Испытание огнем

Но в этот раз он не вернулся. Путь экспедиции проходил через какой-то заснеженный перевал, дикий и холодный, где ветер рвал палатки, а снег слепил глаза. Назад не вернулся никто. Все погибли — так нам сказали позже, когда я уже устал ждать у окна вместе с мамой, прижимаясь носом к холодному стеклу.

Говорили разное: и что их накрыла лавина, и что они попали в снежную бурю, и что было ещё что-то, чего никто так не понял. Некоторые тела так и не нашли, отца в том числе. Только рюкзак где-то внизу, в ущелье, с парой камней внутри. И эта тянущая душу неизвестность сидит во мне до сих пор, как заноза, которую не вытащить. Он был не из тех, кто сдаётся, и я держусь за эту мысль, как и за те его уроки, которые до сих пор помогают мне не потеряться в этой жизни.Однажды я спросил деда, почему папа ушёл. Он долго молчал, потом ответил, не глядя мне в глаза:— Потому что должен был.— А хотел? — спросил я.Дед выдохнул тяжело.— Иногда это не одно и то же, Стасик.

Тогда я счёл это отговоркой.

Мама после этого изменилась. Она любила отца так сильно, что его исчезновение выжгло в ней что-то. Она конечно держалась ради меня, не показывала слёз, но я видел, как она ночами сидела у окна с чашкой остывшего чая, смотрела в темноту и шептала его имя, будто звала домой.

Она верила, что он жив, и часто говорила мне: «Стас, твой отец не из тех, кто пропадает просто так, он сильный, он вернётся, вот увидишь». А я кивал, потому что хотел верить вместе с ней, хотел, чтобы она не угасала, чтобы её глаза блестели, как раньше, когда она смеялась над его шутками.

Помню маму в те годы — невысокая, с тёмными волосами, которые она собирала в косу. Она была тёплая, как летний день, всегда находила слова, чтобы меня успокоить, не ругала когда я дрался во дворе или приносил двойки.

Но без отца она начала угасать: стала меньше улыбаться, меньше готовить, всё чаще сидела в их комнате, глядя на его старый потёртый рюкзак, который нам вернули, с порванным ремнём, но, как будто бы с его запахом, который я до сих пор помню.

Она хранила его вещи — старые карты, потрепанные записные книжки, где он рисовал маршруты и отмечал находки. Иногда я видел, как она гладила ладонью эти страницы, будто они могли ей что-то сказать. Так прошло три года.

Мне стукнуло пятнадцать, когда мать заболела. Этого никто не ожидал. Всё произошло так быстро, словно жизнь утекла из неё разом. Врачи говорили что-то про сердце, про нервы. Но я знал, что это тоска её добила, потому что она так и не смирилась с тем, что отца больше нет.

Бледная, с закрытыми глазами, она лежала в кровати и шептала: «Он вернётся, Стас, он обязательно вернётся к нам».

Я сидел рядом, держал её руку и чувствовал, как она медленно холодеет, но не знал, что сказать, чтобы задержать мать на этом свете. Ведь она уходила, а я оставался один, совсем один, в пустой квартире с памятью о светлых временах.

Похоронили мать рядом с могилой отца, вернее, рядом с табличкой с его именем. И вот, стоя там, пацаном с сжатыми в кулаки руками, я дал своим родителям и себе самому обещание, что не сломаюсь, что буду жить так, как они меня учили.

Я часто вспоминаю их, и каждый раз с теплотой, с какой-то глубокой, щемящей любовью, которая не уходит, даже когда я злюсь на судьбу за то, что забрала их слишком рано.

Отец дал мне уверенность в собственных силах, умение держать удар, показал, как не теряться в этом мире, как идти вперёд, даже если всё против тебя. Мама научила любить, верить, держать сердце открытым, даже когда оно болит...***

Лес шумел за окном, дорога гудела под колёсами и я понимал, что жизненные уроки родителей до сих пор со мной — в каждом костре, который я развожу, в каждом шаге, который делаю по жизни.

Внезапно радио замолчало — не из-за помех, а будто кто-то невидимый просто выключил его. Слегка постучал по приборной панели — и в тот же миг мне показалось, что между деревьев мелькнула тень, слишком высокая для человека. Я резко нажал на тормоз. Никого.

«Глючит уже», — прошептал я, но пальцы автоматом сжали крепче руль. По радио заиграла какая-то старая меланхоличная песня, которая вновь вернула меня в воспоминания о жене.

В памяти всплыло, как мы с Леной когда-то, в съёмной однушке в Мутино, строили планы: квартира, потом дети — сначала дочка, потом сын. Она смеялась тогда, а её тёмные волосы пахли фруктовым шампунем. Но чем ближе была возможность расплатиться за квартиру, тем чаще Лена встречала меня молчанием.

— Ты живёшь в своих рейсах! — шипела она.

— А без них не будет ни квартиры, ни будущего! — кричал я в ответ, стараясь её убедить.

Потом тишина, шаги и хлопающие двери. Устал я, чёрт возьми, но сдаваться не собирался, должен же быть выход. Обязательно нужно что-то сделать, чтобы вернуть упущенные отношения, наладить нашу жизнь. Вопрос только в том, что я пока не знаю как.

Сон подкрался незаметно, глаза начали слипаться, веки отяжелели, но я встряхнулся — не время расслабляться, груз везу, да и жить ещё хочу.

Сбросил скорость, чувствуя, как плечи ноют, а спина затекла от долгого сидения, и решил остановиться, размяться, вдохнуть свежего воздуха, вместо этой привычной атмосферы кабины.

Навигатор вдруг показал, что до Самары осталось ровно 666 км: «Прикольное число», — фыркнул я. Уже начал высматривать удобное место на обочине, когда заметил её — старуху. Будто появилась из воздуха, хотя секунду назад дорога была пуста.

Затормозил — возможно слишком резко, шины заскрипели по асфальту. Пыль взлетела облаком и стала медленно оседать, а я уже высунулся из кабины, щурясь от солнца, которое било прямо в глаза.

— Бабуль, довезти тебя? — громко закричал. В груди шевельнулось что-то тёплое, бросать её здесь я не смогу.

— Ой, сынок, довези, будь добр, — откликнулась она. Голос её был слабым, слегка дрожащим, но слова были чёткими, словно она привыкла говорить мало, но метко. — Ноги мои старые совсем не идут, устала я.

Вылез из кабины, спрыгнул на землю, подошёл ближе, а она оказалась ещё меньше, чем я думал — худая, сутулая, с лицом, покрытым морщинами, как старое дерево корой, но с живыми, цепкими глазами, которые будто видят меня насквозь. Узелок был тяжёлый, как камень, но когда я поставил его на сиденье, он слегка дрогнул, будто внутри что-то шевельнулось.

Помог забраться в кабину. Она цеплялась за меня тонкими, но крепкими пальцами, кряхтела, пока поднималась, а платок сползал всё больше, открывая клочья седых спутанных и редких волос. Наконец она села, прямо, глядя вперёд. Я завёл движок, вновь чувствуя, как накатывает усталость.

Однако теперь, искоса посматривая на свою попутчицу, во мне проснулось любопытство: кто эта старушка, откуда она взялась здесь, практически посреди леса?

— Ты откуда и куда едешь, сынок? — спросила она через пару минут, когда дорога снова загудела под колёсами. Голос её дрожал уже чуть меньше, чем раньше.

— Сначала в Самару, груз отвезу. Там разгружусь и поеду скорее всего на Питер. Работа такая, — ответил я уверенно, глядя на мелькающие сосны.

— А ты куда, бабуль? К родне, что ли?