Испытание временем

Утешившись мыслью, что до преклонных лет далеко и с наследством торопиться незачем, я порадовался и тому, что при жизни еще увижу, сколь долговечен мой дар, завещанный людям. У всякой истины свой короткий век, непогрешимое сегодня спустя пятнадцать лет себя, возможно, изживет, и нечего будет наследовать.

Убеждение долго не продержалось. Из черного хода сознания поползли лукавые советы. Спасать нетленные сокровища действительно рано, но почему историю творческих исканий не написать для себя? Никто, кроме меня, эту летопись не прочитает, я буду единственным читателем ее. Кто знает, не послужит ли она мне на пользу? Взглянуть на прошлое, чтобы заново осмыслить его, — нет лучшей школы на свете. Не значит ли это одной рукой торжественно излагать посмертные надежды, а другой, забавы ради, перелистывать былое, уподобиться Моэму, который, подводя итоги, написал: «Пусть читатель не сетует, если в книге ничего полезного не найдет, писателю нет дела до требования читателя». Неправомерный расчет! Свобода предполагает исполненный долг, возмещение обществу издержек за преподанные знания, за совершенство разума и чувств. Писатель не орел, витающий в облаках, его творчество не праздная разрядка энергии. Его священная обязанность — хранить верность своему времени и взмахом бича или страстным призывом увести заблудшего от ложного пути. И в дни молодости и в старости никто за него не исполнит его назначение.

Не радость зрелых лет удел старости, не самодовольная память о заслуженной славе, а долг отстоять все, что пригодится живым, не дать тлению поглотить нетленное.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В ночь под рождество тысяча девятьсот двадцать четвертого года в одном из клубов Ростова-на-Дону антирелигиозный кружок отмечал наступающий праздник. Огромные афиши у входа и на дверях оповещали, что в семь часов вечера будет инсценирован суд над христианством по литературному сценарию руководителя кружка. Обвиняемые: апостолы Петр и Павел, Мартин Лютер и историк Иосиф Флавий, свидетели — император Нерон и папа римский Павел Третий. Группу свободных пролетариев исполнят статисты.

Действующие лица были подобающим образом загримированы и облачены в духе эпохи. Председательствовал на суде автор своего литературного первенца.

Было зачитано обвинительное заключение, списанное со страниц «Азбуки безбожника», и отмечено в протоколе, что обвиняемые виновными себя не признали. Первыми допросили Петра и Павла. Апостолы утверждали, что никакого Христа они не знали и о делах его не ведают. Судя по обвинительному заключению, это был лжепророк, каких в ту пору встречалось немало. Никаких посланий римлянам, колоссянам и Тимофею они не писали, предпочитая устной проповедью общаться с верующими.

Основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола после речи апостолов впал в отчаяние, осудил свои дела, достойные геенны огненной, и назвал себя богоотступником, проклятым во веки веков.

Мартин Лютер разразился проклятиями, призвал громы и молнии на головы иезуитов и их покровителей — римских пап. Да, он содействовал подавлению еретиков-гуситов, альбигойцев, таборитов — вождей движения за свободу — и не раскаивается в этом.

Историк Иосиф Флавий торжественно уверял, что в его книге «Иудейские древности» нет упоминаний о богочеловеке. Он не видел его и ничего о нем не слышал, только отступники и враги Иеговы могли подобной ересью очернить его книгу.

Нерон подтвердил, что велел обезглавить апостола Павла за мятежные призывы к рабам. Ни он, ни какой другой император не поступил бы с врагом олигархов и государства иначе. Казнь свершилась по воле богов.

Крайне вызывающе повел себя пана Павел Третий. Да, он учредил орден иезуитов, такова была воля господа. Во имя Христа и его славы свершались казни, ибо сказано в святом Евангелии: «Не мир пришел я принести миру, но меч», «…Я пришел разделить сына с отцом, дочь с матерью».

