Из дневников и рабочих тетрадей
Шрифт:
Магнитофон появился у Ю. В. году... вот и вспомнилось: первый магнитофон прибыл вместе со мной – еще одно «приданое». Это теперь ловкие «литераторы» ставят под стол диктофончик, и я знаю такого. Недаром его тексты поражают естественностью жизни, они такие и есть – прямо с пленки.
Заработки у Ю. В. тогда были мизерными. Промышлял, чем мог. Писал для «Вечерки» репортажи – например «Чудеса в мешках» – о московском нефтеперерабатывающем заводе, переводил с туркменского... Много не заработаешь.
В записной книжке тех времен у Юры перечислены долги. Какой уж там магнитофон: должен, кажется, всем.
Мои долги за август.
Слуцкому – 100 руб.
Литфонд (значит, брал ссуду, это уж совсем нищенство!) – 300 руб.
Штоку – 300 руб.
Поженяну – 300 руб.
Ваншенкину – 100 руб.
Совицкому – 100 руб.
Медниковым – 60 руб.
Гинзбургу – 100 руб.
Бакланову – 200 руб.
Кин – 300 руб.
2460 руб. Долгу
А жизнь шла своим чередом, и долги тоже были жизнью.
Приходило письмо от друга, и была радость.
Например, письмо от Федора Абрамова.
26 октября 1965 г. Ленинград
Дорогой Юра!
Вот наконец и я прочитал твой романище (раньше не мог – сидел как проклятый за своими бумагами).
Молодец парень! Сильная книга! [103]
Я читал ее медленно, каждую строчку и часто (говорю искренно) завидовал тебе. Точное, емкое слово, полная раскованность и очень добрая, спокойная интонация.
Меня особенно поразило твое знание пустыни. Ты ее чувствуешь, как говорится, кожей. И зноем, песками раскаленными веет со страниц твоей книги. Ну и быт, и труд людей в песках – великолепно!
Что касается самих людей, то мне больше всего, как это ни странно, понравился рассказчик – Петя Корышев (?). Это, конечно, сам автор. Умный, деликатный, с большой человеческой болью в сердце. «Я обычно молчу в больших компаниях и вид у меня очень серьезный» (стр. 79). Да, так и было и во время наших встреч. Кстати, Б. И. Бурсов тоже обратил внимание на твою внутреннюю «полноту» и емкость – и вообще ты ему очень понравился.
Очень удачным образом я считаю Катю.
Затем – хороши Ермасов и Карабаш (вообще люди у тебя портретно выписаны
Вот на рассказчика у тебя эпоха наложила свою печать (и это во всем чувствуется, даже в отношениях его с Катей), а Карабаш – что? Не ломала его жизнь? Прости меня, но, мне кажется, ты несколько упрощаешь их и тем самым лишаешь объемности. Энтузиасты, романтики – да! Но у нынешних энтузиастов и романтиков свой окрас. И грош цена им, если они не понимают всего драматизма своего времени.
Нынешний герой – это человек прежде всего думающий, с большим зарядом скепсиса и, если хочешь, даже нигилизма. А у нас все еще по старинке ищут героя среди бездумных работяг. И, думается, ты здесь отдал некоторую дань литературной традиции. Во всяком случае для меня (если уж речь должна идти непременно о герое) Петя Корышев (забыл фамилию) неизмеримо больше герой, чем все твои производственники. И вообще о людях ты, по-моему, знаешь значительно больше, чем пишешь.
В этой связи о Нагаеве. Ах, как здорово ты его начал! У меня поначалу дух захватило (Ну Юрка, ну, парень, какого человечища откопал!) А чем кончил? Собственник, хапуга, рвач... Маловато! Ну, хорошо. Пускай собственник, пускай хапуга. И т. д. Но откуда в нем это? И вот тут опять претензия к тебе как мыслителю. О собственниках у нас писали много. И если уж снова подымать эту тему, то надо идти вглубь. И хватит нам ссылаться на «проклятое прошлое». Довольно! Это объяснение для детсада, да и то не для детсада середины 60-х годов. Словом, ты, по-моему, не извлек всего того, что было заложено в такой колоритной и могучей фигуре, как Семен Нагаев.
