Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

Важнейшей гипотезой, своего рода «символом веры» стало для Конюса утверждение универсальности и вечности открытых им законов. Ради доказательства этой гипотезы он проделал анализы множества произведений, от песен американских индейцев до сонат Шопена; их итоги были обобщены в ряде устных выступлений и печатных работ, например в докладе «О незыблемости временных основ художественной музыкальной формы», сделанном на заседании Подсекции теории музыки 15 октября 1925 г.:

Исторические, географические и этнографические подтверждения незыблемости, неизменности [1 сл. нрзб.] для всего человечества без различия рас временных принципов музыкально-художественной формы дают возможность утверждать, что закон[ы] формы в противовес законам гармонии и инструментовки – эволюционирующим – вечные законы. [1009]

1009

Г. Э. Конюс. О незыблемости временных основ художественной музыкальной формы (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 18. Л. 3 об.).

Согласно им, «музыкальное целое мыслимо как единое число, если творение однострофное, как ряд чисел, если оно многострофное…». [1010]

Поиск универсальных законов музыкальной формы позволяет говорить о феноменологическом направлении, созданном Конюсом в отечественной музыкальной науке. Неслучайно Конюса так поддерживал Лосев. Восхищение его аналитическим методом выражено, в частности, в заключительном разделе книги «Музыка как предмет логики», посвященном теории метротектонизма:

1010

Там же.

Когда просматриваешь десятки и сотни пьес, проанализированных по системе Г. Э. Конюса, невольно поражаешься универсальностью и красотой числового строения музыкальной формы. Тут ясно видно архитектурное строение, выливающееся из глубины творческого сознания художника, бессознательно подчиняющегося вечным законам диалектики чисел. Глубина и тайна творчества зацветает точеным символом – фигурных чисел. Понять красоту и логическую необходимость этого фигурного числового символа способна только диалектика. [1011]

1011

А. Ф. Лосев. Музыка как предмет логики. С. 234.

Переходя к деятельности самого Алексея Федоровича Лосева в Музыкальной секции ГАХН, подчеркнем, что мы не ставим себе задачей охарактеризовать все основные черты его музыкально-философской концепции. Во-первых, они уже сформулированы в ряде значительных публикаций последних лет, [1012] а во-вторых, изложить эту концепцию на нескольких страницах не представляется нам возможным. Следуя избранному способу изложения, мы скажем о его позиции, выразившейся в дискуссиях с коллегами по Музыкальной секции ГАХН.

1012

Ю. Н. Холопов, Т. С. Кюрегян. Философия музыки А. Ф. Лосева. С. 583–598; К. В. Зенкин. Философия и мифология музыки. С. 138–166; Ю. Н. Холопов. Философия А. Ф. Лосева и перелом в музыке ХХ века. С. 167–175; Г. Г. Коломиец. Логос музыки в феноменолого-диалектическом методе А. Ф. Лосева. С. 190–221 и др.

Перечень должностных обязанностей Лосева в ГАХН свидетельствует о музыкальной ориентации его работы. Он заведовал Музыкально-психологической комиссией (1924), возглавлял Комиссию по форме Философского отделения (1924–1925), был штатным членом Музыкальной секции (1924–1925), заведовал Комиссией по изучению эстетических учений (1926), входил в Комиссию по изучению художественной терминологии. Наконец, в 1929 г. занял должность ученого секретаря Группы по изучению музыкальной эстетики. [1013] Как уже говорилось, Лосев (по образованию не музыкант, а философ и филолог) был одним из немногих членов Музыкальной секции, для которых философско-эстетическая проблематика была органичной. [1014]

1013

К. В. Зенкин. Философия и мифология музыки. С. 156–157.

1014

Университетское образование имела и Е. А. Мальцева – выпускница философского факультета Берлинского университета и историко-филологического факультета Московского университета; темой ее исследований в ГАХН были психологические механизмы музыкального восприятия и их взаимосвязь с акустическими закономерностями звучания.

Лосев старался увести своих коллег от свойственного практически всем им стремления обосновывать эстетические закономерности, исходя из эмпирики, опираясь на данные физико-физиолого-психологических измерений. Пример такого рода – реплика Лосева в прениях по докладу Сабанеева «Принцип наименьшего действия в музыке»:

[Л. Л. Сабанеев:] Сущность красоты в произведении музыкального искусства заключается в наименьшей затрате всех входящих в состав восприятия его энергий… Произведение должно окончиться, когда все эстетические ожидания выполнены…Процесс, вызываемый слушанием музыкального произведения, двойной, заключающий моменты и траты и возврата энергии, максимальных в случае произведения высокоталантливого, захватывающего.

…Обсуждение доклада.

