Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

ного изучения их. Повод к тому, конечно, есть, - в звуковом отношении мы часто имеем дело здесь с тожественными «вещами». Но в то же время сами сторонники отожествления обоих видов форм не скрывают их различия, они только не умеют довести их до степени принципиальной. Различения, основанные на практической (педагогической) полезности двух типов классификации, могут не иметь теоретического значения. Практика может ставить какие ей угодно задачи и может требовать от теории их решения, но решает их сама теория и не по практическим соображениям. Для теории решение вопроса здесь может состоять или в том, что разница тех и других форм обнаруживается принципиально, т.е. пункты различия принимаются как существенные признаки каждой из них, или доказывается, что все их различие есть различие только «точек зрения», «аспектов», «применений» и т.п., что также должно иметь свое объективное основание, но это последнее не обязательно состоит из существенных элементов целого. Если разница между ними - в том, как иногда приходилось слышать, что одни формы суть формы языка в его статике, а другие - в динамике, то это - понятно и правильно лишь при условии, что мы согласились мыслить морфологию в образе статики, а синтаксис — в образе динамики, т.е. согласились называть неизвестные нам вещи новыми именами.

Более серьезный характер имеет утверждение, сводящее разницу между рассматриваемыми формами к тому, что морфология изучает формы «отдельных [?] слов» в их отношении к другим однородным формам, а синтаксис - по их положению в «словосочетаниях», в которые они входят. Едва ли, однако, можно признать такое различение принципиальным, пока не показана принципиальная разница между «отдельным словом» и «словосочетанием», а думается, что таковой и нету69. Весь вопрос может быть поставлен так: если у морфологии най-

69 В тексте имеются в виду определения: Дурново Н.Н. Грамматический словарь. М., 1924. Стлб. 101 сл., воспроизводящие определения Ф.Ф. Фортунатова. Ср.: Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение. Литографированный курс, читанный в 1897-1898 г. М., 1899. С. 270-271. Однако у Фортунатова есть и другое различение словесных форм, более листинктное и более способное к принципиальному углублению. Это. во-первых, формы слов, как отдельных знаков предметов мысли, - они обозначают различие в самих предметах мысли, и, во-вторых, формы слов, как частей предложения, - они обозначают различия в отношении одних предметов мысли к другим предметам мысли в предложении (Ib. С. 209). Это разделение подчеркивает, на мой взгляд, важное различение номинативной функции слова от чисто сигнификативной.
– Пешковский А.М. также исходит из определений Фортунатова, и в одной из своих статей, детально анализируя «формальные принадлежности» «отдельных слов» и «словосочетаний», намечает «существенные различия» в этих двух типах «единств», различия, побуждающие его отрицать ^полную аналогию между словом и словосочетанием»-Цит. по: Пешковский А.М. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? // Он же. Сборник статей. М., 1925. С. 20. Здесь много поучительного и для установления различия форм морфологических и синтаксических.

дется хотя бы одна проблема, которую синтаксис, как такой, не берет на себя, то надо уметь найти и принципиальное различие между ними. Такая проблема есть: прежде всего, само «словообразование»70, независимо, конечно, от генетического объяснения его. И vice versa - о синтаксисе, где имеются не только формы, морфологически не обозначаемые (интонационно-мелодические, порядка слов и пр.)71, но принципиально подчиненные требованиям смысла, логики, эстетики, риторики. Морфология вовсе не знает некоторых самых элементарных различений синтаксиса, вроде, например, таких языковых явлений, как разнообразное употребление морфологически тожественных форм «падежей» (genetivus partitivus, subjectivus, objectivus etc), таких явлений, как consecutio temporum, и многого другого.

