Избранное в двух томах
Шрифт:
наблюдателя, наконец, само общение с Шелестом и Васяниным — настоящими, штатными летчиками-испытателями, в то же время не ограничивающими свою
деятельность одной лишь только пилотской кабиной, — все это было такой
академией, переоценить которую невозможно. Особенно нам, доморощенным, прошедшим в свое время мытье в тех же водах.
Теперь, после освоения азов, ему настало время садиться за штурвал! Но
очень скоро судьба нанесла Гарнаеву второй тяжелый удар.
В чью-то инициативную голову пришла идея
наших летчиков-испытателей: насколько, так сказать, надежны руки, которым
доверены многомиллионные опытные и экспериментальные самолеты. Впрочем, не в какой-то отдельной, пусть сколь угодно инициативной «голове» было, конечно, дело. Причины происходившего носили характер гораздо более
широкий.. Не приходится удивляться, что проверка развернулась полным ходом.
К сожалению, основным ее критерием служили не живые дела
«подследственных», а прежде всего их анкеты. Нет надобности перечислять
номера анкетных пунктов, по которым шло разделение на «чистых» и
«нечистых». Увы, последних в нашем коллективе оказалось числом поболее, чем
первых, так что кадры испытателей были признаны недопустимо засоренными.
И, как нетрудно догадаться, среди преданных остракизму оказался и Гарнаев: на
фоне завидной безупречности всех прочих пунктов анкеты пункт «Привлекался
ли ранее. .» был у него существенно подпорчен.
Второй удар оказался для Гарнаева психологически едва ли не тяжелее
первого.. У него изъяли пропуск на аэродром. Только из-за ограды мог он ви-318
деть, как взлетают, уходят в зону испытаний, возвращаются, заходят на посадку
те самые самолеты, теплые штурвалы которых всего несколько дней назад
дрожали в его руках. Отрываться во второй раз от любимого дела оказалось едва
ли не тяжелее, чем в первый. Хотелось закрыть глаза, скрыться, уехать прочь, не
видеть всего, что приходится с кровью отдирать от своего сердца!
Но сердце сердцем, а слушать его биение без контроля со стороны разума и
воли нельзя. Это Гарнаев понимал отлично. Понимал, а потому.. принял
предложенную ему должность заведующего институтским клубом.
Целый год ежедневно приходил он на службу в расположенное тут же, у
самой ограды аэродрома, здание клуба. Составлял репертуар киносеансов, организовывал самодеятельность, следил за своевременный обновлением
плакатов и лозунгов — словом, делал все, что положено добропорядочному
завклубом. Делал аккуратно, старательно, я сказал бы даже — с душой, если бы
его душа прочно не осталась по ту сторону ограды, на аэродроме (благо ей, как
субстанции нематериальной, пропуска для этого не требовалось).
Это было, конечно, настоящее самоистязание. Но в конце концов оно себя
оправдало. Прошла та смутная пора, наступила «оттепель» середины 50-х годов, и Гарнаева вернули —
в третий раз — за штурвал.Нетрудно представить себе, как залетал он после столь долгого и тяжелого
поста! Быстро восстановив былые навыки и освоив новые для себя типы
летательных аппаратов, Гарнаев брался, без преувеличения, за любую работу на
любой машине — от одноместного скоростного истребителя до тяжелого
пассажирского лайнера, от планера до самолета, от вертолета до винтокрыла
(появился в свое время в природе и такой аппарат). Жаль, не было у нас
воздушных шаров, а то он, конечно, постарался бы полетать и на них. И
безвременная смерть настигла этого выдающегося летчика в августе 1967 года
тоже на нестандартной работе — тушении лесных пожаров с вертолета..
Случались у Гарнаева и осечки, и, может быть, даже несколько чаще, чем у
других, более осторожных и менее приверженных к нестандартной работе
319
летчиков. Но если отнести эти единичные осечки ко всему, ч т 6, а главное, как
испытал Юрий Александрович Гарнаев (так сказать, подсчитать разность забитых
и пропущенных мячей), счет в его пользу получается подавляющий. Вскоре
Гарнаеву в один и тот же день (я не знаю другого такого случая) были присвоены
звания Героя Советского Союза и заслуженного летчика-испытателя СССР.
В годы, когда его имя начало то и дело появляться в печати, когда на
страницах журналов все чаще стали появляться его портреты, когда в любом
собрании фраза «Слово предоставляется Юрию Александровичу Гарнаеву»
встречалась долгими, дружными аплодисментами, многие люди, узнавшие его
лишь в это время, искренне считали, что он «счастливчик», человек, которому в
жизни сильно повезло.
Что ж, вообще говоря, можно с этим и согласиться. Каждый летчик-испытатель считает, что ему повезло.
Но свое везение Гарнаев создал себе сам, собственными руками, вопреки
многим и многим, весьма неблагоприятным для этого обстоятельствам.
* * *
Но вернемся к турболету, с которого начали рассказ о Гарнаеве.
Когда «этажерка» впервые неуверенно отделилась от земли и, покачиваясь, зависла на высоте одного-двух метров, трудно было отделаться от ощущения, что
происходит нечто почти мистическое. Ни крыльев самолета, ни несущего винта
вертолета, ни объемистого баллона аэростата — ничего того, что издавна
помогало человеку, преодолевая вечно действующую силу тяжести, поднимать
созданные им сооружения над землей, и — гляди-ка! — тем не менее летает!
В этом странном ощущении было нечто от восприятия внешнего вида первых
реактивных самолетов:
— Неужели эта дырка полетит?
Но та дырка, как известно, полетела. Полетел, конечно, и турболет. Подобно