Испытание временем

Молодой препаратор вспоминает свою первую встречу с беспокойным профессором.

Занятый своим делом в университете, он рассматривал стекла на свет и приклеивал к ним ярлыки, когда неожиданно услышал торопливые шаги по крутой лестнице. Кто-то стремительно поднимался по ней. Для чопорных нравов Московского университета этот топот, лишенный всякой степенности, был весьма необычен. Препаратор оставил работу и выглянул за дверь. Навстречу ему шел незнакомый человек лет пятидесяти, среднего роста и весьма тщедушного сложения. Он спешил, точно между ним и конечной целью лежали километры.

— Здравствуйте, я ваш профессор гистологии. Покажите, что у вас тут есть, — протянув руку студенту, скороговоркой произнес он.

Ученый бегло осмотрел помещение, пофыркал, — то, что он увидел, видимо, мало удовлетворило его, — и спросил:

— Что предполагалось читать сегодня студентам?

Все в этом человеке было необычно, ни внушительности, ни благообразия. Стремительный, подвижной, он жестикулировал, не оставаясь ни минуты в одном положении. Казалось, все в нем до мельчайшего мускула пребывает в беспокойном движении. Мысли его перескакивали с одного на другое, препаратор не успевал отвечать.

— Тема сегодняшней лекции — кишечник.

— Отлично. Когда начало лекции?

— Через пять минут.

— Хорошо, я буду читать.

Странный человек, он будет читать не подготовившись, выступать перед аудиторией экспромтом, о, этот профессор изрядный чудак!

Когда один из студентов явился к нему и предложил себя в качестве помощника, Гурвич в тот момент выполнял в кабинете несколько дел одновременно: вытирал объектив микроскопа, выяснял у сотрудницы результаты эксперимента и мельком заглядывал в какую-то рукопись. Если бы из соседнего помещения, откуда звучала музыка, донеслась фальшивая нота, он, несомненно, успел бы и на это откликнуться. Гурвич был незаурядным пианистом и художником, рисованию он учился в Италии и ушел из академии, усомнившись в своих способностях. По тем же соображениям он отказался от карьеры музыканта.

Мельком оглядев будущего помощника, профессор задал ему сразу четыре вопроса, не прерывая три собственных дела.

Гурвич и его неизменная помощница жена всегда селились при учебном заведении, институте или лаборатории. Это удобство было необходимо, так как рабочий день начинался у него задолго до лекций, опытов и официальных часов занятий. Независимо от времени года и всего прочего, в восемь часов утра раздавался стук его пишущей машинки. Свои статьи он писал на английском, французском и немецком языках, без черновиков и единой помарки. Диссертации сотрудников он сам переводил, не доверяя переводчикам. При этом собственные мысли Гурвича нередко оставляли глубокий след на страницах рукописи.

Сорок лет мысль Гурвича была обращена к одному и тому же вопросу: что такое жизнь? Где границы ее? Какие импульсы, где и кем порожденные, дают начало этому неведомому процессу? На каких путях формируется жизнь из мертвой материи? Какие силы управляют делением клетки, созидая из капельки протоплазмы сложный организм? В каких тайниках хранится стандарт превращений, которые клетка проходит от бесконечно малого до бесконечно сложного?

Пройдут века, прежде чем последует ответ на все эти вопросы, но то, что Гурвич открыл, не случайная находка, рассчитанная на короткий век. Он установил, что делению живой клетки предшествует вспышка коротких ультрафиолетовых лучей, подобная тем, какие обильно излучает солнце. Далекое, но закономерное родство между ничтожно малым и безгранично великим, как между силой притяжения, сообщаемой янтарю трением, и громом… Вспышка способствует самозарождению и пробуждению жизни вокруг себя. Умирающая клетка вернет природе этот заряд лучистой энергии, чтобы призвать к жизни новые поколения клеток.

