Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов
Шрифт:
Здесь можно усмотреть перекличку (возможно – неосознанную) с гегелевской философемой «конца искусства». Любопытно, что одним из примеров истощения культуры, связанного с судьбой романа, стал у Шпета сам Гегель, точнее – отказ эпохи от его авторитета.
Познание идеи – философия, изображение ее – поэзия; в этом смысле поэзия реалистична и реальна, она о бытии, а не о быте, – так как только классические эпохи – реалистичны, обладают сознанием и чувством реальности, они создают реальный эпос (античность: греческая реальность войны и Пира, римская – государства; реалистична в этом смысле и Commedia divina, и Мильтон; Ренессанс – реальность земного мира; XVII в. – реальность нового общества; XVIII и XIX века – субъективизм: вырождение классицизма, искусственный классицизм, иллюзия романтиков, сердечность Руссо, иллюзорная дезиллюзорность натурализма, импрессионизм! Только у немцев Гёте осознал реальность немецкого духа в обстановке второго немецкого Возрождения, низвержение Гегеля было победою субъективизма, фейербаховского иррационализма, психологизма и т. д.). [388]
388
Г. Г. Шпет. Искусство как вид знания. С. 75.
Судя по этим заметкам, Шпет практически не обратил внимания на романтическую версию теории романа, которая предписывала тому быть жанром синтетическим, своеобразным «гезамткунстверком», снимающим противоречие субъективно-индивидуального
389
Е. М. Мелетинский замечает: «…последователи Гегеля правы в том, что в новое время, в условиях буржуазного общества, невозможно создание героической эпопеи и что ведущим повествовательным жанром, стремящимся к решению общеэпических целей, становится роман; правы они и в том, что роман достигает этих целей парадоксальным образом, оставаясь эпосом частной жизни, поскольку глубинные общественные отношения теперь скрыты под поверхностью игры частных интересов» (Е. М. Мелетинский. Средневековый роман. Происхождение и классические формы. С. 4–5).
Заключение
Мы видели, что разная идейная ориентация гахновцев не помешала им собственными путями прийти к схожим выводам о необходимости реактуализировать немецкую классическую эстетику. Начав с заинтересованного анализа современного немецкого формализма, они – шаг за шагом, импульс за импульсом – сдвигались в прошлое к немецкой классической эстетике конца XVIII в. Таким образом, де-факто обнаруживалось и доказывалось, что формальная западная школа довольно быстро исчерпывает свои идейные ресурсы, так как она слишком тесно связана с позитивизмом. При том что ею были открыты свежие, новые принципы анализа материала, она, как выявили гахновцы, представляет собой скорее аналог метафизики докантовского Просвещения. Немецкая же классическая эстетика, которую в России со времен русских шеллингианцев неплохо знали и использовали, обнаружила себя живой и работающей. Способ соотнесения с немецкой классикой оказался также и одним из моментов размежевания с русской формальной школой, которую гахновцы уличали в сосредоточенности на «внешней форме», тогда как предметом своего интереса считали «внутреннюю». Действительно, формалисты находились не столько в поле «науки» об искусстве, сколько в поле литературной практики и критики, что требовало определенного механицизма (здесь термин не предполагает пейоративных коннотаций) и понимания искусства как арсенала приемов. Для теоретиков ГАХН важна была синтезирующая сила формы: не «физика» сложения инструментальных средств, а «химия» взаимопроникновения субъективных и объективных целей. Две эти стратегии различались как морфология механизма и морфология организма. [390] Естественным союзником для Академии оказывается в этом случае немецкая классическая эстетика с ее неизбывным стремлением выявлять органическое присутствие целого в индивидуальном. Р. О. Шор в статье «Формальный метод на Западе» отмечает среди «грубейших ошибок нашего формализма» ошибки
390
В весьма инструктивном исследовании С. Г. Чугунникова показано активное использование русскими формалистами морфологии Гёте, но объективно авторский анализ наводит на следующую мысль: если принцип полярности формалисты освоили, то принцип восхождения (Steigerung) остался ими непонятым. Морфология Шпенглера оказалась ближе гётеанской. См.: С. Чугунников. Протофеномен в теориях русского формализма: формальная поэтика и немецкая морфологическая традиция.
грубо психологистического учения об искусстве как «приеме» – откуда практически следует перенесение внимания с произведений высоко художественных на произведения второстепенные и третьестепенные, где исследователю легче уловить «приемы» искусства; наконец, рассмотрения отдельных художественных (преимущественно технических) средств не отнесенными к целому, откуда поспешность заключений об общей (не жанровой и индивидуальной) применимости этих средств. [391]
391
Ars Poetica. Вып. I. С. 143.
