Избранное в двух томах

возникающей из пены морской Афродите (это поэтичное сравнение принадлежит, как легко догадаться, не мне, а одному из создателей турболета), вылезал он из

густой шапки дыма и пыли, выбиваемой из грунта мощной реактивной струей.

320 Вскоре Гарнаев освоил созданную им же методику пилотирования турболета

так, что выделывал на нем эволюции, напоминавшие не столько полет

нормального летательного аппарата, сколько танцы; причем танцы не бальные, а

скорее так называемые эксцентрические.

Впрочем, он и не был нормальным, этот аппарат.

Уж кого-кого, а его отнести к ведомству экзотических, что называется, сам

бог велел. Весь вопрос в том — навсегда ли?

ЛЕТНАЯ ТЕХНИКА И ЛЕТНАЯ ЭТИКА

Самолет снижался быстро и неотвратимо.

До земли оставалось немногим более километра. На этой высоте особенно

заметно, как приближается горизонт. Его линия обретает привычную, земную

четкость. В стратосфере, даже в ясную погоду, горизонт обычно не

просматривается: он так далек, что теряется где-то за тридевять земель в дымке и

превращается в широкий, неопределенного цвета мутный пояс, ниже которого —

земля, а выше — небо. Спускаясь с высоты, летчик видит, как сужается этот пояс

и вот здесь — как раз где-то около тысячи — тысячи пятисот метров— вновь

превращается в линию.

Пределы видимого быстро сокращаются. Но зато это видимое увеличивается

в размерах, конкретизируется, прорастает незаметными с высоты деталями: ползущими автомашинами и поездами, закопченными участками — пятнами

цивилизации — вблизи фабрик и заводов, бликами света, отраженного в стеклах.

Даже дороги, только что казавшиеся тонкими черточками, приобретают вторую

размерность — ширину.

Земля оживает.

И, сколько ни летай, это возвращение с необитаемых высот на живую землю

никогда не проходит незамеченным, каждый раз вызывает какое-то теплое

движение в душе летчика.

Каждый раз, но не сегодня.

321 Сегодня машина снижается не так, как обычно. Не слышно прерывистых

выхлопов работающего на малом газу мотора. Нет привычной мелкой дрожи на

ручке управления. За стеклами кабины шуршит плотный воздушный поток

обтекания — и больше ничего. Как на планере.

Самолет действительно снижается, как планер. Только, к сожалению, во

много раз быстрее! Мотор выключен, винт не дает тяги и вращается вхолостую, как ветрянка, от встречного потока воздуха.

Да, сейчас летчику не до красот природы. Из всего раскрывающегося внизу

его интересует только одно: аэродром, по направлению к которому он планирует.

И одна лишь мысль вертится в голове: «Дотяну или не дотяну?»

Поначалу, сразу после выключения мотора, казалось, что запаса высоты, чтобы спланировать на аэродром, хватает. Потом вдруг возникли сомнения. Еще

через некоторое время они снова исчезли: «Нет, дотяну. Без лишних запасов, но, кажется, дотяну».

К сожалению, никаких приборов, точно показывающих точку земной

поверхности, в которую попадет планирующий самолет, не существует.

Приходится оценивать положение вещей на глаз. А глаз — прибор, увы, не

всегда надежный!

Не мудрено, что уверенность летчика в исходе дела претерпевала столько

колебаний: «Дотяну или не дотяну?. »

Сомнения летчика были на сей раз особенно тяжки.

И на это была своя причина: дело в том, что мотор сегодня, в сущности, не

отказал — не разрушился, не заклинил, не сбросил самопроизвольно тягу. Летчик

сам выключил его. Перекрыл топливный кран, убрал сектор газа, протянул левую

руку к выключателю зажигания — и выключил. Такое решение он принял

потому, что обнаружил пока еще косвенные, но уже бесспорно тревожные

симптомы в показаниях приборов, контролирующих работу мотора: не такая, какая полагалась бы на данном режиме, температура, не такое давление. Ничто

еще не вышло за пределы допустимого, но явно двинулось к этим пределам.

А мотор — новый, опытный. Ради его испытания и проводятся полеты по

всей программе. Запороть такой мотор — большая беда.

322 Но и выключить его без бесспорных к тому оснований — значит подвергнуть

весь самолет вместе с драгоценным опытным мотором риску вынужденной

посадки. Тут риск — и там риск. Где он меньше?

Нелегко принять решение при подобных обстоятельствах! Собственной

рукой выключить здоровый, работоспособный, ровно гудящий мотор! В этом

есть что-то противоестественное. Что-то похожее на действия врача, который, осмотрев, казалось бы, совершенно здорового, цветущего, ни на что не

жалующегося человека, решительно укладывает его на операционный стол.

Укладывает, не скрывая, что операция может окончиться трагически, но что, если

отказаться от нее, вероятность трагического исхода будет еще больше. Когда

узнаешь о таком случае, каждый раз что-то в подсознании активно протестует:

«Не надо! Оставьте все, как есть! Ведь в сколько-нибудь явном виде ничего

плохого пока не происходит!. »

Не знаю, что испытывает принимающий подобное решение врач. Думаю, вряд ли он сохраняет такое же безмятежное внутреннее спокойствие, какое

демонстрирует больному и его родным.

Летчик, во всяком случае, не сохраняет. Его душу гложет червь сомнения: а

вдруг врут приборы? Это же бывает! А ты, так легко поверив им, выключаешь

исправный, ни в чем не виноватый мотор! И хорошо еще, если дело окончится

только прерванным, не выполненным до конца заданием: осмотрят мотор на

земле, убедятся, что все в порядке, улыбнутся: «Эх ты, старый перестраховщик!»

— и через час ты снова в воздухе на этой же машине.