То же о Тяшиме. (Речь идет о Бяшиме. – О. Т.). Тут труднее – мало знакомый материал. Но мне кажется, можно бы, можно бы – по твоим силенкам – копнуть Восток поглубже. Ведь там, я слыхал, черт знает что делается иногда под вывеской социализма.
И последнее. Вот пишу я и думаю сейчас: почему при твоем таланте, при твоих столь завидных литераторских способностях ты все же несколько обеднил (не придирайся к словам. Мне не дана точность), несколько обеднил названных товарищей? По-моему, тут отчасти виновата избранная тобой манера – несколько очерковая и описательная (местами), нет?
И еще я думаю сейчас: за каким дьяволом все это пишу тебе? Зачем порчу обедню? Ведь книжка-то получилась действительно интересная, сильная и честная.
Во-1х, по вздорности своего характера, во-2х, потому что у тебя как у писателя все еще впереди, и мне бы хотелось хоть немножко быть полезным тебе (если в моих суждениях вообще есть что-нибудь дельное), а в-3х... Ну да что «в-3х»? Написал и все.
Е. Винокурову – мой привет.
Крепко жму руку и всего-всего тебе хорошего.
Ф. Абрамов.
Книжка моя выйдет в 1-х месяцах 66 года, и я не забыл: сразу же пришлю тебе.
103
Ю. Трифонов. «Утоление жажды».
И еще одна из тетрадей 1965 года
На обложке.
Дневники (Баранченко, Накоряков)
Процесс 16-террористов
прокламация «К молодому поколению»
ЖЕЛЯБОВ – БИОГРАФИЯ.
Л. ТИХОМИРОВ. Воспоминания (!)
М. ФРОЛЕНКО. Записки (!)
Н. А. МОРОЗОВ. «Повесть моей жизни»
Из этой тетради следует, что подготовка к роману о «Народной воле» или к роману об Aзефе началась уже тогда.
«BEATI POSSIDENTES – БЛАЖЕННЫ ВЛАДЕЮЩИЕ» (ЛАТ.).
Надпись на первой странице
18 апреля 1965 года
ДЛЯ РОМАНА
Полемика литературная. (от «полемо», греч. – война) Полемика была везде, где была духовная жизнь; она замирала и оживлялась вместе с последней. Любопытным примером этого служат эпохи общественного возбуждения – наши пятидесятые и шестидесятые годы, эпоха «просвещения», реформация, ренессанс. В момент духовного пробуждения, знаменующего начало новой истории, предметом Полемики служат разнообразнейшие предметы, от древних текстов и орфографических правил до важнейших вопросов политической и личной жизни...
Киевский профессор Хлебников пытался кодифицировать правила честной литературной борьбы:
«Писатель, не соблюдающий следующих условий, не может требовать к себе уважения: 1) если упрекает другого писателя за его религию, национальность, сословное происхождение, образ жизни, форму занятий, место воспитания; 2) если упрекает в незнании и непонимании, в тупости и бездарности; 3) если, обходя существо книги или статьи, нападает только на мелочи, подробности или недосмотры; 4) если искажает текст сочинения или умышленно неверно передает его содержание; 5) если упрекает в ненравственном происхождении религиозных, философских или политических убеждений противника; 6) если, выбирая отдельные места или фразы, вставляет их в другие сочетания, придавая им иной смысл; 7) если сопровождает свою критику бранью; 8) если называет доносчиком или подкупленным писателем.
Писатель, грешащий против первых трех пунктов, виновен в литературном неприличии; грешащий против третьего пункта виновен в недобросовестности; грешащий против последних пяти пунктов виновен в бесчестном ведении литературной борьбы».
«Заметка о правилах и формах литературной борьбы». Киевского Университета. Известия. 1879 год
Суеверие.