Возможно, эта критика излишне прямолинейна, но слабое место формализма – разрыв принципов индивидуальности и целостности – обнаружено здесь довольно метко. Противоположные формализму установки ГАХН высвечены Н. И. Жинкиным в финале статьи «Портретные формы»:
…для портрета необходима наличность форм олицетворения, но указание на них и исследование их еще недостаточно. Для распознавания смысла портрета требуется установление конкретной структуры всякого данного портрета как результата игры разных форм…Онтология форм не разработана, а сама теория искусства находится в зачаточном состоянии…Мне кажется, что при существующих условиях единственной ценностью специальной темы все-таки останется проверка общетеоретического пути, который не только провозглашается, но в силу специальности темы и применяется. Перефразируя Канта, можно было бы сказать, что общее рассуждение о портрете пусто, специально историческое – слепо…Через установление этих форм открываются доступы к диалектическому ходу истории. Конечно, история не идет прямолинейно, и те формы, которые были ощутимы для одной эпохи, теряются в другой или снова возрождаются, но разобраться в этих сплетениях можно, только зная их пункты, т. е. формы. [392]
392
Искусство портрета. С. 51–52.
В этих программных высказываниях хорошо видна близость к выработанному Фихте, Шеллингом и Гегелем концепту «науки» как тотальности творческого мирообразующего опыта; как пути взаимопорождения субъекта и объекта, наглядно данному в динамике художественных форм.
Стоит также заметить, что изучение наиболее показательных мысленных ходов и концептов, выработанных учеными ГАХН, обнаруживает особый, немузейный тип отношения к классике, который возник в Академии в силу уникальной констелляции исторических факторов. Теоретики ГАХН находились, с одной стороны, в контексте одной из общеевропейских тенденций конца XIX – начала XX в.: возвращения к рационалистическим истокам культуры Нового времени. С другой же – в поле небывалого по своей радикальности социального эксперимента. И это позволило им – особенно в поисках новой философии формы – осуществить поучительную, нетривиальную и плодотворную актуализацию немецкой классической эстетики.
Бернадетт
Колленберг-ПлотниковаЭстетика и общее искусствознание. Немецкие теории общего искусствознания как источник концептуальных новаций ГАХН
Проект разработки «нового искусствознания», которым в 1920-х гг. занимались в Государственной академии художественных наук в Москве, опирался на работы по вопросам искусства, выходившие в Германии начиная с рубежа веков. Так, философ Густав Шпет и целый ряд других сотрудников ГАХН в своих рассуждениях ссылались на Конрада Фидлера, Генриха Вёльфлина, Карла Грооса и Георга Зиммеля. [393] Особое место при этом занимала инициатива, выдвинутая в 1906 г. в Германии Максом Дессуаром под названием «эстетика и общее искусствознание». Цель ее – создание самостоятельной и универсальной науки об искусстве. Ключевые тезисы о взаимоотношении теории искусств, эстетики и философии искусств, разработанные Дессуаром и кругом его единомышленников (в первую очередь Эмилем Утицем), и были положены искусствоведами ГАХН в основу их собственных концепций. [394]
393
Помимо исследований Густава Шпета следует особо отметить – до сих пор опубликованные лишь частично – дискуссионные работы Александра Габричевского, Александра Ахманова и Апполинарии Соловьевой. Связь с немецкими исследованиями в дебатах ГАХН столь очевидна, что за нее иногда даже укоряют кружок Шпета. Так, в дневниковых записях представителя формальной школы Бориса Эйхенбаума встречается argumentum ad hominem: «московские теоретики признают только Шпета (за немецкую фамилию?) и немцев. О нас говорят с презрением, с иронией – как о детях» (цит. по: Материалы диспута «Марксизм и формальный метод» 6 марта 1927 г. С. 250).
Среди работ Г. Шпета см. прежде всего: Г. Шпет. К вопросу о постановке научной работы в области искусствоведения. С. 3–20, а также: Г. Шпет. Проблемы современной эстетики. С. 43–78.
Габричевский, опираясь на Зиммеля, разрабатывал систематику наук об искусстве, охватывающую теоретико-формальный и историко-интерпретационный подходы в искусствоведении. См.: А. Габричевский. Философия и теория искусства. С. 40–48.
394
См., кроме того, специально: N. Plotnikov. Kunstwissenschaft als Thema der philosophischen Reflexion. Zur kunsttheoretischen Debatte im Russland der 1920er Jahre. Eine Problemskizze.
