Из дневников и рабочих тетрадей
Шрифт:
Это – сюжеты из «Дома на набережной» и «Исчезновения».
Лидия Александровна когда-то была очень красива. «Самая красивая девушка Москвы». Училась в ИНЯЗЕ. У нее была какая-то темная история с югославами, ее даже выселили из Москвы на короткое время. Ее мать – домашняя портниха.
С Борисом сошлась потому, что он был из «сытого дома». Его отчим был крупный чин в ГБ, чуть ли не помощник самого Б. Настоящий отец Бориса – известный в прошлом деятель партии, уничтоженный в 1937 году, Прохоров, он же Ривкин. Мать его, Ольга Константиновна, урожденная Курятинская, красивая женщина, вышла замуж за отчима Александра Ивановича в третий раз. С Прохоровым-Ривкиным она разошлась в тридцать пятом году. Второй ее муж был скульптор Кочергин, невозвращенец. В 1937 году остался во Франции.
Ольга Константиновна вышла замуж за Александра Ивановича, познакомившись с ним на деловой почве: во время допросов по поводу Кочергина. Она от Кочергина отказалась.
Борис Николаевич Ладейщиков
У Бориса есть сестра Варя.
Она – совсем другой человек. Твердый, с принципами. Резко порвала с матерью, когда та ушла к А. И., и с братом тоже. Уехала на Урал, в Челябинск, там вышла замуж за рабочего. Работает санинспектором района.
Путь Бориса. Во время войны служил в войсках ГБ, в Москве. На фронте был всего три раза, в командировках. В 1946 году демобилизация – обнаружили порок сердца. Поступил в институт международной журналистики. Там его выдвинули в партбюро. В 1948—49 годах, в период борьбы
Не доучившись, с 4-го курса – ему просто надоело учиться – Борис поступил в какую-то таинственную школу переводчиков. В 50-м году – пик его успехов. Отец подарил ему «Форд». Он сблизился с сыном Сталина на почве спорта. Знал Боброва; [110] пропадал на играх и тренировках ВВС. Школу переводчиков он так и не закончил, отец устроил его на радио спецкорреспондентом. Он несколько раз ездил за границу на спортивные состязания: т. к. ни в чем не понимал, кроме немного, спорта. Жил он прекрасно: отцовская дача (кроме казенной у него осталась дача Ольги Константиновны, вернее – бывшая дача скульптора Кочергина), машина, стадион, рестораны «Москва» и «Националь», сентябрь всегда в Сочи. Смерть Сталина, арест Берии – резко нарушают этот ритм. Александра Ивановича увольняют, лишают звания.
Он в 1956 году умирает. Их выселяют из Дома Правительства. Дают двухкомнатную квартиру на Можайском шоссе. Из радио его, разумеется, выгоняют. Он устраивается администратором в Динамовский спортивный клуб. Начинает пить. Делать ничего не умеет. Старые друзья исчезли. Но – Ольга Константиновна была энергичная женщина. Она не сдается, и тут она вспоминает про Прохорова-Ривкина, отца Б. Добивается его реабилитации и посмертного восстановления в партии. Доказывает, что была его единственной женой, – ибо после 1937 года он не женился. Родственников у него не осталось в живых. Ей удается получить кое-какую компенсацию за Прохорова-Ривкина. Если б в Москву вернулся царь – Ольга Константиновна и тут была бы на высоте.
Но Борис – совсем не то... Он оказался беспомощным. Его считают подонком.
110
В. Бобров – знаменитый футболист и хоккеист.
Конечно же, Борис и вся его история – это история Левки Шулепникова из «Дома на набережной», а Ольга Константиновна – его мамаша Алина Федоровна. Еще одна история, которая через десять лет войдет в «Дом на набережной».
Профессор Зиберов Николай Арнольдович – в 1949 году изгнанный из ИМЖ за космополитизм. (Несколько недель тогда он каждый вечер ждал, что его арестуют. Жена его помешалась и умерла в сумасшедшем доме. Он остался совершенно один.)
Взятое в скобки Ю. В. вычеркнул.
Расправиться с ним было непросто. Сначала нанесли удар по его жене Евгении Семеновне. Она преподавала в институте немецкий язык. Язык она знала блестяще, так как родилась и выросла в Германии, немецкая еврейка, в 1934 году бежала в Советский Союз.
