Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

24 Ibidem. S. 80.

морфем на языковое творчество, каковое давление, в согласии со всем сказанным, надо также понимать не как фактор автоматического ассоциативного процесса, а как ограничение сферы того последовательного искания и отбора, которыми руководит интенция самого языкового сознания согласно своим собственным, как сказано, методам. Таким образом, эмпирическое, - психологическое, историческое и социологическое, - изучение языка находит себе принципиальную основу.

В связи с тем же вопросом о единстве звуковой формы проблема единства двух единств всплывает в новом виде, и решение, которое мы находим у Гумбольдта, выступает, на первый взгляд, в явном противоречии с тенденцией уже рассмотренного решения. Там Гумбольдт искал верховного единства в особой синтетической деятельности рассудка, не оценив того, что вводимое им понятие внутренней формы уже решает вопрос. Оно именно создает в языке конститутивное отношение между звуковою внешнею формою и собственно предметным значением, смысловым содержанием вещей. Теперь, введя понятие внутренней формы, он ставит вопрос о «соединении звука с внутреннею формою»29. Но на этот раз он находит объединяющее начало не в рассудке. В целях методологической ясности он заостряет свою проблему до противоречия: с одной стороны, понятие так же не может быть отрешено от слова, как человек от своей физиономии, и, с другой стороны, он утверждает, что обозначать понятие звуком значит связывать вещи, по своей природе никогда не соединимые30. Чтобы, тем не менее, понять возможность связи вещей по природе своей несоединимых, ему приходится сделать особое допущение, — в виде некоторого «посредника», который он представляет себе непременно чувственным, хотя бы это было внутреннее чувство или деятельность.

Такое заключение не связано неразрывно с общими философско-лингвистическими идеями Гумбольдта и не находит себе в дальнейшем применения. Между тем оно способно порождать недоразумения и, действительно, порождало их31. Прежде всего, тут может возникнуть формально-терминологическое затруднение: к чему этот чувственный посредник между чувственным и духовным? Если «чувственное» может быть вообще связано с «духовным», то ни в каком новом «чувственном» же посреднике надобности нет, а если такая связь вообще невозможна, то новый чувственный посредник не поможет, возникнет вопрос о посреднике еще раз, между ним и «духовным», логическим. Если не сле-

Шет. § 12, 13. Шет. § 13.

11 Иотт А.Ф., например, прямо констатирует свое непонимание мысли Гумбольдта (еч. его Примечания к изданию Введения. Ihidem. S. 460-461); ГЪйм не находит ей надлежащего места (ср.: Гайм Р. Вильгельм фон Гумбольдт. Описание его жизни и характеристика / Пер. с нем. М., 1898. С. 420. Нем. изд. С. 371).

довать букве рассуждений Гумбольдта, а попытаться найти за его логическими уклонениями внутренние мотивы их, то надо признать, по-видимому, что для Гумбольдта здесь важна не столько «чувственность» сама по себе, сколько присущая ей «наглядность», как об этом можно судить по тому заявлению Гумбольдта, согласно которому, при достаточном отделении конкретного, мы в результате придем к постоянным формам «экстенсии» и «интенсии», т.е. к наглядным формам пространства, времени и степени ощущения32. Совершенно очевидно, что все эти рассуждения Гумбольдта находятся под внушением кантовского учения о схематизме чистых рассудочных понятий. Гумбольдт не мог преодолеть кантовского дуализма чувственности и рассудка. Кант достигал хотя бы видимости такого преодоления, апеллируя к формам времени, как условию многообразия внутреннего чувства. Для Канта другого выхода, по-видимому, и не было, так как наличность «интеллектуальной интуиции», т.е. акта, объединяющего в себе «логическое» и «наглядное», Кант отрицал. Выход, закрытый для Канта, должен остаться открытым для Гумбольдта. И то же понятие внутренней формы, как увидим, даст нам возможность разрешить действительно заключенные в поднятом вопросе проблемы и устранить проблемы фиктивные и софистические. Внутренняя форма, как форма форм, есть закон не голого отвлеченного конципирования, а становления самого, полного жизни и смысла, слово-понятия, в его имманентной закономерности образования и диалектического развития.