Если всмотреться во все такого рода особенности синтаксических форм, в их отличии от форм морфологических, то нельзя не заметить некоторой нарочитой связанности форм синтаксических с формами логическими и через них со смыслом. Логика, не как логистика («теория знака»), а как методология, есть логика научного изложения (описания, объяснения, доказательства и т.д.), для которого необходимо нужен, если не эмпирический синтаксис данного языка данной эпохи, то, во всяком случае, синтаксис «идеальный» («философская грамматика»?). Такая логика есть логика смысла. Поэтому и синтаксис своими основаниями обращен в сторону «предела» семасиологического. Напротив, формы морфологические обращены своим основанием в сторону фонетики и звукового предела. Как звуковые формы, они относятся прямо к предмету (вещам) и его отношениям, лишь как приметы или именования, «клички». Строго говоря, следовательно, морфологические формы, сами по себе, т.е. не в их синтаксическом применении, значений и смысла не имеют, его не означают, не выполняют сигнификативной функции, и respective, непонятны (сами по себе).

В таком освещении легко увидеть, как различие между обоими видами форм становится принципиальным. При первоначальном наблюдении это различие скрадывается тем, что в живой речи мы знаем морфологические формы только в синтаксическом употреблении, а синтаксические знаем в морфологической закономерности внешнего запечатления. Анализ различает два указанных направления.

" Дурново Н.Н. Указ. соч. Стлб. 109. При более углубленном анализе можно было бы показать, что само словообразование поддается толкованию аналогично образованию словосочетания, - одно к другому относится, как форма implicite к форме explicite (подобно тому, как «понятие» считается «суждением» implicite, а «суждение» - «понятием» explicite); mutatis mutandis и в отношении корневой морфемы к основе. Конечно, это не связано с генезисом морфологических форм (как, например, у Бругма-на: развитие словообразования и флексий из композиции). ' Ср-. Пешковский Л.М. Ор. cit. С. 20-23.

Насколько ясна обусловленность синтаксической формы смыслом, настолько же должно быть ясно и то, что по отношению к морфологи, ческим формам сама синтаксическая форма может, в известном аспекте, рассматриваться как «материя» (например, именительный падеж как форма подлежащего, винительный - дополнения, творительный - творительного независимого и т.п.)72. Вообще ведь само слово есть некоторая «вещь», имеющая свои онтические формы, с им присущим особым содержанием, которое входит, как смысл, в особые слова: слова-знаки о словах-вещах. Эти слова, так сказать, второго порядка (суппозициональные предикаты), будут подчиняться тому же синтаксису и той же логике, что и слова о других окружающих нас вещах. Но они требуют, конечно, для своего отличия особого именования. Морфологические формы суть такого рода слова-знаки слов-вешей. Как вещи, они изучаются в порядке онтологическом (синтаксис!)73, т.е. по своему предмету и содержанию. Их категориальные определения, устанавливающие их собственный смысл, суть, «классы» морфологических форм («имя существительное», «глагол», «родительный падеж», «деепричастие» и тд.)74. Вне морфологии, - вне системы суппозиционально-смыс

72 Имею в виду «знак» «именительного падежа» и тл. («-а», «-о», «-us»...), так как сам «именительный» и тл. могут быть формальной проблемой синтаксиса.

73 Это - одна сторона синтаксиса: интенциональио-экспрессивная («стилистическая», по преимуществу) роль форм «словосочетания», Eindruck; другая: логически-упорядочивающая. Ausdruck, изучает слово-вещь не как такую, а как знак, относящийся к смыслу и, следовательно, направляемый логикою (внутренними формами слова) в его собственных формообразованиях. Их отношение - особая проблема, которая может быть решена в следующем направлении: а) первая сторона поглощает вторую до уничтожения (аффект, глоссолалия и т.п.), Ь) вторая поглощает первую до уничтожения (логистика, счисление и т.п.). с) смешение их, более или менее уравновешенное, но с преобладанием первой стороны (поэзия, риторика) или второй (наука), - особенность преобладания первой состоит в следующем: слова-всши суть живые, энергические веши, живущие в обществе таких же слов-вешей. составляющих в совокупности язык народа и эпохи, и выражающих соответствующее «мировоззрение», контекст которого определяет для данного слова и его особый смысл, понимание которого превращает его, в наших глазах, в слово-знак этого смысла. Введенный уже в этом новом качестве в связанный контекст данного конкретного, сейчас интендируемого «словосочетания», он вступает со смыслом (логическим) последнего в гармонию (или расходится с ним), отчего и получаются новые формальные отношения между ними («поэтические»), специфицирующие характер речи преобладанием одной из указанных сторон.