К ней придрались за то, что она не имеет советского высшего образования и не может, следовательно, преподавать в советском Вузе. (Она окончила университет в Берлине в 1924 году.) Николай Арнольдович был потрясен. Он заявил, что если Евгению Семеновну не восстановят, то он подаст в отставку, директор хладнокровно ответил ему: «Что ж, мол, поделать? В отставку так в отставку». Тогда-то он понял, что удар нанесен по нему. Группа студентов, в том числе Игорь Карагодин – пошла к директору с петицией в защиту Николая Арнольдовича. Его тут же обвинили в том, что он подговаривает студентов, создает «блоки» и т. д. Короче говоря, летом был объявлен конкурс на замещение вакантной должности зав. кафедрой новой и новейшей истории: специально, чтобы выжить Николая Арнольдовича. Молодой энергичный и во всех отношениях проверенный доцент Власиков нацеливается на место Николая Арнольдовича. Он парторг факультета. Он – ученик Николая Арнольдовича.
Николай Арнольдович: «Сережа Власиков!»
Николай Арнольдович все-таки держит конкурс – это унизительно, но надо жить, ибо устроиться куда-то в другое место пока невозможно. Зав. кафедрой он, конечно, не проходит, но остается преподавателем. Его начинают методически выживать, поручают подготовить доклад о низкопоклонстве и затем обвиняют в том, что он «протаскивал низкопоклоннические идеи».
Изгнание! Ждет ареста. Несколько страшных недель. Особенно переживает жена, из-за ее мук страдает Николай Арнольдович.
Жена помешалась и умерла в сумасшедшем доме.
Николай Арнольдович куда-то писал, жаловался, но безрезультатно. Главный враг, откровенный и явный был директор Косов. Хитрый и скрытный – доцент Власиков. Технический исполнитель – Борис. Он выступил на собрании, сказал, что Николай Арнольдович приглашал студентов домой, просил организовать петицию и т. д.
Почему он это сделал? По глупости, легкомыслию, потому что не привык серьезно относиться к жизни. Кроме того, у него была личная неприязнь к Николаю Арнольдовичу: тот его резал на экзаменах, не считаясь с громкой фамилией отчима.
Николай Арнольдович живет мыслями о мести Косову.
Косов – доктор филологических наук, у него есть несколько книг по русской журналистике двадцатого века, статьи. Николай Арнольдович решил изучить все досконально, что написал Косов. Где-то должен быть криминал! Два месяца кропотливой работы в Ленинской библиотеке. Ни к одной из своих работ Николай Арнольдович не готовился так тщательно. И, наконец, – нашел! В одной статье Косов упоминает либерального публициста десятых годов, упоминает очень благожелательно. Николай Арнольдович раскапывает дальнейшую биографию этого публициста – Гринцевича – и выясняет, что в эмиграции он оказался близок к фашизму, жил в Германии, печатался в белогвардейской печати. Во время войны печатал ярые антисоветские статьи (антисталинские!).
Это было именно то, чего он так страстно искал! Последовало письмо в ЦК о том, что Косов пропагандирует в своих работах фашистов. Кроме того, он сообщил об этом декану Иванову, который, как ему было известно, втайне ненавидел Косова и мечтал занять его место. Над Косовым разразилась гроза: его очень быстро – удивительно быстро! – сняли с директора, исключили из партии, уволили из многих других мест. Он превратился в ничто, в мразь. Тяжелейший инфаркт. 4 месяца в больнице. С огромным трудом он восстановился в партии, но никакой работы ему не предлагают.
В это время умер Сталин.
Вскоре Косов устраивается преподавателем в рязанском педагогическом институте. Он раздавлен. Второй инфаркт. Он прекращает всякую работу, уходит на пенсию, живет в Снегирях на даче, выращивает огурцы, картошку, лук-порей... Но и Николай Арнольдович особенно не процветает после смерти Сталина. Его угнетают одиночество и память о гибели жены. В ИМЖ он все-таки не вернулся – Иванов, ставший директором, не захотел его брать. Книг его не печатают. Работы в издательствах не дают. Он преподает в областном институте. Одиночество, одиночество! Новые люди, молодые, ловкие, прыткие...