Э. К. Розенов: Мысль, положенная в основу доклада, верная; говоря об основах эстетики, [я] высказывался в том же приблизительно виде; но формулу математическую едва ли можно дать; вернее было бы поставить во главе угла жизненный инстинкт…

А. Ф. Лосев: Доклад стоит на точке зрения натурализма, измерения пудами, верстами и т. д. Но став на такую точку зрения, теряется спецификум эстетики. Формула красивая, говорят математики, стало быть, математика – искусство, логика – тоже; сидение с наименьшей тратой энергии – тоже художество. Такие результаты получаются всегда при натуралистическом подходе, когда говорят о факте, а не о смысле. Надо оперировать со смыслом фактов.

…C.Н. Беляева[-Экземплярская] находит возражения А. Ф. Лосева недоразумением, т[ак] к[ак] в докладе идет речь об измерении в общих чертах, что особенно уместно в таком размеренном искусстве, как музыка. [1015]

1015

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 144–144 об. Протокол № 19 заседания Комиссии по музыкальной психологии Музыкальной секции РАХН от 24 марта 1925 г.

Чтение этого и других протоколов заседаний Музыкальной секции с участием Лосева приводит нас к выводу о том, что он и его коллеги говорили, по сути, на разных языках. Обычно другие члены секции просто не понимали Лосева, сходясь в оценке его рассуждений как «софистики». Такое непонимание возникло, как следует из протокола, при чтении доклада Лосева «О понятии ритма и метра» 5 февраля 1925 г.:

Докладчик [А. Ф. Лосев] находит нужным философски уточнить определения. Число он определяет как «единичность подвижного покоя самоотождествленного различия». Время – единичность алогического становления подвижного покоя самоотождествленного различия, данная как своя собственная инаковость и вновь рассматриваемая как подвижный покой. [1016]

1016

Протокол № 37 заседания Теоретического отдела Музыкальной секции РАХН от 5 февраля 1925 г. (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 92).

Судя по репликам, никто из присутствующих не понял, о чем он говорит:

П. Н. Ренчицкий находит, что он и А. Ф. Лосев подходили в своих докладах с разных сторон. Говорит, что он останавливался на границах, которые нужны в преподавательской его деятельности в муз[ыкальной] школе и которые ответствуют его потребностям и характеру его «Я», отсутствию склонности в нем вдаваться в область софистики, диалектики, философии.

…П. Б. Лейберг относится к докладу, как к софистике; реалисты-физики не умеют считать пространство более чем трех измерений;…нельзя сказать, не играя словами: хожу и покоюсь.

С. Н. [Беляева-]Экземплярская считает, что всякий музыкант сделает упрек докладчику, что нет перехода к музыке. [1017]

1017

Протокол № 37 заседания Теоретического отдела Музыкальной секции РАХН от 5 февраля 1925 г. (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 92–92 об.

Близки приведенным реплики выступавших на заседании В. М. Беляева, Н. Я. Брюсовой и Э. К. Розенова. В конце концов Лосеву пришлось прибегнуть к последнему аргументу в свою защиту:

А. Ф. Лосев, возражая, говорил, что отвлеченность необходимо должна быть, раз идет анализ отвлеченных понятий, раз мы находимся в области науки о музыке, а не самой музыки как искусства. [1018]

Заметим, что, участвуя в прениях, Лосев старался найти если не пересечения, то хотя бы частичные логические совпадения своего и иного представлений о музыке (об этом говорят, например, приведенные выше его реплики по поводу работ Сабанеева, Розенова и Конюса). Движения в обратном направлении обычно не возникало.

1018

Там же. Л. 92 об.

Изучение протоколов заседаний Музыкальной секции с участием Лосева приводит не только к негативным выводам. Судя по ним, можно предположить, что стиль изложения знаменитого трактата «Музыка как предмет логики» (1927) сложился под влиянием трудных дискуссий с коллегами-музыкантами. Чем, как не стремлением быть понятным, можно объяснить множество простейших бытовых аналогий, возникающих при пояснении концепции феноменологии «абсолютной, или чистой, музыки с точки зрения абстрактно-логического знания» [1019] (скажем, определение эйдоса музыки в сопоставлении с эйдосом стола)? [1020]

1019

А. Ф. Лосев. Музыка как предмет логики. С. 5.

1020

Там же. С. 6.

Важнее другое: книга Лосева (особенно в начальных ее разделах, например «К вопросу о лже-музыкальных феноменах») фактически представляет собой полемику с музыкальной наукой его коллег по Музыкальной секции. В ней чувствуется явное раздражение, выраженное более открыто, чем в гахновских протоколах:

Те ученые, которые строят физические, физиологические и психологические теории музыки, занимаются не теорией музыки, а просто физикой, физиологией и психологией. И они не имеют никакого права считать себя теоретиками музыки, не имеют никакого отношения к музыке как таковой. С таким же успехом они могут считать себя теоретиками пищеварения или потовыделения, потому что то и другое, будучи дано в переживании, подчиняется тем же психологическим законам апперцепции, ассоциации, внимания, памяти и т. д. [1021]

1021

Там же. С. 10.