Чтоб верной избежать напасти,Моли невидимые ВластиПодлить печали в твой фиал...19 апреля 1965 г
Гипнотизер Мессинг, говорят, проделал такой опыт: пришел к директору одного из крупных банков и сказал, протягивая ему клочок газеты: «Вот распоряжение. Выдайте мне 100 тысяч». Директор взял клочок газеты, повертел, посмотрел на свет и кивнул. «Хорошо. Все правильно». И – выписал чек. При этом присутствует представитель ГБ.
Мессинг сказал:
– Спасибо. А теперь посмотрите, что за распоряжение я вам дал...
Директор ахнул: он увидел клочок газеты.
Сила внушения. Она исходит часто от скверных поэтов, которые убеждены в том, что пишут прекрасные стихи; и во время их собственного чтения – заражают слушателей... А потом прочитал сам, глазами, и увидел – вздор, липа. Читал Константина Вагинова «Бамбочада».
«Бамбочада» – изображение сцен обыденной жизни в карикатурном виде. Г. Ван-Лир, прозванный il Bamboccio (калека), в XVII веке славился этого рода картинами.
«...Иногда во сне я плачу, и мне кажется, что я мог бы быть совсем другим. Сейчас я не понимаю, как я мог так жить. Мне кажется, что если бы мне дали новую жизнь, я иначе прожил бы ее. А то я как мотылек, попорхал, попорхал и умер».
20 апреля
Не верьте диктаторам, которые разглагольствуют о будущем; их интересует только настоящее. А во всем настоящем их интересуют только они сами. Только о себе они думают с нежностью и заботятся искренне – причем о себе сегодня. Что будут говорить о них после смерти, их не волнует.
21 апреля
Читал Константина Вагинова «Козлиная песнь»
«Поэт должен быть Орфеем и спуститься в ад, хотя бы искусственный... Неразумны те, кто думают, что без нисхождения в ад возможно искусство.
Средство изолировать себя и спуститься в ад: алкоголь, любовь, сумасшествие...»
Агафонов вспоминает о Лиде: [104] «Там, на перекрестке, в последний раз он встретился с ней, ее уводили в концентрационный лагерь...»
Агафонов вспоминает 1920 год. «Козлиная песнь» опубликована в 1928 году. «Прибой». Ленинград.
М. С. Э. [105] (1930) пишет.
«К. Л. [106] – место изоляции военнопленных, заложников и других лиц социально-опасных, не совершивших уголовных деяний, но изоляция которых необходима в целях сохранения порядка и как мера социальной защиты».
«Козлиная песнь» – лучшая вещь Вагинова из трех, которые я прочел. Еще «Бамбочада» и «Труды и дни Свистунова». Грустно, тяжко, иногда противно, иногда мучительно-гадко... И так жаль чего-то, что никогда, никогда не вернется.
104
Героиня повести К. Вагинова.
105
Малая советская энциклопедия.
106
Концентрационный лагерь.
26 апреля
Читал две маленькие книжки Леонида Добычина.
«Город Эн» и «Встречи с Лиз». Совершенно забытый писатель. Покончил с собой в 1936 году. Интеллигент, тонкий, изысканный, ироничный. Писал о предреволюционном и пореволюционном захолустье (город Двинск). Читать его так же грустно, как Вагинова. Но он проще, менее изобретателен, менее образован.
Читал Глеба Алексеева. «Мертвый бег» – издано в Берлине в 1923 году, эмигрантская повесть. Написана густо! И роман «Роза ветров» – наиболее известный, 30-е годы, стройка Бобриковското комбината. Подзаголовок «Поиски романа». Довольно скучно – увлечение документами, фотографичностью.
Рассказ «Иные глаза» – хорош.
Глеб Алексеев погиб в 1937 году.
14 мая
Вчера навестил Николая Никандровича Накорякова [107] (84 года), знавшего отца по Тюменский ссылке 1907 года. Он мне позвонил несколько дней назад, прочитав «Отблеск костра».
