История русской литературы в четырех томах (Том 3)
Шрифт:
В одной из глав романа "На ножах" Горданов полемизирует со "староверкой" Ванскок, которая упорно "держалась древнего нигилистического благочестия, хотела, чтобы общество было прежде уничтожено, а потом обобрано, между тем как Горданов проповедовал план совершенно противоположный, то есть чтобы прежде всего обобрать общество, а потом его уничтожить". В этом примечательном резюме полемики что ни слово, то намек на основную социально-политическую коллизию романа Тургенева.
Нетрудно заметить, что в данном случае у Горданова и даже у добропорядочной Ванскок. верной заветам честного нигилизма, исходным моментом отношения к обществу является резкое огрубление базаровских принципов отрицания, сформулированных в спорах с Павлом Петровичем Кирсановым. Вспомним, что на выражение последнего: "Вы все разрушаете... да ведь надобно же ж строить", - Базаров отвечает сухо: "Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить". "Древний" нигилизм Базарова
Поскольку реализация положительного идеала, еще только нарождающегося в горниле отрицания, представляется Базарову делом отдаленного будущего, разговор на эту тему он считает праздным занятием. Но ясно одно: общество, которое предстоит построить, быть может, только следующим поколениям, представляется ему свободным прежде всего от социальной несправедливости, бытующей в обществе современном. Таков объективный смысл тургеневского изображения главного конфликта между отцами и детьми.
Горданов и Ванскок - один с коварным умыслом, другая по незнанию и наивности - игнорируют положительное начало, потенциально заложенное в базаровском отрицании. Вместе с тем они "договаривают" за тургеневского героя то, что, по их мнению. он должен был сказать, но почему-то не сказал или сказал не совсем так, как следовало бы. Нужно было сразу же сказать четко и определенно: сначала уничтожу, а потом займусь грабежом.
В результате такой операции, проделываемой в романе Лескове, тургеневская коллизия жесточайшим образом утрируется, причем утрируется так, что сохраняется какая-то видимость "сходства", а пожалуй, и "преемственности" между честной и "каторжной" разновидностями нигилизма. Но это и входит в задачу романа. Своеобразие его замысла в том и состоит, что базаровщина в какой-то мере стимулирует возникновение гордановщины.
Название романа Лескова четко предопределено философскими предпосылками разрушительно-грабительских убеждений, проповедуемых его негилистами. Главная из этих предпосылок - дарвиновский закон борьбы за существование, безоговорочно распространяемый на сферу общественных отношений. "Глотай других, чтобы тебя не проглотили <...> Живучи с волками, войте по-волчьи и не пропускайте то, что плывет в руки", - советуют Ванскок Горданов и его последоветели из числа наиболее сообразительных. [36]
Вслед за романом Лескова специфически понимаемый дарвинизм окрашивает ряд произведений охранительной беллетристики. В романе Крестовского "Две силы" (1874) в свете этого закона анализируются и международные отношения. При анализе этих отношений следует, в конце концов, принимать в соображение не какую-то там высшую справедливость, не факты угнетения и даже не исторические условия, на которые до этого ссылается Крестовский, чтобы уличить в невежестве и недальновидности своих политических противников, а прежде всего и даже исключительно беспощадный критерий силы.
Беззастенчивые суждения высказываются и Крестовским, и его положительными героями по поводу революционных демократов, они язвительно подтрунивают над сотрудниками "Современника" и "Колокола", выражавшими совсем иную точку зрения на события, происходившие на западной окраине России, чем автор романа. "Здесь, батюшка мой, - резонирует один из персонажей, - дарвиновская "борьба за существование" идет: чья возьмет, значит. Дело-то здесь на ножах стоит, а не на гуманных теорийках". [37] Весь этот пассаж несомненно свидетельствует об определенном влиянии на Крестовского со стороны Лескова. Крестовский заимствует у Лескова характерную фразеологию, возникающую на основе вульгарно понятого дарвинизма. Здесь же слышатся отголоски первого антинигилистического романа Лескова. Положительный герой Крестовского - медик по образованию. Его презрительное отношение к "гуманным теорийкам" "Колокола" и "Современника" по своему духу идентично некоторым высказываниям на ту же тему доктора Розанова в романе "Некуда".
Несколько позже другой беллетрист катковской ориентации, В. Г. Авсеенко, пишет роман "Скрежет зубовный". Основу его содержания составляет повествование о темных махинациях в финансовом мире и адвокатской среде. Здесь тоже все "на ножах" - исключительно ради денег, ради солидного положения в обществе. Сцены с участием патентованных нигилистов в нем эпизодичны. Тем не менее это роман вполне ретроградный, охранительный.
