Избранное в двух томах

наблюдателя, наконец, само общение с Шелестом и Васяниным — настоящими, штатными летчиками-испытателями, в то же время не ограничивающими свою

деятельность одной лишь только пилотской кабиной, — все это было такой

академией, переоценить которую невозможно. Особенно нам, доморощенным, прошедшим в свое время мытье в тех же водах.

Теперь, после освоения азов, ему настало время садиться за штурвал! Но

очень скоро судьба нанесла Гарнаеву второй тяжелый удар.

В чью-то инициативную голову пришла идея «проверить» личный состав

наших летчиков-испытателей: насколько, так сказать, надежны руки, которым

доверены многомиллионные опытные и экспериментальные самолеты. Впрочем, не в какой-то отдельной, пусть сколь угодно инициативной «голове» было, конечно, дело. Причины происходившего носили характер гораздо более

широкий.. Не приходится удивляться, что проверка развернулась полным ходом.

К сожалению, основным ее критерием служили не живые дела

«подследственных», а прежде всего их анкеты. Нет надобности перечислять

номера анкетных пунктов, по которым шло разделение на «чистых» и

«нечистых». Увы, последних в нашем коллективе оказалось числом поболее, чем

первых, так что кадры испытателей были признаны недопустимо засоренными.

И, как нетрудно догадаться, среди преданных остракизму оказался и Гарнаев: на

фоне завидной безупречности всех прочих пунктов анкеты пункт «Привлекался

ли ранее. .» был у него существенно подпорчен.

Второй удар оказался для Гарнаева психологически едва ли не тяжелее

первого.. У него изъяли пропуск на аэродром. Только из-за ограды мог он ви-318

деть, как взлетают, уходят в зону испытаний, возвращаются, заходят на посадку

те самые самолеты, теплые штурвалы которых всего несколько дней назад

дрожали в его руках. Отрываться во второй раз от любимого дела оказалось едва

ли не тяжелее, чем в первый. Хотелось закрыть глаза, скрыться, уехать прочь, не

видеть всего, что приходится с кровью отдирать от своего сердца!

Но сердце сердцем, а слушать его биение без контроля со стороны разума и

воли нельзя. Это Гарнаев понимал отлично. Понимал, а потому.. принял

предложенную ему должность заведующего институтским клубом.

Целый год ежедневно приходил он на службу в расположенное тут же, у

самой ограды аэродрома, здание клуба. Составлял репертуар киносеансов, организовывал самодеятельность, следил за своевременный обновлением

плакатов и лозунгов — словом, делал все, что положено добропорядочному

завклубом. Делал аккуратно, старательно, я сказал бы даже — с душой, если бы

его душа прочно не осталась по ту сторону ограды, на аэродроме (благо ей, как

субстанции нематериальной, пропуска для этого не требовалось).

Это было, конечно, настоящее самоистязание. Но в конце концов оно себя

оправдало. Прошла та смутная пора, наступила «оттепель» середины 50-х годов, и Гарнаева вернули — в третий раз — за штурвал.

Нетрудно представить себе, как залетал он после столь долгого и тяжелого

поста! Быстро восстановив былые навыки и освоив новые для себя типы

летательных аппаратов, Гарнаев брался, без преувеличения, за любую работу на

любой машине — от одноместного скоростного истребителя до тяжелого

пассажирского лайнера, от планера до самолета, от вертолета до винтокрыла

(появился в свое время в природе и такой аппарат). Жаль, не было у нас

воздушных шаров, а то он, конечно, постарался бы полетать и на них. И

безвременная смерть настигла этого выдающегося летчика в августе 1967 года

тоже на нестандартной работе — тушении лесных пожаров с вертолета..

Случались у Гарнаева и осечки, и, может быть, даже несколько чаще, чем у

других, более осторожных и менее приверженных к нестандартной работе

319

летчиков. Но если отнести эти единичные осечки ко всему, ч т 6, а главное, как

испытал Юрий Александрович Гарнаев (так сказать, подсчитать разность забитых

и пропущенных мячей), счет в его пользу получается подавляющий. Вскоре

Гарнаеву в один и тот же день (я не знаю другого такого случая) были присвоены

звания Героя Советского Союза и заслуженного летчика-испытателя СССР.

В годы, когда его имя начало то и дело появляться в печати, когда на

страницах журналов все чаще стали появляться его портреты, когда в любом

собрании фраза «Слово предоставляется Юрию Александровичу Гарнаеву»

встречалась долгими, дружными аплодисментами, многие люди, узнавшие его

лишь в это время, искренне считали, что он «счастливчик», человек, которому в

жизни сильно повезло.

Что ж, вообще говоря, можно с этим и согласиться. Каждый летчик-испытатель считает, что ему повезло.

Но свое везение Гарнаев создал себе сам, собственными руками, вопреки

многим и многим, весьма неблагоприятным для этого обстоятельствам.

* * *

Но вернемся к турболету, с которого начали рассказ о Гарнаеве.

Когда «этажерка» впервые неуверенно отделилась от земли и, покачиваясь, зависла на высоте одного-двух метров, трудно было отделаться от ощущения, что

происходит нечто почти мистическое. Ни крыльев самолета, ни несущего винта

вертолета, ни объемистого баллона аэростата — ничего того, что издавна

помогало человеку, преодолевая вечно действующую силу тяжести, поднимать

созданные им сооружения над землей, и — гляди-ка! — тем не менее летает!

В этом странном ощущении было нечто от восприятия внешнего вида первых

реактивных самолетов:

— Неужели эта дырка полетит?

Но та дырка, как известно, полетела. Полетел, конечно, и турболет. Подобно