Маленький, довольно бодрый старичок, с коротко постриженной, круглой аккуратной головкой, улыбающийся, курит сигареты. Ручки у него сухонькие, с выгнутыми от старости большими пальцами. Говорил здраво, интересно. С трудом вспоминал лишь некоторые фамилии и имена. Живет он с дочкой и внучкой, обе уже не очень молоды – в двух маленьких смежных комнатах коммунальной квартиры в старом Мансуровском переулке.
Отца он видел только в 1907 году в Тюмени, то есть 58 лет назад – и больше никогда.
– Родителя вашего я знал, но вы на него не походите, – были первые его слова.
В его памяти отец был юным, девятнадцатилетним, худым и хромал. Ему кажется, что он и потом хромал, но он ошибается. Видимо, просто была ранена нога. Больше, собственно,
он ничего не мог вспомнить.Я сказал, что это интересно – как он запомнил человека, которого видел недолго и так давно.
– Так ведь нас тогда было так мало, – сказал старичок. – Несколько десятков на всю Россию. А теперь видите, что полмира наши.
Он улыбнулся нежно и робко, как улыбаются слепые. Он почти совсем незряч, читает с лупой.
– Но сколько это стоило крови, скольких жертв, – сказал я.
– Да, крови много...
Мы стали говорить о 37 годе. Он считает, что был заговор, исходивший из кругов НКВД. Кто главные фигуры заговора – пока неизвестно, так как нет допуска к материалам. Но он убежден, что был заговор, имевший целью сменить власть в стране. А Сталин? Сталин, по его мнению, не столь виновен, как считают. Слухи о том, что он в 1911 году был завербован охранкой – чепуха. Он знал Сталина близко, был участником Лондонского и Стокгольмского съездов. Сталин был настоящий революционер, фанатик, прямолинейный. «Я спал с ним на одной койке». Я спросил, а не может ли быть, что человек переродился? Власть меняет людей. Он подумал, сказал – да, может быть...
Я очень осторожно, не желая вступать в спор, сказал, что Ежов и Берия были лишь исполнители.
– Ежов был ничтожный человек, – сказал Накоряков. – Я его знал. Он был пьяница, бабник, вырожденец.
Интересно, что такие люди, как Накоряков, Стасова – оставшиеся в живых – обеляют Сталина. Что бы они говорили, умирая в бараке, на Колыме? По-прежнему считали бы его «революционером»? А, возможно, – да, считали бы...
Накоряков – из крестьян Тобольской губернии. Учился в Тобольской семинарии, был исключен за революционную деятельность. В 1911 году, после экс-а, [108] когда ему грозила казнь, – он говорит «весилица» – ему пришлось бежать за границу. 6 лет, до 1917 года прожил в Америке. В 1922 году стал главным редактором Госиздата. Рассказывал, как в 1936 году ему позвонил Сталин:
– Ты что же волынишь с романом Антоновской?..
Это было халтурное произведение, восхваляющее мелкое грузинское дворянство.
Потом, поразмыслив, я решил, что Накоряков в чем-то слегка привирает. Может быть – от старости.
Старики отличаются тем – глубокие старики – что их больше всего вдохновляет и радует мысль о том, что они пережили своих сверстников. Дух соревнования. У очень глубоких стариков оттого бывает веселое настроение. Они чувствуют себя чемпионами. Все остальное их волнует гораздо меньше.
Накоряков рассказал о некоем старичке (78 лет) Баранченко, который написал пять томов воспоминаний. Он бывший анархист. Я попросил познакомить меня с ним. Накоряков обещал.
Рассказал историю, которую ему рассказал этот Баранченко. До революции в камеру Екатеринославской тюрьмы, где сидели политические, бросили крестьянку с ребенком. Она была совсем молодая женщина. Муж ее был хил, болезненен. Свекор – здоров, могуч. Однажды оба напились где-то, пришли домой, муж полез к жене, а потом – свекор. Она не давалась, он ее изнасиловал. Оба, отец и сын, захрапели. Она убила обоих – топором. Она прижилась в камере политических и все время была с ними. С ними пошла в ссылку. Там они ее обучали, развивали. Ее освободили, как и других политических, в Февральскую революцию. Она стала большевичкой. Окончила Университет. Стала Профессором права. В 1937 году погибла, как многие. Ее звали – Анна Воскобойникова. Ее дочь, тоже Анна, жива.