74 Категории синтаксические («подлежащее», «дополнение», «ablativus absolutus» и тл.) суть категории не смысловые, а суть категории самых знаков («независимости», определенного «подчинения», «согласования» и т.п.). Например, морфема «-ого» есть название, примета, знак, кличка некоторой слово-вещи: «genetivus», смысл которой и есть смысл термина genetivus, т.е. смысловая категория морфологии и, следовательно, свои смысл морфемы, который, как такой, сохраняется только в пределах пользования этой категорией, т.е. только в пределах морфологии, а за ее пределами морфемою пользуются только как приметою. Поэтому и в синтаксисе морфологическая форма «-ого» есть только знак, примета, без этого смысла и вообще без смысла, - (поскольку «знак».

ловых категорий морфем, — морфемы — лишь тиметы, имена без смысла, клички, sui generis вещи (entia).

Как известно, в морфологии существует разделение морфем на корневые и приставочные. Возможный генезис приставочных из корневых, смена в языках так называемых агглютинирующих, как и известное лингвистам первоначальное значение некоторых приставочных морфем во флективных языках (нем. drittel: tel - Theil, freundlich: lich - leika [чит. lika|, укр. знати-му: знати-имам и л.), - все это объясняет, быть может, кое-что, но тем самым не устраняет разделения, а лишь подчеркивает его. Здесь мы имеем дело с исторической иллюстрацией перехода осмысленных «слов» в лишенные реального смысла признаки и приметы, что указывает на их принципиальное в идее различие. Но в то же время, само собою разумеется, эти факты подтверждают, что разделение морфем корневых и приставочных - относительно. Значит, допустимо и обратное: употребление приставочной морфемы, как корневой («надоели нам все эти исты», «от измов теперь не уйдешь»). Следовательно, должно быть ясно и то, что на языке морфологии нет принципиальной разницы между такими суждениями, как кр- есть корень, — а- - суффикс, — ого-флексия. Одинаково, как приставочная, так и корневая морфема есть признак, именование без реального смысла, кличка, указание вещи, а не выражение ее смысла. Иначе говоря, морфема, как такая, не имеет прямого отношения к подразумеваемому в слове предмету, и только, превращая ее в синтагму, мы пользуемся соответствующим знаком уже как реально осмысленным знаком. В указанном разделении, таким об-

«признак» вещи не есть вообще ее смысл), - т.е., как всякий «признак», сама уже -«вешь» (ens, как признак другого ens, его «часть», «момент», «сторона» и т.п.), находящаяся в отношениях и связях с другими «вещами» того же («слово-вещного») порядка, но, становясь, в свою очередь, значащим, осмысленным знаком (словом-знаком), она означает, указывает на смысл, в порядке вещей гетерогенном, например, в окружающей нас действительности. Так, «-ого" есть знак родительного падежа» (родительный падеж есть слово-вешь со смыслом: «casus genetivus»), предмет, являющийся носителем этого смысла, находится в словосочетании, например, «не вижу ник-ого», этот «предмет» есть «отношение» под названием «дополнение», превращение коего в осмысленный знак (перемена «установки», переход в новый «план» или «порядок», «реальная» суппозиция на место «упорядочивающей» и «номинальной») заставляет указывать на некоторую модификацию реального бытия. Суппозиции нет, если мы скажем: «м-огои есть подлежащее предложения: м-ого" - знак родительного падс-а», - здесь смысл - в пределах морфологии, язык которой подчинен тому же синтаксису, что и язык всякого слова, указывающего вещь; синтаксис здесь эту вешь вставляет в контекст, подчиненный морфологическим категориям. Сказать: «44-ого" есть фонема» или «"-ого" есть сочетание букв», значит для синтаксиса заменить вещь прежнего словосочетания новою, ибо эта вещь - «subject», а та была «дополнением»: новая вещь и как «знак» осмысленный - нова, ибо разные контексты сообщают ей Разный смысл. Да и с точки зрения морфологической тут, при случае, можно говорить о новой морфеме, даже о превращении ее из «приставочной» в «корневую» (быть чожет, например, «ово». «ового», «овому»...).