Искатель, 1998 №7
Шрифт:
— Нет, ты не подумай, — поспешно сказала Яэль. — Она не такая, как я. Просто живем рядом, она иногда за моим Давидом присматривает. Очень приличная женщина, разведенная. Симпатичная. А?
— Спасибо, девочка, — серьезно сказал Розовски. — Я подумаю. И обязательно скажу.
— Ну, пока.
Она вдруг наклонилась и поцеловала детектива в щеку.
«Странную мы представляли пару, — подумал Розовски, проводив ее взглядом. — Старая проститутка и вышедший в тираж полицейский. Прямо как в кино».
На экране вовсю веселилась компания Игаля Шилона[10], прикалываясь к ни в чем не повинным случайным прохожим. Когда Розовски включил
Натаниэль с внезапно пробудившимся интересом ждал развязки. Вообще это была единственная программа, которую он смотрел без внутреннего протеста. Но досмотреть ему не удалось. Как всегда, в самую неподходящую минуту зазвонил телефон. Он попытался дотянуться до аппарата, но для этого ему пришлось встать и отвернуться от экрана.
— Алло?
Длинный гудок. Розовски с неприятным интересом посмотрел на трубку. Но звонки продолжались. Тут он сообразил, что звонит не домашний телефон, а сотовый. Обругав себя за тупость, а неизвестного — за нахальство, Натаниэль поднес аппарат к уху.
— Натан? Это ты? Ты еще на работе?
Никогда еще голос Зеева Баренбойма не вызывал в Натаниэле столь активного раздражения.
— Идиот… — буркнул он.
— Что? Извини, очень плохо слышно. Ты на работе?
— Нет, я не на работе, — внятно сообщил Розовски.
— Дома? А я, на всякий случай, позвонил по сотовому — мало ли где ты можешь быть. Так ты дома?
— Нет, не дома.
— А где? — растерянно спросил Зеев.
— Нигде, — сказал Натаниэль. — У меня вообще нет телефона.
Баренбойм озадаченно помолчал, потом спросил:
— А с кем я говорю?
— С самим собой, — загробным голосом ответил Натаниэль. — Я — твой внутренний голос. Поставь все свои сбережения на красное, после чего можешь выброситься из окна.
— Из какого окна? — спросил Баренбойм.
— Ой, как трудно в Израиле без чувства юмора… — Розовски сморщился, как от зубной боли. — Слушай, Зеев, или говори, что случилось, или отключайся. Дай отдохнуть, я только-только душ принял. И потом, ты мешаешь мне смотреть любимую передачу, — он скосил глаза на экран телевизора. Там боевая бабуля расправлялась с вернувшимися телехулиганами сумкой и руками, те уворачивались и хохотали, оба пса прыгали. В общем, было весело.
— У меня к тебе дело, — наконец сообщил Баренбойм. — Понимаешь, у меня сегодня был посетитель.
— Очень интересно, — сказал Натаниэль. — У меня они каждый день бывают.
— Понимаешь, сегодня я видел Бройдера, — сказал Баренбойм. При этом у него голос очень напоминал голос Горацио, сообщавшего датскому принцу о явлении его отца. Что Розовски не замедлил отметить.
— Покойника? — деловито осведомился он. — На нем треугольная кипа и серый походный тал лит… Да, подгнило что-то в датском, то бишь еврейском, государстве. Не ешь на ночь индюшачьи ножки.
— Я серьезно, — обиженно сказал Баренбойм. — Ты меня совсем запутал. А тут дорога — как на войне, не знаешь, в какую воронку угодишь.
— Ладно, я просто расслабляюсь. Шучу. Значит, был у тебя в гостях покойник, —
сказал бодрым голосом Розовски. — Ну, нормально, с кем не бывает. И как он, хорошо выглядит?— Он выглядит нормально, — грустно ответил Зеев. — Он выглядит так, как дай Бог нам с тобой выглядеть. И видел я его не во сне, а наяву. Я и сейчас его вижу, он сидит в машине рядом со мной. Это не Шмулик, а его брат Наум. А выглядит он так, потому что приехал из Америки.
— Вот как… — Несколько искусственная веселость Натаниэля мигом испарилась. — А как он попал к тебе в машину? — спросил он уже посерьезневшим голосом.
— Год назад мы с Шмуликом были соседями. Это сразу после того, как я съехал с первого адреса, из этого дома, — напомнил Баренбойм. — Наум не знал нового адреса и пришел по старому, то есть на нашу лестничную площадку.
— Он что, ничего не слышал о смерти Шмулика?
— Почему? Слышал. Но… понимаешь, какая штука, Натан, — Баренбойм понизил голос, — он не может найти, где его похоронили.
— Почему?
— Потому что «Хевра Кадиша» не хоронила Шмулика. Хоронила какая-то благотворительная организация, занимающаяся похоронами неев-реев. Теперь понял?
— Понял, — он ровнехонько ничего не понял.
— Так что, мы можем прийти?
Во взгляде, которым Розовски окинул гостиную, царили неизбывная тоска и прощание с возможностью отдохнуть, а выражение лица, как ему самому казалось, очень походило на выражение морды давешнего телевизионного мастифа. Тем не менее он ответил:
— Можете.
— Чем могу быть полезен? — спросил Розовски после обмена приветствиями. Наум Бройдер, благообразный пожилой мужчина в черном костюме и черной кипе, с цицес, выглядывавшими из-под длиннополого пиджака, ответил не сразу. Его взгляд настороженно скользил по скромной обстановке Натаниэля, задержался на мгновение на фотографии Йосефа. Чувствовалось, что он несколько смущен необходимостью общения с частным сыщиком.
— Ну-ну, — сказал Розовски. — Бояться нечего. Здесь никого не подвергают допросам с пристрастием. Это всего лишь квартира, в которой живу я и моя старая мама. Мама в данный момент отсутствует. А сходство с камерой пыток придает нашей комнате отечественная мебель. Но это сходство чисто внешнее. Если вы сядете в это кресло, сами убедитесь.
Несколько сбитый с толку таким вступлением, Наум Бройдер послушно сел в указанное кресло.
— Вот видите, — сказал Розовски. — Удобно?
— Да, — деревянным голосом ответил Бройдер. — Удобно.
— Не стесняйтесь, — подбодрил Зеев. — Натаниэль — единственный, кто вам по-настоящему поможет, верно, Натан? Ты поможешь?
— Если узнаю, в чем именно, — сдержанно сказал Розовски. — Во всяком случае, постараюсь.
— Н-ну хорошо, — сказал наконец Наум. — Если вы немного знали моего младшего брата, то поймете… Мы почти не переписывались с ним. По два письма за все время. И по телефону не переговаривались. Вообще, у нас всегда были несколько натянутые отношения. Неприятно, когда в семье, тем более в еврейской семье, родственники не дружат, но что было, то было. Он очень рано, как говорится, отбился от рук. Пил, кучковался с какими-то неприятными типами. Однажды чуть было не сел в тюрьму, хорошо — у отца тогда еще были кое-какие связи. И когда он приехал в Израиль — як тому времени уже шесть лет жил в Штатах, — я подумал, что он таки образумился. Я даже написал ему. И получил ответ. И снова написал. Но, как я уже говорил, больше мы не переписывались. — Бройдер-старший замолчал, собираясь с мыслями. — Так вот, — сказал он. — Вы сами давно приехали из Союза?