По названию проект «общее искусствознание» (ОИ) достаточно известен, в разных контекстах он упоминается в научной литературе. Однако конкретные задачи и идеи, связанные с попыткой создания этой своего рода «клиринговой палаты по принципиальным вопросам» исследования искусства (Вольфганг Кемп), [395] сегодня практически полностью забыты. [396]
Ниже я рассмотрю основные черты «общего искусствознания» в связи с его рецепцией в ГАХН. Дав очерк исторических аспектов этой инициативы и особенно различных институциональных платформ, на которых она разрабатывалась, я перейду к характеристике развертываемой в ее рамках концепции искусствознания, в первую очередь подхваченной учеными в Академии художественных наук и вызвавшей там оживленные споры. Вступлением же послужат размышления о главной цели ОИ (разделявшейся сотрудниками ГАХН) и ее актуальности в настоящее время.
395
W. Kemp. Reif f"ur die Matrix. Kunstgeschichte als Bildwissenschaft. S. 41.
396
Новейшие и наиболее подробные на сегодня критические разборы тематики «общего искусствознания» содержатся в работах философа Вольфхарта Хенкманна, относящихся к началу 1970-х гг. См.: E. Utitz. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. 2 Bde. Nachdruck der Ausgabe Stuttgart, 1914/20; W. Henckmann. Probleme der allgemeinen Kunstwissenschaft. S. 273–334; R. Schm"ucker. "Asthetik und allgemeine Kunstwissenschaft. Zur Aktualit"at eines historischen Projekts. S. 53–67; U. Franke. Nach Hegel – Zur Differenz von "Asthetik und Kunstwissenschaft(en). S. 73–91.
1. Цель и актуальность общего искусствознания
1.1. Неуловимое понятие искусства – I: Современное состояние фундаментальных исследований в области искусствознания
Отношения философской эстетики и эмпирических наук об искусстве вовсе не являются примером естественного сотрудничества или взаимодополнения, хотя очевидная общность их предметного интереса, казалось бы, позволяет предполагать таковое. На самом деле представители обеих областей, как правило, относились друг к другу либо скептически, либо просто равнодушно. Однако за последние годы в этом отношении наметился некоторый сдвиг. Теперь не только философы подробно обсуждают работы искусствоведов, но и наоборот, среди представителей эмпирического исследования искусства также раздается на удивление много голосов, призывающих возобновить диалог с философией.
Нетрудно выявить причину такой необычной открытости. Она заключается в раздражающей неясности, которая характеризует сегодняшнее понятие искусства. Так что тезис о «неуловимом понятии искусства», высказанный в 1980-х гг. историком искусства Виллибальдом Зауэрлендером по отношению лишь к изобразительному искусству и в рамках своей дисциплины (т. е. истории изобразительных искусств), [397] ныне может быть распространен на все формы искусства и соответствующей им научной рефлексии.
397
W. Sauerl"ander. Der Kunsthistoriker angesichts des entlaufenen Kunstbegriffs. Zerf"allt das Paradigma einer Disziplin? S. 293–323.
Этот тезис имеет значительные последствия для дисциплин, ответственных за научный подход к искусству. Они лишаются своего предмета или, если выразиться более осторожно, этот предмет становится весьма сомнительным. Уже давно была найдена общая формула, которая объясняет причины, приведшие к этому раздражению: «размывание границ» (Entgrenzung). [398] Оно проявляется двояко: во-первых, речь идет о размывании границ – под флагом «эстетизации жизненного мира» (Р. Бубнер) [399] и глобализации – между искусством и повседневностью, историей искусства и историей быта. Во-вторых, речь идет о размывании границ между искусствами, когда на основе возможностей, предоставляемых новыми медиа, смешиваются различные виды искусств и коммуникативные средства. В рамках философии, да и в самих искусствоведческих дисциплинах, это размывание границ стимулирует новое обращение к фундаментальным исследованиям, т. е. тематизацию собственных базовых понятий и определений предмета. При этом вместо «искусства» в центр рефлексии выдвинулись иные, более объемные понятия.
398
См. также результаты междисциплинарной исследовательской программы № 626 Германского исследовательского сообщества – «Эстетический опыт под знаком размывания границ между искусствами». Программа была разработана в 2003 г. при участии представителей восьми дисциплин и в сотрудничестве с учеными Потсдамского университета, а также Института истории науки Макса Планка при Свободном университете в Берлине.
399
См.: R. Bubner. "Asthetisierung der Lebenswelt. S. 143–156.