Автор недвусмысленно подчеркивает его антинигилистическую тенденцию циничным указанием на то, что главный герой, преуспевающий адвокат-карьерист Безбедный, действующий в соответствии с принципом "глотай других", ведет свою идейную родословную от демократов-шестидесятников. Его речи находят "слишком рискованными". Его мнения о "русских порядках"
отличаются "американской резкостью". Он презирает "Рафаэля, Шекспира и Пушкина с уверенностью фельетониста самой последней формации" и утверждает, что за всю тысячелетнюю историю России "первые порядочные люди появились у нас в шестидесятых годах". [38] Безбедный выбивается из социальных низов, стремясь превратиться в законченного "материалиста", т. е. человека, для которого гражданские идеалы, нравственность, уважение к людям - пустой звук.И все же приоритет в приложении идей дарвинизма к русской действительности принадлежит не лесковскому герою. Лесков заставляет Горданова идти по пути уже намеченному. Он растолковывает новоявленным Ситниковым и Кукшиным закон Дарвина, который за добрый десяток дет до этого оставляет заметный след в беспокойном сознании Базарова.
Во второй половине романа Базаров мало похож на того самоуверенного, дерзкого, ежеминутно готового к отпору нигилиста, каким он рисуется в первых главах. В его жизни начинается полоса душевных потрясений, приводящих к философскому сомнению в основах провозглашенного им отрицания. Среди причин, обусловливающих столь примечательную метаморфозу, не последнее место отводится идеям, пополняющим естественнонаучный и философский багаж Базарова, так сказать, в самую последнюю минуту. В беседе с Аркадием (гл. XXI) он выговаривает знаменательные слова: "Вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты в качестве животного имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!".
В романе это единственный, но очень важный для понимания метаморфозы в настроениях нигилиста отголосок закона борьбы за существование, сформулированного в "Происхождении видов".
Знаменитая книга Дарвина появляется в печати в конце 1859 г., действие же романа "Отцы и дети" происходит на несколько месяцев раньше. Быть может, поэтому Тургенев не решился вложить в уста Базарова сколько-нибудь развернутое суждение об основных научных положениях этой книги. Но и процитированного лаконичного высказывания вполне достаточно, чтобы констатировать огромное влияние открытия Дарвина на самый строй его мышления. Этика, психика Базарова, безапелляционная категоричность его убеждений - все приходит в смятение под воздействием этого последнего слова в естествознании. Против обыкновения, вразрез со своими принципами критического отношения к авторитетам, Базаров принимает закон борьбы за существование на веру, как абсолютную истину, ж эта истина его угнетает. Воинствующий нигилизм становится шатким, неуверенным, чреватым "самоломанностью", ибо беспощадное отрицание плохо уживается с "чувством сострадания".
Молодца муравья можно подвалить за точное соблюдение универсального закона, ему можно даже позавидовать, но человек оказывается организацией более сложной, подвластной воздействию многих других законов. С чувством сострадания происходит приблизительно то же, что с романтичном: на людях суровый разночинец не прочь поиздеваться над ним; оставаясь же наедине, с негодованием обнаруживает романтика в самом себе. В обоих случаях Тургенев не жалеет красок для изображения внешней грубости и вместе с тем глубины и благородства натуры своего героя.
Под влиянием дарвиновского закона Базаров трагически задумывается над проблемами этики, которой, как всякой "философии", он не придавал особого значения. Для Горданова же дарвиновский закон - удобнейший предлог для полного отказа от общепринятых элементарных норм морали, предлог для провозглашения зоологического индивидуализма ("...действуйте органически врассыпную, - всяк сам для себя..."). [39]
Подхватив у Базарова представления о законе Дарвина и основательно "подновив" их, Горданов тут же глумится над своим предшественником за непоследовательность в этом вопросе: "Борьба за существование, дружок, не то, что борьба за лягушку <...> Борясь за существование, надо... не останавливаться ни пред чем...". [40] С помощью закона Дарвина снимаются в романе Лескова все противоречия и сомнения, свойственные нигилистическому мышлению базаровского типа. Колеблющееся базаровское сознание трансформируется в "безупречно" целеустремленное гордановское. После всего сказанного неудивительна попытка Лескова, пользуясь теми же приемами утрированного подчеркивания сходства и контраста, по-своему истолковать в романе "На ножах" тургеневские сцены смерти нигилиста.
Базаров умер от пореза пальца, в который проник трупный яд. "Почти" по-базаровски умирает и Горданов. Он тоже "анатомирует" не совсем осторожно, накалывает ладонь и получает заражение крови. Разница заключается "лишь" в том, что Базаров погибает как врач, исполняющий свой профессиональный долг, пренебрегающий собственной безопасностью во имя науки, а Горданов - как низкий убийца, торопливо заметающий следы преступления, содеянного ради наживы. Согласно идеалу наживы противник Горданова сначала обобран, потом уничтожен. Больше того, подвергнут гнусному надругательству после уничтожения.