Из дневников и рабочих тетрадей
Шрифт:
Джорж Сантаяна: «Подлинная мудрость состоит в отказе от собственных иллюзий, с тем, чтобы успешнее достигнуть осуществления своих идеалов».
ИОВ: «Если человек умрет, то будет ли он снова жить?»
Уильям Джемс: «Для огромного большинства людей белой расы религия означает, прежде всего, бессмертие – и, пожалуй, ничего больше. Бог есть создатель бессмертия».
«Если бы привилегия вечной жизни была предметом сбыта, она продавалась бы дороже всех товаров, когда-либо предлагавшихся человечеству». Эвери Грейтс
Бессмертие – выше чем Бог?
Христианство победило как религия, побеждающая смерть. Великий обман. То, что желалось.
Записи не случайны. Юрий Валентинович переживал глубочайший душевный кризис.
26 сентября на курорте Друскеники, куда она поехала одна, умерла его жена Нина Нелина. Ей было 43 года.
Надо было преодолеть «мертвую точку» и жить дальше. Несколько дней Ю. В. пролежал, отвернувшись лицом к стене. Потом пришел
Однажды мы говорили о шокирующей непредсказуемости поведения человека, переживающего подлинное горе, и Юра сказал неожиданное: «Через две недели после смерти Нины я с двумя бутылками водки поехал к незнакомой, женщине».
Тогда я, еще не пережившая безвозвратной потери близкого человека, была... ну, скажем, удивлена. Теперь я знаю, что горе переживают по-всякому.
А женщина позвонила сама и сказала, что совсем недавно потеряла мужа и, может, им вдвоем будет легче. Юра поехал к ней на Ростовскую набережную в изогнутый дугой дом. Легче ли им было вдвоем, он не сказал, сказав только, что женщина была умной и доброй. Вскоре она умерла. Вот и вся история.
Григорий Бакланов, который долго и близко знал жизнь Юры и Нины, в своих воспоминаниях с искренностью талантливого человека написал: «...началом тех книг, которые дадут ему имя и оставят в литературе... стала трагедия».
Мне думается, что трагедией было все, что происходило с жизнью Юры и Нины.
В 1966 году Ю. В. снова стал автором «Нового мира», в издательстве «Советский писатель» вышел «Отблеск костра».
В «Новом мире» была опубликована ошеломившая читателя повесть В. Катаева «Святой колодец».
Ю. В. считал эту книгу не только событием в Литературе, но и событием в своей жизни. Она открывала новые горизонты, новые возможности формы. Но не все его собратья по перу думали так же: книгу Катаева встретило резкое неприятие у некоторых писателей. Об одном из них, злобствовавшем по поводу прозы Катаева, Ю. В. записал в дневнике.
«Странный человек N. Ушибленный первой книгой, имевшей успех, ставший грубым и несправедливо высокомерным ко всему талантливому новому... Злобен, как все евнухи».
Пройдет много лет, и этот же N. так же несправедливо будет отзываться и о «Доме на набережной». Злобно и как-то очень уж в унисон официальной критике. Но Ю. В. все забыл и, встретив N., обошелся с ним крайне радушно. Я удивилась и напомнила ему о высказываниях N.; Ю. В. отмахнулся: «А, ладно! Людей без яиц надо прощать».
Еще о нашумевших книгах. В 1967 году Лев Гинзбург опубликовал «Бездну», книгу о предателях, сотрудничавших с немецкими оккупантами. Очень сильную книгу, но в «Правде» ее осудили. Ю. В. написал хвалебную рецензию, в ней он, в свою очередь, осуждал «Правду». Гинзбург жутко перепугался и попросил Юру изъять пассаж, где упоминалась главная газета страны.
Юра очень любил Леву Гинзбурга. Со всеми его слабостями, с блеском остроумия, с даром великолепного переводчика немецкой поэзии. В Гинзбурге было намешано много. Только он мог устроить такую свистопляску после смерти жены, которую очень любил.
Сначала безумно растерялся, потом затосковал. От тоски начал заводить роман за романом. За ним с топором бегал по лестнице ревнивый муж, а маленький сутулый Лева очень шустро носился вверх и вниз. Сам же вечером рассказывал беспощадно, с хохотом. Потом для чего-то вызвал из далекого сибирского города свою фронтовую подругу. Приехала славная миловидная женщина. Ничего не понимая, в оторопи провела несколько недель в Москве и уехала обратно в Сибирь.
Затем появилась немка русского происхождения. Но тут уже была истинная любовь. И, как всегда, «где капля счастья...». Лева умер совершенно неожиданно. Еще вчера договаривались собраться, поесть арбузов... и вдруг – больница и скорая смерть. Его любимая женщина решила остаться навсегда в России. Почему-то я поселила ее в Пахре на даче Марины Влади. Целыми днями она писала. Оказывается, многое фиксировала и эти записи помогли ей сочинить, говорят, неплохую книгу про нашу непостижимую жизнь. Да еще немного «от себя». Книга была бестселлером. Но это через год или два, а тогда, на даче, она говорила: «Я – аскет. Мне нужно только парное мясо и джинсы». Ни того ни другого в то время в магазинах не было и в помине.
А еще Юра очень нежно любил Виталия Семина. Скромного, деликатного человека и замечательного писателя. Юра навещал его в Ростове, куда приехал работать в архивах. Через много лет мы оказались вместе в Германии, и Семин научил меня кричать на чудовищном немецком: «Деньги на стол, или я буду стрелять!»
Дело в том, что Виталий подростком был угнан в Германию на работы. Об этом написал потрясающую книгу «Нагрудный знак ОСТ». В конце войны он с другими мальчишками, сбежавшими из лагерей, разбойничал в развалинах Берлина. Отсюда и «немецкий». Виталий был одним из самых качественных людей, которых мне довелось встретить. Юра старался помочь (и помогал) ему: Семин жил трудно, его неохотно печатали.
