Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Идеологическая ориентация историко-просветительских обществ влияла на определение их тематических интересов. В то время как консервативное Общество ревнителей исторического просвещения проводило конкурсы работ об исторической роли Александра III, заслугой которого его руководство считало прекращение реформ («господствовавшей двадцать пять лет смуты»), либеральная историческая комиссия при учебном отделе Общества по распространению технических знаний готовила юбилейное издание «Великая реформа: Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем», призванное подчеркнуть историческое значение начатых отменой крепостного права реформ 1860–1870-х.
Особый институциональной статус «частных обществ» и отсутствие характерных для академических институций корпоративных ограничений позволяли большую, по сравнению с государственными историческими комитетами и комиссиями, свободу в выборе направлений деятельности, и предопределяли большую «включенность» исторических обществ в динамику общественной и политической жизни. Не являясь академическими учреждениями, частные добровольные исторические общества обладали отмеченной Томасом Сандерсом возможностью «усваивать» политические и социальные интерпретации, отражающие точки зрения различных групп населения империи [1066] . Исторические общества, таким образом, выполняли функцию институтов, в рамках которых формировались конкурирующие нарративы национального прошлого, «транслировавшиеся» затем в практиках исторического просвещения. Парадоксальность ситуации, как показывает в своих работах Ричард Вортман, заключалась в том, что новым и антитрадиционалистским для конца XIX века являлся именно консервативный исторический нарратив, характеризовавшийся отказом от складывавшегося с петровских времен идеала европеизации России и отрицанием этоса либеральных реформ [1067] . Радикальностью «консервативного поворота», предлагавшего под видом возвращения к традиционной идее самодержавия новую концепцию исторического развития России, можно, по-видимому, объяснить факт возникновения в конце XIX – начале XX века целого ряда историко-просветительских обществ консервативной ориентации. Независимо от
1066
Sanders T.Introduction: A Most Narrow Present // Historiography of Imperial Russia: The Profession and Writing of History in a Multinational State. Armonk, 1999. Р. 3.
1067
Вортман Р.«Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века // РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе. Россия, XVIII – начало XX века. М., 1999. С. 233–244.
Инициатива создания Общества ревнителей принадлежала известному поэту, члену-корреспонденту Академии наук, а с 1895 года – начальнику личной канцелярии вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны графу А.А. Голенищеву-Кутузову [1068] . Он же предложил и название Общества: «Что Вы скажете о названии: “Общество распространения исторического просвещения”? – писал Голенищев-Кутузов будущему бессменному председателю Общества С.Д. Шереметеву. – Было бы очень хорошо, если бы в оном можно было прибавить: “Александровское Общество”. В понятие об историческом просвещении включается все, что нам нужно» [1069] . Как следует из переписки Голенищева-Кутузова с соучредителями Общества (в их число входили будущий министр внутренних дел Д.С. Сипягин, редактор журнала «Церковные Ведомости» протоиерей П.А. Смирнов и ведущий петербургский историк К.Н. Бестужев-Рюмин), а также из подготовленных им документов – устава и «Записки об основаниях и способах деятельности общества ревнителей» – само понятие исторического просвещения формулировалось прежде всего политически [1070] . Общество, задуманное как институт увековечивания памяти Александра III, ставило перед собой задачу «умножения и распространения знаний по отечественной истории в духе русских начал, проявленных в славное царствование в Бозе почившего Государя» [1071] . Ключевая для «ревнителей» концепция «русских начал» основывалась на традиционной уваровской триаде самодержавия, православия и народности, но интерпретировалась ими в контексте более современных взглядов К.П. Победоносцева и Л.А. Тихомирова (последний стал в 1896 году членом Общества). Теория «официальной народности» являлась, по определению Вортмана, «попыткой такого объединения национальных концептов и западных форм, которое позволило бы сохранить миф об императоре-европейце». В отличие от принципа «официальной народности» идеологи самодержавия конца XIX века формулировали идею царской власти как «квинтэссенции национального духа» и подчеркивали «отдельность» русского самодержавия от монархий западноевропейского типа [1072] . В соответствии с таким подходом народность рассматривалась в программных документах «ревнителей» как национальная самобытность, а время правления Александра III – как новый период русской истории, характеризовавшийся проявлением этой самобытности. В «Записке» Голенищева-Кутузова Александр III сравнивался с Иваном III и Петром I. В то время как с Ивана III, говорилось в документе, началась история самодержавия, а с правления Петра I – сближение России с европейским просвещением, Александр III открыл эпоху расцвета русского национального самосознания [1073] . Главным критерием различия между петровскими и александровскими временами провозглашалось отношение к просвещению. В то время как Пётр I начал период усвоения Россией европейского просвещения, утверждалось в «Записке», Александр III завершил его, и русский народ,
1068
О Голенищеве-Кутузове см: Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. IX. СПб., 1893. C. 43; Венгеров С.А.Источники словаря русских писателей. Т. II. СПб., 1910. О роли Голенищева-Кутузова в создании Общества ревнителей см.: Мемуары графа С.Д. Шереметева. Т. 3 / К.А. Вах, Л.И. Шохин (сост.). М., 2005. С. 397–403. Текст «Записки» Голенищева-Кутузова был опубликован в первом номере «Известий» Общества (см.: От редакции // Известия Общества ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III [далее – ИОРРИП]. 1900. № 1. С. 3–6).