Больше всего на свете ОН ЛЮБИЛ ЖЕНУ (выделено Ю. В.). После ее смерти у него не стало цели в жизни. Была временная цель – месть. Он достиг отомстил. Что дальше? В своей старой квартире на Рождественке он жить не мог. Все напоминало о жене. Он добровольно сдал Моссовету свою большую двухкомнатную квартиру в 46 метров и получил маленькую однокомнатную 27 метров, на Юго-Западе. Это тоже было непросто устроить. Все непросто! Ну вот он устроил... Что дальше?
Он
мстил не за себя, а за жену.Иванова давно уже нет в ИМЖ. Его сняли вскоре после 53 года. Зато процветает Сережа Власиков. Он стал доктором, зам. директора по учебной части. Преподает в Университете, ездит за границу. Его девиз: «Не надо педалировать». «Не надо перебарщивать». После 56 года, после XX съезда Власиков особенно бурно процветает. Он становится одним из борцов против последствий культа личности. Однажды он сказал Николаю Арнольдовичу: «Как жаль, что Вы не были тогда репрессированы! Восстановить Вас было бы пара пустяков...» «А то, что я ждал этого со дня на день и потерял на этом страхе жену?» «Да, но формально Вы не репрессированы и потому не можете быть реабилитированы!»
Интересная история. Мне кажется, она не выдумана, она – из жизни. Возможно, что и фамилия Зиберов подлинная. В доме, где прошло мое детство, жил профессор Зиберов. Может, это и был тот самый? Некого спросить, мама умерла.
Конечно, эта история послужила канвой для коллизии с профессором Ганчуком в «Доме на набережной», а жена Зиберова – Евгения Семеновна превратилась в Юлию Михайловну и биография та же. Власиков в романе стал Вадимом Глебовым... И вот еще что важно. История эта интересна еще и потому, что самым гнусным пороком Ю. В. считал мстительность. А здесь этот порок разрушает личность и жизнь мстителя.
Ю. В. любил цитировать слова Шопенгауэра о том, что талант – это тот, кто попадает в цель, в которую не могут попасть другие, а гений – это тот, который попадает в цель, которую НЕ ВИДЯТ (выделено мной. – О. Т.) другие.
Характер и судьба Власикова подтверждают: Юрий Валентинович в 1965-м прозрел и то, что произойдет через тридцать лет. Сколько бывших секретарей обкомов, секретарей комсомольских, докторов наук, доказывавших преимущества социалистического строя перед капиталистическим, влились сейчас в передовой отряд демократов – сторонников рынка. Особенно ярятся бывшие комсомольцы, уж такие прогрессисты, уж такие ниспровергатели бывшего режима, будто память им отшибло начисто. Только привычка ПРИСАСЫВАТЬСЯ выдает их. Присасываются к банкам, к губернаторам, к литературе, к именам незапятнанным, да ко всему, что приносит выгоду. Этакие «телята» при любом капитале – денежном или моральном. Нет, не телята, Ю. В. называл их «железными малышами» и знал, что они переживут любые времена и будут «в порядке».
В этой же школьной тетрадке запись. Она – словно пружина, которая потом сработает в «Обмене», в «Долгом прощании», в «Другой жизни».
Курдин Александр Евгеньевич – 36 лет.
Кандидат филологических наук. Научный сотрудник Института Филологии Академии наук.
Женат. Имеет дочь десяти лет.
Пишет какую-тo книгу, научный труд, о каком-то писателе XIX века, так называемом революционном демократе. «Демократические взгляды и просветительская деятельность И. Г. Златогорова». Пишет, постепенно понимая, что все это никому не нужно и не интересно.
НЕОЖИДАННО (выделено Ю. В.) берет отпуск на полгода и уезжает рабочим на лесоповал, в Сибирь.
Жена Курдина – Ася, 32 года. Учительница начальной школы. Не понимает мучительного недовольства собой Курдина. Полная, кровь с молоком, веснушчатая хохотушка.
Их жизнь, на первый взгляд, отлично устроена. Они строят двухкомнатную квартиру. Ася не хочет жить с матерью Курдина. Она ее не любит.
Борис – шофер такси. Из бывших.