Долгая, до самой смерти А. Гладкова, дружба связывала Юру с этим незаурядным человеком, талантливым драматургом и страстным книжником. Беседы с ним, переписка были отдушиной в неотвратимо сгущавшейся атмосфере, наступившей после «оттепели».
Комарово. 19 февраля 1967 г.
Дорогой Юра!
Купил как-то и прочитал залпом Вашу книгу «Отблеск
костра». Я читал ее первую редакцию и раньше в журнале, но книжный вариант гораздо лучше, хотя мне понравилось и то, что печаталось в «Знамени». На мой нынешний вкус такие вещи интереснее канонических рассказов и повестей, хотя бы уже потому, что реальная, а не мистифицированная история времени содержится в них в составе густого раствора, не разбавленная беллетристическими околичностями.Очень умно Вы поступили, включив в книгу воспоминания Вашей бабушки, и Вы совершенно правы в заключающем их авторском комментарии. Вы задаете вопрос, а иногда спрашивать нужнее, чем поспешно и непродуманно отвечать.
Я живу в комаровском Доме писателей, но, как известно, писатели ленивы и нелюбопытны и читают на удивление мало.
Читают только то, что «в моде», сейчас, например, роман Булгакова (мне он, кстати, не очень понравился – кроме вставной новеллы о Пилате). Но Вашу книгу у меня все время берут и читают все, с кем я здесь общаюсь: В. Ф. Панова, Е. Добин, Н. Я. Берковский и др.
Это люди, много и точно помнящие, и разговоры вокруг нее возникают интересные.
Все удивляются на то, что она прошла в нынешние времена цензуру. Здесь у одного литератора цензура вымарала фразу о том, что герой женился в 1937 году, усмотрев в этом какой-то сложный намек, чего не было и в помине.
А рукописей интересных вокруг очень много: гораздо больше, чем интересных книг. В двадцатых годах было популярное словечко «ножницы». Оно обозначало диспропорцию между количеством товаров и бумажных денежных знаков. Сейчас образовались новые «ножницы» – диспропорция между печатаемым и тем, что пишется. И она пока все увеличивается. В этом новая черта времени – в иные годы раньше ничего не печаталось, но и не писалось. Я оптимист и думаю, что этот нарастающий вал написанного неизбежно разрушит условные цензурные рамки. Оглавления журналов даже в малой степени не представляют фактическое состояние современной литературы. И от этого никуда не денешься.
В. Ф. Панову почему-то взяло сомнение – правильна ли у Вас дата вступления немцев в Ростов. Она сама хорошо помнит, что это было на Пасхальной неделе, и ей кажется, что это было в апреле. Но, вероятно, правы Вы.
Жалко одно, что таких книжек выходит мало и предстоит читать картонажные романы вроде «Костра» [115] и ему подобное.
Жму руку. Ваш А. Гладков.
115
Видимо, речь идет о романе К. Федина «Костер».
А вот письмо неожиданное. От человека, жившего далеко, за границей. Неожиданное не потому, что я не знала о дружбе Юры с Ефимом Эткиндом [116] (мы видались в восьмидесятом году в Париже), но в нынешние прагматические времена трудно представить, что человек, отправляясь в дальнюю поездку за рубеж, спешит послать «проездом» из Бреста письмо автору, в котором делится своим впечатлением о прочитанной книге.
Дорогой Юра,
Пишу Вам с дороги, из Бреста, потому, что мне не терпится Вам сказать, что Вы заслонили мне Вашей книгой [117] все, что в вагоне и вне его. Вы, наверно, не раз уже слыхали то, что я сейчас Вам скажу, но я все же скажу: книга эта удивительная среди окружающих ее по полноте сказанной правды, по благородству и мужественности тона, по отсутствию всяких заигрываний с читателем и попыткой внешними, фальшивыми средствами его увлечь, по точности и лаконизму, восходящим, – как Вы, наверно, этого хотели, – к Тациту. Но вот еще что мне было особенно интересно: замечательные и как бы походя брошенные мысли об искусстве и его роли, как, скажем, в том месте, где Вы в нескольких фразах говорили о времени как о художнике. Сталин унижен и раздавлен здесь хуже, чем любой бранью: расправа с теми женщинами и детьми, которые его привечали, с товарищами, спавшими с ним в одной койке – куда же дальше!
В общем, хочу сказать: эта тоненькая книжка – большая книга. Спасибо Вам, что Вы мне ее подарили.
Крепко жму Вам руку.
Ваш Е. Эткинд. 17 апреля 67.
116
Е. Эткинд – известный филолог-германист.
117
«Отблеск костра».
Разбирая письма шестьдесят седьмого года, я на одном из конвертов увидела среди набросков – профилей мужчин, каких-то геометрических рисунков, летучий, исполненный карандашом... набросок моего портрета. Посмотрела дату на почтовом штемпеле и... вспомнила!
Да, это был год шестьдесят седьмой. Август. Соседи по дому М. почему-то пригласили меня в гости. «Мы будем скромно отмечать день рождения Юры Трифонова, обязательно приходи», – сказали они. Я знала, что год назад у Трифонова умерла жена, и то, что день рождения устраивали ему друзья, было, ну, скажем, понятно и естественно. Но почему приглашена я? Для меня Трифонов уже тогда был писателем если не великим, то бесконечно чтимым, отстоящим от меня на дистанцию немыслимую. Я была растерянна. Сидеть за одним столом с самим Трифоновым! Кроме того, мне некуда было девать собаку. Муж был в отъезде, а находиться в доме одна собака не умела: начинала выть и скрестись в дверь. И я решила зайти ненадолго с собачкой.