Испытание временем

— Дорогой квартирант, уважаемый политком…

Шейндл-красотка — мастерица изготовлять чудесные мази для лица — поднимает бокал, ее накрашенные щеки почти естественного цвета, напудренный нос кажется отмороженным.

— Сегодня у нас праздник. Оставьте, мой друг, свои дела, пейте и веселитесь с нами. Наш дорогой Юзик попросил моей руки. Три года, как вам известно, он ухаживал за мной, но на небе, как говорится, не очень торопились. Мешало маленькое «но». Вы все знаете, что я имею в виду. Говорили, жених метит не в невесту, а в «вечную красоту». Ему бы только добраться до секрета, как готовить эту мазь, и муж в добрый час станет конкурентом. Юзик понял мои опасения и внес триста рублей залога, малейшая фальшь с его стороны — и эти деньги мои. Теперь, как говорится, можно и под венец.

— В добрый час, — поднимает тост Симха-калека, — дай бог пить на вашей свадьбе из сорокаведерной бочки. Вы получаете, Юзик, девушку-сокровище. Не подержанную — настоящую. Она любому из нас покажет среди улицы зад, обругает так, что биндюжник покраснеет, — бесстыдство следов не оставляет, — зато товар первый сорт, нераспечатанный.

Шейндл розовеет от удовольствия.

— Спасибо, Симха, за комплимент. Юзик меня еще не хвалил.

Грузчик улыбается и кивает головой. Он вообще никого не хвалит и не бранит, он предпочитает молчать. Мне нравится этот крепыш с неизменной улыбкой на добром лице, но почему Юзик так упорно молчит? Симха утверждает, что он двух слов не свяжет, улыбка ничего не выражает, «так себе, просто приклеена». Симха шутник и сочинитель. Кто ему поверит, что Юзик три года грамоте учился и все еще вместо подписи крестики ставит? Юзик хитрит, он когда-нибудь выкинет такое, что всех удивит. Кто молчит, тот двух научит.

Симха продолжает свой тост:

— Жена у вас, Юзик, будет дай бог такую моим лучшим друзьям. Ради семьи на что угодно пойдет: обманет, ограбит, но с пустыми руками домой не вернется. Себя в обиду не даст и вас отстоит, никого при этом не пожалеет: кипятком ошпарит, волосы выдерет, искалечит. Дай вам бог жить в мире, состариться и вырастить дюжину богатырей. Аминь!

Юзик молча кивает головой. Шейндл глядит на него с недоброй усмешкой. Видали, чтоб мужчина рта не раскрыл, — он весь вечер так промолчит. Сощурит глаза и сидит истуканом. У них будет серьезный разговор, не теперь, после свадьбы, она вышибет из него эту дурь.

Симха закладывает руки назад и ходит по комнате. Ему не сидится, так и подмывает выкинуть коленце, но не сегодня и не здесь. Шейндл склоняется к Мэне и подмигивает ей в сторону Симхи. Обе хихикают, жеманно опускают глаза и все-таки слушают друг друга. Похабная женщина, она пичкает Мэню противными сплетнями. Мэня ей подражает: покрывает щеки румянами и пудрит добела нос. Что, казалось бы, смешного в Симхе? Чистокровный пролетарий: и дед его и прадед стояли за наковальней. Плотный, широкогрудый, с большими, сильными руками, он всегда одет с иголочки. Сапоги на нем блестят, сорочка накрахмалена, брюки заглажены, ни перышка на нем, ни пылинки. Одежда на Симхе не старится: сапогам десять лет, пиджаку столько же, брюкам пошло седьмое лето. Шейндл говорит: он не касается земли и знать ее не хочет. Наплевать ему на всех, чище его нет человека. Аккуратность этого самолюбца, твердит она, омерзительна, каждое движение как бы говорит: «Я вам не чета».

— Дорогой мой Симха, — ласково обращается к нему Шейндл, — почему вы ничего не едите? Ешьте на здоровье, пейте. Угощайте Мэню, вы не ухаживаете за ней.

Мне не до жены, она опьянела, и язык ее бойко скачет, несется.

— Разок я заставила его таки быть кавалером, — рассказывает она подруге обо мне, — он стоял на коленях и, как графине, целовал мои руки.

— Вот как, расскажите, это очень интересно, — неожиданно вмешивается в беседу Симха-калека.

Шейндл-красотка толкает Юзика в бок и ухмыляется окружающим. Любопытная история, они с удовольствием послушают.