В 1965 году были написаны первые главы «Исчезновения». Он прочитал их близким людям. Александру Гладкову и Льву Гинзбургу понравилось, правда разное и по разным причинам. А вот дома... Здесь, мне кажется, стоит дать страницы из дневника его жены. Они многое объясняют в его жизни.
«Повесть будет плохая. Во-первых, он гордится своей принадлежностью к классу большевиков-бонз, которые жили в доме правительства. Все воспоминания детства слюнявы и неестественны. Себя надо показать с хорошей стороны, мать тоже, большевика-отца тоже, сестра тоже светлая личность и т. д. А потом пришел 37 г. и все разрушил. История, в которой пострадала семья Трифоновых. Все это правда. Но в его воспоминаниях вся семья так маскируется, что читать скучно, а описание елки в большой квартире подобно Чарской. Да, дает мой муж! А ему надо уехать, плохо и трудно пожить, получить какое-нибудь потрясение и написать роман о рабочем классе или крестьянстве навроде папочкиных «Сталеваров», [111] над которыми он криво усмехается.
...Ю. конечно противный парень. Я люблю труд писателя, понимаю в литературе, я могу любить его, мне не нужны другие, но он так мало уделяет мне внимания, так дразнит мою ревность унизительно и зло – что он мне делается ненавистен... и я найду другого человека... А когда мы спорим, он говорит, что отравила жизнь прежним мужьям, не ужилась ни на одной работе, ничего не добилась с моим голосом, потому что ленива и не могу делать усилий над собой... И тогда во мне поднимается что-то... Сейчас я начала лучше себя чувствовать, перестала собачиться и решила писать дневник. Раз он писатель и ночи напролет строчит, я тоже буду писать. Продолжу свой дневник, который забросила много лет назад. Но уж теперь не оставлю его неосторожно на виду, он наверняка прочел все и о моих мыслях, когда не стало... тоже».
111
Речь идет об одной из картин А. М. Нюрнберга – отца Нелиной.
Что здесь можно сказать?
Поведать о любви двух людей и о том, как и почему эта любовь ушла?
Или о трагической судьбе красивой женщины солистки Большого театра Нины Нелиной?
Но как рассказать о горькой непоправимости жизни?
Это умел Юрий Трифонов, заплатив за свой дар страданиями.
В романе «Время и место» есть эпизод, когда писатель Никифоров спрашивает свою жену, которая была любовницей всесильного государственного деятеля, что она почувствовала, когда узнала, что тот ушел из жизни. А может, на самом деле Ю. В. прочел записи Нелиной лета 54-го о смерти...? Впрочем, неважно. Важно вот что: запись в его дневнике.
«Во время ссор и скандалов Нина кричит, выбалтывает непоправимое. Иногда мне кажется, что она больна душевно. Но уже очень скоро она другая... глаза у нее словно выцветают».
Дневники умершего человека субстанция деликатная (если не писались специально для потомства). Публикуют их обычно близкие родственники как свидетельство жизни человека и как документ эпохи.
А здесь нет ни родственных уз, ни поручения ушедшего. Свидетельство времени? Да, пожалуй (свидетельство и времени и нравов).
Много лет тому назад, сразу после смерти Нины, ее родители организовали травлю Ю. В. Сделав купюры, касающиеся «другой жизни» дочери, они оставляли самое горькое, написанное в минуты, мне кажется, помрачения. Такие минуты бывают у любого человека, в любой семейной жизни (вспомним дневники супругов Толстых), и то, что можно довериться бумаге, есть, на самом деле, самый надежный способ самоизлечения, или, как писал Ю. В. по другому поводу, «выблевывание того, что мешает жить дальше, отравляя организм». [112]
112
Письмо М. Вальзеру.
А ведь Ю. В. в «Другой жизни» сказал, что семейная жизнь – организм, и, как всякий организм, может быть здорова и может быть больна, и, как всякий организм, достигает и времени расцвета и часа смерти.
Дневники Нины мне принес человек, когда-то работавший в редакции толстого журнала. В его журнал, как и во все другие, эти дневники принесли мать и отец покойной Нины с требованием опубликовать. Страницы стали достоянием многих, приближенных к жизни редакции, людей.
Можно представить, что пережил в те времена Ю. В. Недаром он любил повторять слова Бальзака о том, что главное для писателя – это выдержка. Но чернь не должна об этом догадываться.