Иверский свет

Сам себе надоел, зараза.

Только ты не переменилась.

А концерт мой прощальный помнишь?

1ы сквозь рев их мне шла на помощь.

Если жив я назло всем слухам,

в том вина твоя иль заслуга.

Когда беды меня окуривали,

я, как в воду, нырял под Ригу,

сквозь соломинку белокурую

ты дыхание мне дарила

– 4(>2 —

Километры не разделяют,

а сближают, как провода,

непростительнее, когда

миллиметры нас раздирают!

Если боли людей сближают,

то на черта мне жизнь без боли?

Или, может, беда блуждает

не за мной, а вдруг за тобою?

Ты ль меняешься? Я ль меняюсь?

И из лет

очертанья, что были нами,

опечаленно машут вслед.

Горько это, но тем не менее

нам пора... Вернемся к поэме.

XII.

Экспериментщик, чертова перечница,

изобрел агрегат ядреный.

Не выдерживаю соперничества.

Будьте прокляты, циклотроны!

Будь же проклята ты, громада

программированного зверья.

Будь я проклят за то, что я

слыл поэтом твоих распедов!

Мир — не хлам для аукциона,

Я — Андрей, а не имярек.

Все лрогрессы —

реакционны,

если рушится человек.

Не купить нас холодной игрушкой,

механическим соловейчиком!

В жизни главное человечность —

хорошо ль вам? красиво ль? грустно?

Проклинаю псевдопрогресс.

Горло саднит от тех словес.

Я им голос придал и душу,

будь я проклят за то, что в грядущем,

порубав таблеток с эссенцией,

спросит женщина тех времен:

«В третьем томике Вознесенского

что за зверь такой Циклотрон?»

Отвечаю: «Их кости ржавы,

отпугали, как тарантас,

смертны техники и державы,

проходящие мимо нас.

Лишь одно на земле постоянно,

словно свет звезды, что ушла, —

продолжающееся сияние,

называли его душа.

Мы растаем и снова станем,

и неважно, в каком бору,

важно жить, как леса хрустальны

после заморозков поутру.

И от ягод звенит кустарник.

В этом звоне я не умру».

И подумает женщина: «Странно!

Помню Дубну, снега с кострами.

Были пальцы от лыж красны.

Были клавиши холодны.

Что же с Зоей?»

Та, физик давняя?

До свидания, до свидания.

Отчужденно, как сквозь стекло,

ты глядишь свежо и светло.

В мире солнечно и морозно...

Прощай, Зоя!

Здравствуй, Оза!

XIII.

Прощай, дневник, двойник души чужой,

забытый кем-то в дубненской гостинице.

Но почему, виски руками стиснув,

я думаю под утро над тобой?

Твоя наивность странна и смешна.

Но что-то ты в душе моей смешал.

Прости царапы моего пера.

Чудовищна ответственность касаться

чужой судьбы, тревог, галлюцинаций!

Но будь что будет! Гранки ждут. Пора.

И может быть, нескладный и щемящий,

придет хозяин на твой зов щенячий.

Я ничего в тебе не изменил,

лишь только имя Зоей заменил.

XIV.

НА КРЫЛЬЦЕ

ОЧИЩАЯ ЛЫЖИ ОТ СНЕГА,

Я ПОДНЯЛ ГОЛОВУ.

ШЕЛ САМОЛЕТ.

И ЗА НИМ

НА НЕИЗМЕННОМ РАССТОЯНИИ

ЛЕТЕЛ ОТСТАВШИЙ ЗВУК,

ПРЯМОУГОЛЬНЫЙ, КАК ПРИЦЕП

НА БУКСИРЕ.

как у девки отчаянной,

были трубы мои перевязаны.

Разреши меня словом. Развяжи мне язык.

И никто не знавал, как в душевной изжоге

обдирался я в клочья —

вам виделся бзик?

Думал — вдруг прозревают от шока!

Развяжи мне язык.

Время рева зверей. Время линьки архаров.

Архаическим ревом

взрывая кадык,

не латинское «Август», а древнее «Зарев»,

озари мне язык.

Зарев

заваленных базаров, грузовиков,

зарев разрумяненных от плиты хозяек,

зарев,

когда чащи тяжелы и пузаты,

а воздух над полем вздрагивает, как ноздри,

в предвкушении перемен,

когда звери воют в сладкой тревоге,

зарев,

когда видно от Москвы до Хабаровска

и от костров картофельной ботвы до костров Батыя,

зарев,

когда в левом верхнем углу жемчужно-витиеватой

березы

замерла белка,

алая, как заглавная буквица Ипатьевской летописи.

Ах, Зарев,

дай мне откусить твоего запева!

Ах, мое ремесло — самобытное? нет, самопытное!

Оббиваясь о стены, во сне, наяву,

ты пытай меня, Время, пока тебе слово не выдам.

Дай мне дыбу любую. Пока не взреву.

Зарев новых словес. Зарев зрелых предчувствий,

революций и рас.

Зарев первой печурки,

красным бликом змеясь...

Запах снега Пречистый,

изменяющий нас.

Человечьи кричит на шоссе

белка, крашенная, как в Вятке, —

алюминиевая уже,

только алые морда и лапки.

ВСЛЕПУЮ

По пояс снега,

по сердце снега,

по шею снега,

вперегонки,

ни человека —

летят машины, как страшные снежки!

Машин от снега не очищают.

Сугроб сугроба просит прикурить.

Прохожий — Макбет. Чревовещая,

холмы за ним гонятся во всю прыть.

Пирог с капустой. Сугроб с девицей.

Та с карапузом — и все визжат.

Дрожат антеннки, как зад со шприцем.

Слепые шпарят, как ясновидцы, —

жалко маленьких сугробят!

Сугроб с прицепом — как баба снежная,

Слепцы поют в церкви — снега снега...

Я не расшибся, но в гипсе свежем,

как травматологическая нога.

Негр на бампер налег, как пахари.

Сугроб качается. «Вив ламур!»

А ты в «фольксвагене», как клюква в гахаре,

куда катишься — глаза зажмурь!