Я сердито отодвигаю свой стул. Какое им дело до всего этого?

Мэня выпивает две рюмки водки, засовывает в рот огурец и смеется.

— Когда мой милый вселился к Шейндл на квартиру, я снимала комнату рядом. Сосед понравился мне с первого же взгляда. Вечерами делать нечего, подсяду к его двери и заглядываю в щелку. Ой, люблю подсматривать, пропади все на свете. Вижу, мальчик мой зачитывается книгой. Сидит день и ночь, рукой головку подопрет, не отрывается. На что это, думаю, он глазки пялит? Пробираюсь к нему в комнату, раскрываю книгу — стыд и позор. Голые женщины, паскудные бабы, — тошно смотреть. Надо парня спасти, пропадет мой «авангард» ни за что ни про что. Являюсь к нему и прямо выкладываю: «Хоть я и девушка, все это знают, и говорить об этом мне неудобно, но если уж так сильно приспичило вам, возьмите женитесь. Больше проку, чем портить себе кровь…»

Шейндл низко склонилась над столом, ноздри ее вибрируют, глаза широко раскрыты. Манжета ее кофты утонула в желтом соусе, золотая струя бежит, расползается. Симха плотно закрыл один глаз, зубами захватил край бородки, жует и обсасывает ее. У Юзика на лице все та же улыбка.

— …Мой парень смутился, давай придумывать басни. Мужчины — не мужчины, женщины — не женщины, это так просто, для чтения, учебник анатомии… Назавтра та же история, на третий день то же самое. Нет больше терпения, прихожу к нему и заявляю, что разврата не допущу. Только я ушла — сокровище мое опять за свое. Время позднее, скоро рассвет, врываюсь к нему, кладу книгу на стул и сажусь на нее. Он и глазки свои прячет, не знает, от стыда куда деться. Просит, умоляет, я в один голос: «Не уйду!» — «Тогда, — говорит он, — ложитесь на постель, я посплю на полу». Мне этого только и надо.

Болтовня Мэни раздражает меня, и я прошу ее замолчать, постыдиться людей. Мэня пьяная, смеется, хохочет. Будьте спокойны, она доскажет историю до конца.

— Лежу себе и думаю, как мне дурака на путь наставить. «Укройте мне ноги!» — капризничаю я. Он укрывает и уходит к себе…

Хохот заглушает последние слова. Даже Юзик смеется. Он раскрыл большой рот и гогочет, ржет протяжно и весело, как застоявшийся конь.

Я снова прошу Мэню замолчать, гнев душит меня, руки готовы в нее вцепиться. Она еще громче смеется. Видали муженька? Сколько страсти и пыла, взбудораженный лев! Историю она все-таки доскажет.

— Ты фабричная дура! Противная торговка! — вскрикиваю я, готовый уйти, но Симха и Шейндл удерживают меня.

— Опомнитесь, бог с вами… вы расстраиваете наш праздник, — повторяют они наперебой. — Не уходите, останьтесь, мы просим…

Симха ходит по комнате взад и вперед. Гуттаперчевый воротничок «композиция» подпирает его гордую голову, крупный рубин сверкает на груди, затмевает искру желтого галстука и алую гвоздику в петлице.

— Поздравляю вас, Шейндл, от чистого сердца, — говорит Мэня и целует ее.

Бледная и растерянная, она поднимает полный до краев бокал, вино по ее руке стекает на скатерть.

— Дай бог, Шейндл, — скорбно звучит голос моей жены, — чтобы ваша жизнь сложилась лучше моей. Дело прошлое, я горько ошиблась.

На глазах ее слезы, она тяжело опускается на стул.

— Как вам, Мэня, не стыдно, что вы говорите… — совестит ее Шейндл. Она отмахивается от Мэни и заговаривает о ценах на вазелин. Что ни день — повышение, цены бешено скачут, если дальше так пойдет, «вечная красота» будет стоит два с полтиной…

Мэня плачет, заливается, никто ее не пожалеет, что за свет настал, друзья — не друзья, муж хуже чужого.

Так ей и надо, внутренне торжествую я, пусть держит язык за зубами. Как можно рассказывать такие вещи на людях? Царский режим не дал ей должного воспитания, но все же надо знать меру всему. Следовало бы, конечно, и мне удержаться, не оскорблять ее… Обзывать жену «фабричной дурой» — на что это похоже? И Юзик и Симха уже, вероятно, осудили меня. Надо извиниться, попросить прощения, пока не поздно.