1069
РГАДА. Ф. 1287 (Шереметевы. Личный архив С.Д. Шереметева) Оп. 1. Д. 411. Л. 13 об.
1070
См. состав членов-учредителей общества: Список членов Общества Ревнителей Русского Исторического Просвещения в память Императора Александра III [далее – ОРРИП] // ИОРРИП. 1900. № 2. С. 22.
1071
Устав Общества ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III. СПб., 1904. С. 1.
1072
Вортман Р.«Официальная народность» и национальный миф российской монархии. С. 233, 238.
1073
От редакции. С. 3.
претворив в себе все те начала западного просвещения, которые были ему нужны для создания государства, вступил на поприще всемирной истории во всеоружии самостоятельности и самобытности.
Но Александр III, согласно «Записке», сделал только первые шаги в формировании российской самобытности, так же как в свое время Иван III и Пётр I только начали движение в выбранном ими направлении. Однако если для завершения начатого Иваном III и Петром I требовалась государственная деятельность, то продолжать дело Александра III, полагали ревнители, должно общество в широком смысле слова. Такой вывод объяснялся необходимостью деятельности «в области умственной и нравственной, ускользающей от прямого воздействия государственной власти и силы» и требующей участия общественных сил, добровольно и сознательно «сплотившихся под хоругвью русского народного самосознания» [1074] . С инициативой сплочения общественных сил для «мирного завоевания умов и сердец силою просвещения» и выступали ревнители. «Более чем когда-либо желательно сближение русских людей, дорожащих самобытностью и самостоятельностью своего отечества», – писал С.Д. Шереметев Я.И. Шаховскому в марте 1896 года, сообщая о готовящемся первом общем собрании Общества, а Голенищев-Кутузов в письме Шереметеву подчеркивал необходимость придания Обществу характера «союза и притом союза, совершенно частного» [1075] .
1074
Там же.
1075
РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 4126. Л. 1–1 об; там же. Д. 411. Л. 31 об.
Присваивая общественным силам ведущую роль в выполнении задач исторического просвещения, консервативно настроенные ревнители парадоксальным образом подвергали сомнению приоритет государства в важнейшей сфере образовательной политики – неудивительно, что в момент появления Общества возникли слухи о его «неблагонадежности» [1076] . Концепция общественных сил у ревнителей была, однако, направлена не против правительства, а против интеллигенции, которая представлялась им носительницей «чуждых идеалов». В серии писем, направленных Шереметевым потенциальным членам Общества, необходимость объединения связывалась с участием «в борьбе с враждебными силами, большею частию сплоченными» [1077] . Историческое просвещение, таким образом, превращалось ревнителями в сферу борьбы «истинно русских» и «антинациональных» общественных сил, а политическая цель Общества формулировалась Голенищевым-Кутузовым в одном из писем следующим образом:
1076
Там же. Д. 1754. Л. 20 oб.
1077
Там же. Д. 4126. Л 3. О феномене враждебности к интеллигенции в определенных кругах российского образованного общества см.: Колоницкий Б.И.Идентификация российской интеллигенции и интеллигентофобия // Интеллигенция в истории. Образованный человек в представлениях и социальной действительности. М., 2001. С. 150–170.
Нужно доказать, не посредством диалектической полемики, а научно, на основании твердых исторических фактов, как дважды два четыре, что космополитизм обманно и притворно поднимает соблазнительное для толпы знамя свободы, призрачность которой обличается всей современной Европой, и что, напротив, торжество и воплощение русской государственной идеи самодержавия, как это блистательно доказало царствование Александра III, только и обеспечивает как всему народу и его совокупности, так и каждой отдельной личности наибольшую долю свободы, спокойствия и благосостояния, какая возможна на земле [1078] .
1078
РГАДА.
Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 7 об.–8.Характерная для такой постановки цели антилиберальная направленность особенно четко формулировалась в оставшейся, по-видимому, неопубликованной статье об Обществе, которая сохранилась в его архивном фонде. В этом недатированном и неподписанном документе распространение исторических знаний рассматривалось в контексте противопоставления консерватизма и либерализма. Изучение прошлого, согласно статье, должно было служить задаче «ограждения» молодежи «от вредных и бессмысленных влияний фальшивого, ничего общего не имеющего с историческими преданиями России либерального направления», а консерватизм характеризовался как «любовь к родине не такой, какая она воображаема в своих умозаключениях, а таковой, какая она на самом деле есть вследствие своего исторического прошлого, характера и религии народа и прочих условий прогресса» [1079] . Прогресс при этом связывался «с развитием тех истин, которыми располагает государственная и народная жизнь страны» – для России ими, с точки зрения автора статьи, являлись православие и самодержавие. Соответственно, в документах ревнителей подчеркивался религиозный аспект их будущей деятельности: «русское историческое просвещение будет в тоже время духовным просвещением вообще», – писал Шереметеву Голенищев-Кутузов во время работы над уставом [1080] .
1079
РГИА. Ф. 747. Оп. 1. Д. 16. Л. 3–4.
1080
РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 19 об.
Формулируя идею исторического просвещения прежде всего политически, основатели Общества в то же время связывали ее с идеалом научности. «Научность» предполагала изучениерусской истории, и именно эта задача выдвигалась на первый план уставом Общества. Членам объединения предлагалось «собирать и обрабатывать сведения о царствовании императора Александра III», материалы по русской истории, по «соприкасающимся с нею отделами истории всеобщей, а также по церковным, правовым и бытовым вопросам» [1081] . Стремясь укрепить научный статус Общества, инициаторы его создания стремились привлечь к своей деятельности академических ученых (одним из соучредителей, напомним, являлся известный историк К.Н. Бестужев-Рюмин). Как следует из писем А.А. Голенищева-Кутузова, весной 1895 года обсуждалась возможность приглашения в качестве соучредителя В.О. Ключевского; его кандидатура, однако, была найдена «не совсем удобной» [1082] . Первым председателем исторического отделения Общества был избран декан историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета И.В. Помяловский, его преемником стал Н.Д. Чечулин, вступивший в Общество в январе 1896 года; в 1901 году в совет Общества был выбран и С.Ф. Платонов [1083] . Присоединение к Обществу университетских историков усиливало аспект «науки», но не уменьшало удельный вес «политики» в концепции и практике исторического просвещения: modus vivendiсообщества академических историков был насыщен политикой не в меньшей степени, чем деятельность просветительских обществ. Платонов в письме к Шереметеву пишет об осуждении его учебника «левой критикой»; Кизеветтер рассказывает в воспоминаниях о том, как в Московском университете был освистан Ключевский, выступивший с хвалебной речью Александру III [1084] . Более того, как показывает в своем исследовании Томас Сандерс, общественный резонанс и политический смысл приобретают такие специфические для академической практики события, как защиты диссертаций. В качестве примера Т. Сандерс анализирует защиту Н.Д. Чечулина, принявшую характер публичного скандала из-за проявившегося в ходе обсуждения столкновения политических взглядов диссертанта, оппонентов и рецензентов [1085] . Стоит заметить, что защита Чечулина происходила в декабре 1896 года, т. е. в то время, когда он уже стал «ревнителем» [1086] . Повлиял ли этот факт на остроту развернувшейся в ходе защиты полемики? Влияло ли вообще членство в Обществе ревнителей русского исторического просвещения на академический статус его членов? По-видимому, ответ может быть утвердительным: об этом свидетельствует дальнейшая судьба Чечулина. В том же 1896 году он оставил неблагоприятно складывавшуюся университетскую карьеру и перешел на более спокойную, но значительно менее престижную должность помощника библиотекаря Императорской публичной библиотеки. Членство в Обществе ревнителей, где Чечулин возглавлял сначала издательское, а затем, с 1901 по 1915 год, историческое отделение, открыло для него возможность альтернативной научной карьеры и обеспечило поддержку председателя Общества – влиятельного графа Шереметева – в его продвижении по службе в министерстве народного просвещения [1087] . В то же время идентификация с Обществом, открыто подчеркивавшим политический характер своих целей, по-видимому, входила в определенное противоречие с идеалом преданности науке, на котором основывался статус академической элиты. Так, Платонов, выбранный прямо в день своего вступления в Общество членом его совета, спустя всего два года, в ноябре 1903-го, сообщил о своем намерении отказаться от этого поста, причем, как следует из письма чрезвычайно огорченного этим решением Шереметева, поступок был связан с «убеждениями» Платонова и его взглядами «на известную деятельность» Общества и некоторых его членов [1088] .
