как говорят французы — шерше ля фам. Ищите женщину. Будем искать.

— Кстати, о загадочной книге, — сказал Маркин после небольшой паузы. — Ты правда считаешь, что с ней все обстоит именно так?

— Честно?

— По возможности.

Розовски улыбнулся.

— Понятия не имею, — признался он. — Но история получилась красивая, разве нет?