Существом дела, таким образом, вопрос о необходимости «посредника» не вызывается. Решение неправильно возникшего вопроса должно состоять в разъяснении его неправильности и в устранении его. В вышеизложенном принципиальном учении Гумбольдта достаточно материала для вскрытия его собственной ошибки. Если, как твердо устанавливает сам Гумбольдт, для возможности образования понятия необходим язык и, говоря эмпирически, звук, а звук, в свою очередь, как языковое явление, есть не что иное, как «воплощение намерения его породить», притом с определенным «назначением»: выразить мысль, то, очевидно, в самом этом «намерении» и лежит та единая интенция слова как целого, которая и объединяет в конкретности слова лишь отвлеченно различимые его стороны, — «чувственную» и «логическую». Артикуляционное чувство должно совпасть с сознанием логического закона слова в едином акте языковой интуиции единого языкового сознания31. И этой интерпретацией мы только возвращаемся к основной общей идее Гумбольдта: язык есть не законченное действие, ergon, а длящаяся действенность, energeia, т.е., как разъясняет Гум-

32 Humboldt W. . Ueber die des menschlichen Sprachbaues... S. 121. » См. ниже. С. 424-425.

больдт, «вечно повторяющаяся работа духа, направленная на то, чтобы сделать артикулированный звук способным к выражению мысли»34. Это значит, — смысл может существовать в каких угодно онтологических формах, но мыслится он необходимо в формах слова-понятия, природа которых должна быть раскрыта, как природа начала активного, образующего, энергийного, синтетического и единящего. Синтез здесь связывает не два отвлеченных единства: чистой мысли и чистого звука, а два члена единой конкретной структуры, два термина отношения: предметно-смысловое содержание, как оно есть, и внешнюю форму его словесного выражения-воплощения, как оно является в чувственно воспринимаемых формах, претворяющихся через отношение к смыслу из естественных форм сочетания в «веши» социальной значимости и в знаки культурного смысла.

Постановка вопроса о внутренней форме

В современной науке термин внутренняя форма нашел широкое применение, хотя общего соглашения в определении его достигнуть еще не удалось. Этому мешает в особенности то обстоятельство, что термин возродился у современных писателей в двух различных традициях, с плотным наслоением на одной из них ряда несвязанных между собою, иногда противоречивых интерпретаций. Последняя традиция -гумбольдтовская, с интерпретациями его критиков и последователей (от Штейнталя до Марта), другая - гётеанская. Гётеанская усваивается, главным образом, немецкими литературоведами35 (Вальцель, Эр-матингер, Гирт - Е. Hirt, Липпольд36), гумбольдтовская - скорее, фи-

и Humboldt W. . Ueber die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues... § 8. S. 56. ^ Впервые гумбольдтовское понятие «внутренней языковой формы» было применено в области литературоведения, если не ошибаюсь, Шсрсром, который под «внутреннею формою» понимает «die charakteristischc AufTassung». Цит. по: Scherer W. Poetik. BrL 1888. S. 226.

Uppoid Fr. Bausteine zu einer Aesthetik der inneren Form. Munchen, 1920. В особом экскурсе автор дает справку: «К истории эстетической идеи внутренней формы» (S. 257-279); справка - несколько капризная, в которой только показывается, что все идет, в вопросе о внутренней форме, к Гёте и от Гёте, у Гумбольдта можно найти лишь «hin und пег noch mancher Beitrag zur Lehre von der innerer Form» (S. 264-265): история Гумбольдтовского термина игнорируется.
– Та же тенденция и у Вальцы я, -Gehalt und Gestalt im Kunstwerk des Dichters: Handbuch der Literaturwissenschafi. Brl.,

• 923, и систематичное в статье Plotins Begriff der asthetischen Forai, 1915 (вошла в сборник его статей: Vom Geistesleben alter und neuer Zcit, 1922); в толковании Плотина Вальцель примыкает к Мюллеру (H.F. Muller - известный переводчик Плотина), ср. статью последнего: Zur Geschichtc des Begriffs «schone Seele» // Germ.-Roman. Monaisschrift, 1915. Mai. H. 5.

