Избранное в двух томах. Том 2

основном уже обнародованных в многочисленных газетных репортажах) относится к последнему времени — связана с космическими полетами

семидесятых — восьмидесятых годов.

Что же, космонавты наших дней стали веселее, раскованнее, более

привержены к юмору, чем их предшественники десять, пятнадцать, двадцать лет

назад?

Нет, не думаю.. Думаю, что скорее стали веселев и раскованнее люди, пишущие, комментирующие, рассказывающие нам о космосе. Поняли, что

большое дело от юмора, шутки, улыбки не только ничего не теряет в своем

величии, но, напротив, сильно выигрывает в восприятии людей. Что живой

человек, находящийся рядом с нами на Земле (даже если физически он находится

в данный момент в космосе),— это всегда лучше, чем он же, возвышающийся на

пьедестале.

В непосредственном соседстве с юмором, в том же ряду категорий, необходимость которых в таком деле, как космические исследования, кажется с

первого взгляда несколько неожиданной, стоит фантазия.

Хотя, вообще-то, о месте фантазии в любом творческом деле в последнее

время говорили. Говорили, может быть, не много, но достаточно весомо.

Классической в этом смысле стала фраза немецкого математика Гильберта, узнавшего, что один из его учеников собирается бросить математику, чтобы

заняться поэзией, и сказавшего по сему поводу:

— Ну, что ж. Наверное, для математики у него не хватает фантазии. .

После этого уже не приходится особенно удивляться словам одного из

пионеров космонавтики Михаила Клавдиевича Тихонравова, сказанным о

Королеве в апреле шестьдесят шестого года — в первый День космонавтики, проводившийся без Королева:

— Он был очень возбудимый, увлекающийся человек. Человек богатой, порой необузданной фантазии. .

403 И хотя Королев в обычном, «служебном»,- общении эту свою склонность к

увлечениям и приверженность к фантазии, естественно, несколько припрятывал, поверить в сказанное Тихонравовым, в общем, нетрудно. Но вот Феоктистов —

по внешним проявлениям своего темперамента едва ли не полный антипод

Королева. И вдруг от Феоктистова мы слышим, что, в его представлении, в

человеке «главный талант — увлеченность»! А говоря о попытках найти в

беспредельном космосе «следы деятельности каких-то других разумных обществ, засечь сигналы внеземной цивилизации», он признается, что хотя «всерьез такую

проблему мы пока не воспринимаем», но ему в это «хочется верить, скажем так, потому что очень уж грустно, если мы одиноки в мире.. ».

Согласитесь, такой повод для грусти не очень-то вяжется с устоявшейся в

литературе фигурой рационального, суховато мыслящего, чем-то похожего на

создаваемые им машины ученого-конструктора.

Чего уж после этого ожидать от людей литературы и искусства. И

действительно, Назым Хикмет на вопрос журналиста Н. Мара, что он хотел бы

увидеть на Луне, если бы полетел на нее, ответил — ответил в январе 1962 года, когда полет на Луну еще воспринимался большинством людей на Земле как

чистая фантазия (опять она!):

— Новые краски, формы, которых не знает Земля. Слушая Гагарина и

Титова, я понял, что, например, черный цвет там абсолютно черный. . Замечу, кстати, что покорение космоса оказывает большое влияние на искусство.. Космос

будет влиять и на литературу — он требует от писателя большого кругозора и

глубины..

Влияние на искусство.. Влияние на литературу.. Право же, довольно

весомое дополнение к тому, что мы говорили по вопросу о том, «а кому он

нужен, этот космос?».

И по-человечески очень понятно, почему, особенно в первые годы полетов

пилотируемых космических кораблей, многих из нас так потянуло на

романтические преувеличения или, по крайней мере, на романтически

преувеличенные формулировки. Взять, к примеру, хотя бы выражение: «рейс к

звездам», тысячу раз приложенное к орбитальным полетам. Ведь если

нарисовать, соблюдая масштабы, земной шар и огибаю-

404

щую его траекторию такого полета, то линия пути космического корабля

практически сольется с линией земной поверхности, — ну что, в самом деле, составляет высота полета в 400—500 километров по сравнению с двенадцатью с

половиной тысячами километров— диаметром нашей планеты!. Так что, строго

говоря, это «звездное» плавание — плавание довольно каботажное. По сути

дела..По нашему душевному восприятию — нет! Только звездное — и ни капли

меньше!

Откуда возникло такое восприятие? Интуитивно это понятно, наверное, каждому, но особенно четко я понял, в чем -тут дело, прочитав очень

понравившуюся мне книгу моряка и писателя Виктора Конецкого «Среди мифов

и рифов». Участвуя в экспедиции в Атлантику в качестве второго помощника

капитана — «секонда». — судна «Невель», он неожиданно получил возможность

как бы прикоснуться к космосу. Задачей экспедиции было радиослежение с «той»

стороны земного шара за советской космической станцией, которая отправлялась

на Луну. Поначалу Конецкий — профессиональный моряк, привыкший к тому, что флот (недаром именуемый торговым или коммерческим) выполняет задачи

гораздо более конкретно хозяйственные, — относился к стоявшим перед

экспедицией проблемам с известной долей скепсиса. Обнаружив под заголовком

морской карты примечание: «На территории Португальской Гвинеи и Сьерра-Леоне речки, показанные точечным пунктиром, даны гипотетически.. » — Виктор

Викторович ворчливо замечает: «Мы Земли не знаем, а лезем на Луну.. » И все

же с секундомером в руках проверяет («Ради праздного любопытства») совпадение фактического момента появления сигнала лунной станции с

расчетным. А главное — задает «в темноту» вопрос: «Там летит какой-нибудь

парень?» Вот в этом-то, я убежден, все дело! Наличие на борту космического