1081
Устав ОРРИП. С. 1–2.
1082
«Ключевский, как возбудивший много толков в последнее время, был бы, может быть, на первое время (подчеркнуто в оригинале. – В.К.) не совсем удобен (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 17).
1083
Список членов совета ОРРИП // ИОРРИП. 1902. № 4. С. 50–51; Отчет ОРРИП за 1901–1902 год // ИОРРИП. 1904. № 5. С. 2, 6.
1084
Завтра я вышлю Вам первую часть моего “Учебника” в надежде услышать Ваш отзыв о ее пригодности с точки зрения “государственной истории”. Левая критика уже осудила меня за эту книгу» (Академик С.Ф. Платонов. Переписка с историками: в 2 т. / С.О. Шмидт (отв. ред.). М., 2003. Т. 1. С. 130); Кизеветтер А.На рубеже двух столетий. С. 197.
1085
Sanders T.The Chechulin Afair or Politics and «nauka» in the History Profession of Late Imperial Russia // Jahrb"ucher f"ur Geschichte Osteuropas. 2001. Bd. 49. H. 1. S. 1–23 (см. также его статью в настоящей книге, с. 161–192).
1086
Список членов совета ОРРИП // ИОРРИП. 1900. № 2. С. 31.
1087
В 1915 году Н.Д. Чечулин был назначен попечителем Виленского учебного округа, а в январе 1917 года обратился к графу Шереметеву с просьбой содействовать его переходу на должность попечителя столичного округа, см.: РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 898. Л. 57–57 oб., 64–65. Биография Чечулина освещается в публикациях: Вахтина П.Л., Острой О.С.Николай Дмитриевич Чечулин и его книга // Чечулин Н.Д. Русская провинция во второй половине XVIII века. СПб., 2009; Грин Ц.И.Чечулин Николай Дмитриевич // Сотрудники Российской национальной библиотеки – деятели науки и культуры: Биогр. словарь: в 3 т. СПб., 1995. Т. 1. С. 566. Я благодарю В.Е. Кельнера, обратившего мое внимание на публикацию П.Л. Вахтиной и О.С. Острой.
1088
ОР РНБ. Ф. 585 (С.Ф. Платонов). Оп. 1. Д. 4616. Л. 30, 51.
Взаимодействие «науки» и «политики» в вопросе о членстве в Обществе касалось не только историков. В руководство Общества входили такие влиятельные при дворе фигуры, как товарищ министра, а затем и министр внутренних дел Д.С. Сипягин, комендант императорских дворцов П.П. Гессе и церемониймейстер двора князь С.Д. Горчаков. Существовала ли связь между их членством в Обществе и определенной «историзацией» властных практик первых лет XX столетия? Известный историк А.А. Кизеветтер в своих воспоминаниях связывает изменение общего стиля государственной политики с назначением в 1900 году ревнителя Сипягина министром внутренних дел. Саркастическое описание этого явления приводится в его воспоминаниях:
Предоставление поместному дворянству привилегированного положения во всех отраслях государственной жизни и подчинение ему, как руководящему классу, всех остальных слоев и групп населения было объявлено теперь исторической особенностью русского национального жизненного строя. Политике «контрреформ» теперь старались придать характер возвращения к национальным заветам допетровской московской старины… Либеральные бредни были объявлены наносной из чужих земель проказой, а ретроградная политика – русской старозаветной мудростью [1089] .
1089
Кизеветтер А.На рубеже двух столетий. С. 320–321.
При Сипягине, писал Кизеветтер, вошли в моду «археологические маскарады», на которых «государь появлялся в костюме царя Алексея Михайловича, царская семья, великие князья, придворные чины – в костюмах XVII столетия», а сам Сипягин выступал в виде «ближнего боярина». Как показывает в своем фундаментальном исследовании Ричард Вортман, изменения в стиле репрезентации власти, которые Кизеветтер связывал с периодом министерства Сипягина, начались еще в 1880-х годах: следовательно, ревнители использовали элементы уже сложившегося архаизированного образа монархии [1090] . Придавая этому образу научную легитимность, ревнители укрепляли идеологическую основу консервативной версии монархического нарратива. В то же время постановка задачи изучения «заветов царя-миротворца» позволяла расширять тематический спектр этого нарратива. Этот аспект ученой деятельности ревнителей тонко отметил Чечулин в обращении к историческому отделению Общества:
1090
Wortman R.S.Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 2. From Alexander II to the Abdication of Nicholas II. Princeton, 2000. Р. 235–270.