Речи папы вызвали раздражение прокурора, и он потребовал, чтобы суд взял под стражу папу и заодно Нерона, дело выделить в особое производство и покарать их, чтобы другим неповадно было.

Когда свидетель Тецель стал уверять, что Мартин Лютер юродивый, судебно-медицинская экспертиза определила, что, хотя обвиняемый и одержим острой формой истеро-невро-психастении на религиозной почве, он все же может нести ответственность за свои действия. Суд был скор и справедлив, апостолы были оправданы, Лойолу и Лютера приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Исполнение приговора было возложено на пролетариат. Под звуки «Интернационала» статисты увели приговоренных.

Продолжительными аплодисментами вознаградили зрители автора инсценировки. О первенце будущего писателя тепло отозвались газета и журнал совета профессиональных союзов. Успех был очевиден, от автора ждали новых свидетельств его дарования.

Следующее сочинение я посвятил временам средневекового папства.

Успех ли вскружил мне голову или скандальная жизнь тиароносцев, насыщенная преступлениями и изуверством, пленила мое воображение, — трудно сказать, героем сценического произведения я избрал папу Иоанна Двенадцатого, убитого после долгой и бесславной жизни супругом, вступившимся за честь жены. Интерес к нему вскоре был оттеснен ярким образом Бонифация Восьмого, любителя отроков, сожителя замужней женщины и дочери одновременно. И его оставил позади папа Урбан, покончивший с двумя соперниками кардиналами и прах иссушенный хранивший в мешках. Всех превзошел первосвященник римский Александр Борджиа Шестой, любовник родной дочери Лукреции, сгубивший двенадцать кардиналов и не меньшее число епископов и мирян.

Трудности для автора начались задолго до того, как кардиналы-заговорщики заодно с ведьмой отравили святого отца. Меня озадачил неизменно повторяющийся словесный ритм в пьесе, схожий со стихотворным. Вот как выглядел диалог ведьмы с римским папой:

«В е д ь м а. Меня стыдить еще ты смеешь! Ты, тот, который окружен пятнадцатью врачами и аптекой, чей зов покой тревожит всех медиков империй мира, ты смеешь бедняков лишать врачей своих извечных. Ты нас за то клеймишь позором, что в бедные конуры мы помощь медика несем. Вы недовольны тем, что свой трудом добытый грош бедняк не вам несет, дабы устроили ему молебен вы ненужный…»

Надо же было так плохо подготовиться к высокому званию писателя, чтобы в скверной прозе не распознать белые стихи.

Сознание, что произведение написано белыми стихами, внушило мне тщеславную мысль, будто рукой моей водил сокрытый во мне талант. Сдержанные и холодные оценки пьесы, откуда бы они ни исходили, не могли поколебать моей веры в успех. Истинное творение искусства распознается не сразу. Свидетельств тому более чем достаточно. Счастье не напрашивается в гости, его надо найти и даже поспешить к нему навстречу. Здесь, на Дону, такие люди редки, их естественная среда — столица.

Презрев советы и наставления добрых и недобрых людей, я увез свою пьесу в Москву.

Столица приняла меня, как мне казалось, радушно. Малознакомая женщина приютила на хорах ресторана «Прага», в ту пору еще пустующего, и указала дорогу к Малому театру. Директор любезно взял из моих рук пьесу — в те годы не было еще заведующих литературной частью, — похвалил за старания и обещал через недельку дать ответ.

В условленный день и час я переступил порог заветного кабинета. Директор поспешил встать, ласково усадил рядом и сказал:

— Пьеса недурна. И знаний истории и пафоса эпохи немало, стиль приподнятый, но так и должно быть. Жаль, что мы не сможем эту вещь поставить, она не нашего жанра. Камерный ждет не дождется ее, смело идите к Таирову, только, чур, не говорите, что я вас послал… Это может отразиться на судьбе пьесы.

В Камерном театре директор, не вставая с места, сухо проговорил:

— Я прочел ваш опус, вы не предлагали его Малому театру?

Я вспомнил свое обещание не выдавать директора и покривил душой.