107
Директор Гослитиздата в тридцатые годы.
108
Экспроприация.
Шалаев. [109] Из письма.
«Входящий не грусти, выходящий не радуйся!
Кто не был, тот будет, кто был – тот не забудет».
«Да будет проклят тот отныне и до века,
Кто думает тюрьмой исправить человека».
(надпись в уборной)
27 мая
Вместе с Н. Н. Накоряковым поехали к Баранченко Виктору Еремеевичу. Ему 79 лет. Это довольно живой, многословный старик, по-видимому еврей из Молдавии, детство прошло на Украине, был анархо-коммунистом.
Говорил 4 часа, не умолкая. Он живет в новом блочном доме на Юго-Западе. Живет вместе с сестрой своей, погибшей в 1937 году, жены – Фаины Ставской, бывшей политкаторжанки. О ней он пишет. Написал 5 томов: история анархистского движения в России, Октябрь, политические процессы.
Ф. Ставская, 18-летняя девушка, в 1911 году как покусительница приговаривалась к 20 годам каторги. Освободила Февральская революция; каторжанок привезли в Питер, торжественно принимали в городе – в течение месяца – затем в Москве, затем отправили отдыхать в Крым.
В 1922 во время первого политического процесса над правыми эсерами Ф. Ставская – была в числе обвиняемых. Это был шумный процесс, судили в Колонном Зале. Часть обвиняемых была не под стражей. Главным обвинителем был Пятаков.
В феврале-марте 1921 года, когда умер Кропоткин, анархисты, находившиеся в Бутырской тюрьме, устроили демонстрацию – встали наверху такой плотной кучей, что их не могли разбить, разнять, разлить брандспойтами. 3 суток не двигались. Охрана не могла отделить никого – с трудом оторвали от группы О. Таратуту, ее волокли по ступеням, и она стукалась головой по камням, но никто из анархистов не шевельнулся. Они требовали Дзержинского.
Он пришел.
– Что вы хотите?
Мы хотим, чтоб нас отпустили – похоронить нашего вождя. Мы вернемся под честное слово анархистов.
И Дзержинский их отпустил под «честное».
Они вышли, выстроились, по-военному, возглавляемые Б. Волиным (Эйхенбаумом) – гроб уже выносили – и несли гроб до Ново-Девичьего.
Волин, бросив горсть земли в могилу, сказал единственную фразу:
– Доколе, доколе искупительные жертвы!
Вернулись все до единого. Их было 200 человек. Волина впоследствии обменяли на каких-то индийских коммунистов. Oн жив до сих пор, пишет за рубежом книги. Индийские коммунисты погибли в 37 году.
БАРАНЧЕНКО «ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧЕСТИ»
«В связи с приближением 300-летия дома Романовых в тюрьме стала распространяться новая зараза – писали прошения царю и императрице о смягчении участи. Ф. Ставская вела борьбу против подаванцев и подаванчества» (видимо, слова того времени. – Ю. В.).
М. Н. Покровский был общественным обвинителем на процессе 1922 года против эсеров. Он обвинял Ф. Ставскую. Ф. Кон был ее защитником.
Она усвоила себе твердый принцип: «Как ЦК, так и я». Она была чужда всякой раздвоенности.
Первооткрывателем «теории презумпции» был Н. В. Крыленко, который сам поплатился.
О ГОРЬКОМ
Ф. Ставская видела его впервые в 1917 году в Питере, в редакции «Нового Прометея», когда он принял группу амнистированных каторжанок, приехавших из Сибири. Затем – на его квартире.
Политкаторжане на него в обиде – за то, что он ничего не написал о каторге.
Ф. Ставская была директором Исторической библиотеки. Ее начала донимать комиссия, ревизовавшая фонды. Обвиняли в пристрастии к школе Покровского.
Фаина была смущена тем, что не получила пропуска в ГАБТ на торжественное заседание.