Выделение лучей оказалось универсальным явлением: излучают яйца лягушки, костный мозг, сосудисто-волокнистые пучки картофеля, пульсирующее сердце, первые листья подсолнечника, лимфатические узлы позвоночных, кровь человека и животных и многое, многое другое. Всюду, где возникает жизнь, зародыш выбрасывает ультрафиолетовое знамя рождения.

Открытие проникло в клинику, и было найдено, что кровь усталых людей почти не излучает, короткий отдых этот процесс восстанавливает; кровь, облученная митогенетическими лучами, изменяет течение болезни у психических больных; наконец, русло крови раковых больных не излучает вовсе, ее гасит тушитель, образующийся в организме. Иначе обстоит с раковой тканью, она превращается в мощный источник лучистой энергии.

Ученые Европы и Америки дружно откликнулись на открытие советского ученого, отовсюду шли вести о новых и новых успешных опытах. Открытие Гурвича было признано всем миром. На конгрессе радиобиологов председатель конгресса Маркони торжественно ввел в зал заседаний советского ученого, чтобы продемонстрировать свою приверженность к новому учению и его автору. Гурвич произнес речь на безукоризненном французском языке, и когда газеты воспроизводили его портреты и восхищались докладом — виновник торжества, равнодушный к прелестям Венеции и Рима, мчался уже в Советский Союз. Для него это была лишь хлопотливая поездка, временный переход из одной лаборатории в другую — чужую и непривычную.

Великое счастье делать открытия, но творить их лучами, которых увидеть нельзя, методом недостаточно совершенным, — труд невообразимо сложный. Всегда найдутся причины усомниться и заново проверить себя и других. Ни здоровье, ни годы не позволяют ему медлить, впереди работы на целую жизнь. Помощники разбредаются, оставляют исследования над митогенетическими лучами и следуют за фактами в смежные науки. Нет преемника с твердой рукой и сильного опытом. Словно предчувствуя, что дело, за которое отдана жизнь, может захиреть, он торопит себя и других. Еще стремительней поток его идей, обильней проекты и гипотезы. Не вышло — не беда, и гипотезу перестраивают на ходу. Ни секунды промедления, никаких остановок. Страстный, взволнованный, — ему некогда терзаться сомнениями.

Сотрудник докладывает:

— Я открыл, Александр Гаврилович, что бактерии излучают во время деления.

— Расскажите об этом микробиологам, — следует невозмутимый ответ, — я только гистолог… Советую впредь заниматься собственным делом.

Все, что выходит за пределы его интересов и не укладывается в гипотезе, занимающей лабораторию в данный момент, лишено для него значения.

На этот раз сотруднику повезло, французский ученый из института имени Пастера сообщил Гурвичу новость: он открыл, что в процессе деления бактерии излучают. Профессор не мог допустить, чтобы первенство помощника досталось другому, и забракованную работу направили в печать.

Многолетняя сотрудница, посланная в клинику для диагностирования раковой болезни средствами митогенетических лучей, усомнилась в том, что кровь таких больных утратила способность излучать, и сообщила об этом профессору. Ее срочно пригласили в лабораторию. Холодно поздоровавшись и не предложив ей сесть, ученый сказал:

— Ваши эксперименты нас не интересуют. За консультацией обращайтесь к кому-нибудь другому. Мы вас у себя не задерживаем.

Ни малейшей попытки указать на ее ошибку, переубедить, дать время опомниться и передумать. Суровый учитель этим не ограничился, во все лечебные инстанции последовали письма с предупреждением, что прежняя сотрудница не заслуживает доверия, она извратила методику и доказала свою некомпетентность.

Две черты характера Александра Гавриловича Гурвича предопределили заслуженный взлет его славы и печальный конец научной деятельности.

И в университете и в Институте экспериментальной биологии, куда его пригласили директором, он, фанатично верный своим идеям, убежденный в их непогрешимости, легко восстанавливал инакомыслящих против себя. Беспощадный к себе и к другим, отказывался от малейшего компромисса, когда благоразумие подсказывало не настаивать сегодня на том, что со временем займет достойное место в науке.