лологами (уже Авг. Бёк)37, лингвистами (например, Шухардт)3 и философами39 (в особенности Антон Марти).

Сколько можно судить по беглым замечаниям Гёте, - (даже после обстоятельной интерпретации Липпольда и историко-терминологи-ческих изысканий Вальцеля), - для него понятие «внутренней формы» - случайно. И едва ли Гёте, терминологически - всегда наивный, не умевший справиться с простыми философскими терминами, беспомощный перед всякой сколько-нибудь тонкой философской дис-тинкцией, едва ли он и мог бы уловить и оценить действительное значение такого трудного понятия, как понятие внутренней формы. Скорее всего, оно было для него только метафорою, заменявшею другие, столь же неопределенные в его словоупотреблении метафорические выражения, вроде: «то, что направляет органическое оформление», нечто, что «ощущается сердцем, как полнота другого сердца», «душа поэтического произведения» и т.п. Все в целом - весьма смутно, -какая-то энтелехия или vis vitalis метафизики художественного произведения как «организма». И все это - весьма отлично от «внутренней формы» Гумбольдта. С последней это все имеет, пожалуй, только то общее, что в обоих случаях имеется в виду некоторая как бы активность, некоторое «формообразующее» начало и организующее. Но в таком общем смысле это понятие, если не самый термин, присуще, быть может, всякому идеализму, в особенности немецкому, так называемому классическому идеализму40, начиная с Шиллера, романтиз-

17 См.: Bocckh . Encyklopadie und Methodologie der philologischen Wissenschaften / Hr^. Bratuschcck E. von. Lpz., 1877. S. 140, 147. 154.
– Филолог О. Функе недавно выпустил специальное исследование о «внутренней языковой форме» у Марти. См.: Funke О. Inncre Sprachform: Eine Einfuhrung in . Martys Sprachphilosophte. Reichenberg, 1924. В последней главе книги небольшой исторический очерк о Гумбольдте, Штейнтале, Вундте; сопоставление Гумбольдта и Марти проведено интересно.

См. по Hugo Schuchardt-Brevier, составленному Лео Шпицером. 1922.

Кассирер Э. в своей новой работе - Philosophie der symbolischen Formen ( 1. Brl., 1923. S. 12), гумбольдтовское понятие «внутренней языковой формы», которое он считает основным для философии языка, обобщает также до основного понятия философии мифа, религии, искусства и научного познания. К сожалению, у него это понятие соответствующему анализу не подвергается (см. и II. ВН., 1925).
– В русской литературе понятие «внутренней формы» было подвергнуто аналогичному расширению и, если смею судить о собственной работе, обоснованию, сше раньше, и притом, как будет показано также в настоящей работе, применительно к сфере более обширной - ко всей философии культуры, как духовной, так и материальной.

40 Начиная с Шиллера, но особенно у Шеллинга.
– Руководящие идеи его Писем об эстетическом воспитании (особ. IX, XI, XII. XV и сл.) давно считаются развитием идей Плотина; Валь цель настаивает на этом. Можно было бы показать, что основные философские предпосылки Писем об эстетическом воспитании высказаны уже в Фшософских письмах Шиллера, составленных еще до решающего влияния Канта (см. «Теософия Юлия»). Мне представляется совершенно допустимым влияние Вин-кельм а на, - ср. его Geschichte.., гл. IV. Об искусстве у греков, особ. S. 155—173 (ци-