Школа 37 года. В одной газете тогда писали: «Необходимо привлечь учеников к борьбе со всеми чуждыми в детской среде вредными влияниями, на конкретных примерах...»
Весна 1937 года – ранняя. Дружно зазеленело.
Чьи это строки:
109
Шалаев Б. Е. – участник революции. Друг В. А. Трифонова.
Крупныe политические перевороты так же, как и другие общественные бедствия, например война, как бы уменьшают число заболеваний, служа для многих дегенератов отвлечением, своего рода психотерапией, но зато с прекращением их число больных увеличивается.
«Из глубины». Сборник статей о русской революции. Аскольдов. «Религиозный смысл русской революции».
«В своих религиозных откровениях, слишком многозначительных... А. И. Шмидт истолковывает значение этих трех последних коней, как три кратких апокалиптических эпохи – мятежа (рыжий), ереси (черный) и безверия (бледный).
Революция, анархия, безверие – за которым следует всадник, имя которому смерть».
ЭТО ЕСТЬ КОНСПЕКТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ.
«Душа русского народа.
Как и всякая душа, она – трехсоставна. В составе всякой души есть начало СВЯТОЕ, специфически ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ и ЗВЕРИНОЕ. В русской душе специфически человеческое несоразмерно мало (по сравнению с другими народами). В русском человеке, как в типе, наиболее сильными являются два начала – святое и звериное.
Поэтому в России так долго не было революции. Революция есть порождение срединного, гуманистического слоя человеческой породы.
Революция это не бунт.
Просвещение, культура заменяли СВЯТОЕ начало в русской душе ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ.
В Революции во многом повинна ЦЕРКОВЬ – в ее чрезмерной охранительной политике.
В роли СОВЕСТИ церковь со времен Петра I НЕ ВЫСТУПАЛА.
Григорий Распутин – первый и крупнейший деятель русской революции, ибо он был выражение загнивания церкви. Он вызвал ответ: «довольно!» Он преступил предел.
Подвиг долготерпения России».
Если для работы в архивах, для конспектирования разных текстов годились толстые тетради в клеенчатых обложках, то для самого главного (на мой взгляд), для замыслов и первых набросков будущих романов и повестей Юра почему-то выбирал тонкие школьные тетрадки.
На обложке одной из тетрадок написано: «Романы. Конспекты». 1965 год.
«Мало кому так повезло, как Горику: он учился в самой лучшей московской школе. Она была, разумеется, лучшей не по отметкам и поведению, какими отличались ее ученики – это все ерунда – а потому, что ни одна школа в Москве не была расположена в таком живописном, великолепном чрезвычайно ответственном месте: на Софийской набережной, как раз напротив Кремля. Здание было старинное, очень красивое, в нем и до революции помещалась гимназия. Перед домом был сад с большими деревьями, и сразу за оградой, за асфальтовой лентой набережной текла Москва-река и над нею возвышался недвижный и прекрасный, как переводная картинка, Кремлевский холм с башнями и дворцом. Этот дворец строго заглядывал в окна школы, и учителя часто использовали его молчаливое присутствие в своих корыстных, педагогических целях. «Мы должны помнить, – говорили они, – что находимся как бы под неотступным и зорким взглядом и было бы очень стыдно, ребята, именно нам, именно нашей школе...»
Набережная Москвы-реки была выложена серыми гранитными плитами, парапет тоже был гранитный.
Весною, когда открывался асфальт и апрельский воздух дышал теплом и каникулами, школьники выбегали на переменах без шапок, без пальто, во двор и на набережную. Особенно заманчивой была набережная. В ее просторе, залитом солнцем, в ее асфальтовой чистоте была какая-то тревожная притягательность.
Там, возле реки, носился ветер свободы. Выбегать на набережную запрещалось и однако...»
1 Горик. Школа. Набережная. Левка. Первое известие о пещерах.
Выговор – за хождение по парапету.
2 Вадим – девятнадцатилетний двоюродный брат Горика. Живет у них в семье. Его любовь. Он проводит ночь у Наташи и видит, как приехали за кем-то.