Испытание временем

— Кого? Нас?

Видали такую тупицу? Зарядила в один голос: «мы» да «нас».

— Не вертись, чертова девка, говори, — трясет ее Тихон за плечо.

С ним шутки плохи.

Теперь она вовсе умолкла, развязывает узел косынки, чтобы сделать такой же другой.

— В кутузке ты у меня заговоришь!

Он берет ее за руку, но девушка не дается, ухватилась за дверь, хоть убейте, она не пойдет.

Я приказываю отправить ее ко мне на квартиру. Я эту упрямицу сам допрошу.

На подножке вагона стоит мой добрый друг детства — Мунька. Он показывает красноармейцу документ и хочет пройти, но я крепко его обнимаю.

— Мунька! Здоров! Тебя ли я вижу? Как ты живешь?

Он в серой шинели, в юфтевых сапогах. Лицо хмуро, немного смущенно.

— Зайдем ко мне, Муня, другим поездом поедешь…

Мы одни в кабинете начальника станции. Я сразу веселею, смеюсь: какая удача — встретить в такой день старого друга! Усталость пропала, точно ее не было совсем.

— Я много успел, Муня, теперь ты не скажешь, что я фантазер. Мне часто приходит на память твой брат, как он был прав… Где он сейчас? Что такое? Убили?.. В погроме? Мы отомстим за него… Не горюй, Муня, те, кто знал Нухима, его не забудут…

Я снова обнимаю своего друга, треплю по плечу и нежно шепчу:

— Ты настоящий медведь, большой, косолапый. Ты здорово изменился. Как выгляжу я?

Мунька сбрасывает шапку, и вихор стремительно ложится на лоб. И вихор и голубенькие ручейки на виске знакомы мне издавна.

— Ты все такой же, — неласково оглядывает он меня. — Картуз набекрень, волосы за ухом, гребешок и фиксатуар в верхнем карманчике. Рассказывай, что у тебя?

Какой он степенный, лишнего слова не скажет. Холодный, сухой, с ним как-то даже неловко. Откуда эта серьезность на лице — от ранних ли морщин на лбу и вокруг глаз или от бороздок у плотно сомкнутых губ?

— Что тебе сказать? Я начальник отряда. Наш штаб — в Помощной. В Одессе я занимал большие посты: я был помполиткомом пограничной бригады, инструктором горвоенкомата, комиссаром батальона. Неужели ты не слышал обо мне?

Мунька чуть улыбается. Опущенные веки прячут усмешку.

— Не слыхал. Впервые узнаю, что ты в Красной Армии.

— А дома ты в последнее время бывал? — Любопытно узнать, дошла ли молва до родного города.

— Два раза бывал, — загадочно улыбается Мунька.

— И никто ничего обо мне не слышал?

Улыбка выглянула, теперь не скроешь ее. Этот Мунька сущее сокровище.

— Не повезло, — говорит мой друг, — слава о тебе еще туда не дошла.

Он распластывает платочек, вытирает вспотевшие руки, и я узнаю давнюю привычку моего друга. Неловкость исчезла, теперь у нас пойдет на лад.

— Не знают — не надо, — утешаю я себя, — наш город не за горами, придет время — узнают… Хочешь, я покажу тебе моих людей? У меня пулеметчик прекрасный человек, умница дядя. Зовут его Тихон.

Муня не хочет, ему охота послушать, как я живу, — ведь мы давно не видались.

— Я всегда в своих мыслях видел тебя, ты служил мне примером. Что бы я ни делал, я спрашиваю себя: что скажешь ты? Одобришь ли меня? Ты был моей совестью, Муня!

Друг в солдатской шинели нисколько не тронут, он хмурится и прячет руки в карманы.

— Иногда мне хочется совершить исключительный подвиг, сделать нечто такое, что вызвало бы твое одобрение. Ты скажешь, конечно, что такие мысли большевику не к лицу, его долг — быть готовым возможно дороже и красивей отдать свою жизнь. Оставить потомству славную память о себе.

— Ну, ну, продолжай, — великодушно соглашается он, — красивей, говоришь, отдать свою жизнь?

Просто и искренне звучит голос Муни, как не раскрыть ему свою душу.

— Мысли о подвиге, — продолжаю я, — не меня одного беспокоят. Является ко мне красноармеец, немолодой, неглупый, и говорит: «У меня созрел план покончить с войной и добиться победы. Эти мелкие стычки, драки с бандитами к успеху не приведут. Мы их, они нас — это не выход. Нужно врагу свернуть шею, лишить его руководства». И вот как этот план видится ему. Он под видом крестьянина темной ночью пробирается к противнику. Прикидывается другом, входит в доверие к нему и убивает Деникина. Тем же манером кончает с Дроздовым, Красновым и Врангелем. Что значит войско без командиров? Его хватает разъяренная стража, ведут на допрос. Он признается во всем. Обличает перед народом белых и спокойно выслушивает приговор. Его выводят на площадь, кругом толпы народа, жандармы и войско. Он смело всходит на лобное место и умирает на фонарном столбе… Не правда ли, молодец?

Муня усмехается странной усмешкой.

— Такого фантазера мы встречали у себя. Он, как и ты, любил революцию, и мы все-таки предали его трибуналу. Ему вверили полвагона белья и ботинок — последнее, что было у нас. Мы ждали подкреплений и держали обмундирование для раздетых бойцов. Отряды пришли, а в вагоне ничего не оказалось. Он роздал запасы проходящим частям, пожалел командиров в рваных штиблетах, красноармейцев в сгнившем белье — как им не дать? Жаль было парня, уж больно хороший, пришлось…

Муня все еще не садится, ходит взад и вперед. На лице у него ничего не прочтешь, не то ему скучно, не то он размышляет…

— Когда будет поезд? Как бы мне не опоздать. Отпуск у меня на семь суток…

— А ты кем теперь? — спрашиваю я его.

— Я следователь армейского трибунала.

Так вот почему он так строг и суров. Следователь армейского трибунала!

— Мне очень жаль тебя, — неласковым тоном говорит Муня, — ты такой же фантазер, как и был. Я думал, революция отрезвит тебя.

Ей-богу, он шутит, кто ему поверит?

— Тебе не стыдно смеяться? — нежно укоряю я его. — Какой я фантазер? Я ощущаю революцию как светлый праздник на земле.

Муня упрямо шагает взад и вперед. Он разглядывает карту железнодорожных сообщений, трогает телефон и медные пуговицы на своей шинели.

— Светлый праздник на земле, — с недоброй усмешкой повторяет Муня, — это верно, но только праздник для тебя. И революция, и социализм, и советская власть — все это уготовлено для твоего удовольствия, для тебя одного…

Какие обидные слова и каким оскорбительным тоном! С каждой встречей его не узнать…

— Я, Мунечка, провел ужасную ночь, мы расстреливали опасных бандитов. День был тоже нелегкий. Не говори так со мной.

Холодный и сумрачный Муня нисколько не тронут мольбой. Он продолжает спокойно, точно не свои, а чужие слова повторяет:

— Ты герой другой революции, не нашей, такие, как ты, действительно кончают на фонарном столбе.

Меня этим не напугаешь: храбрая смерть равносильна победе. Она ввергает в ужас врага и объединяет друзей. Революция — дело чести, нечто вроде дуэли. Она требует и мук и душевных терзаний. Она бывает раз в сотни лет, и провести ее надо как следует.