Избранное в двух томах

немного отдышались.

Но, вернувшись на свой аэродром, мы узнали, что, как говорится, «произвели

впечатление». Наше необычное появление оказалось, с чисто зрелищной точки

зрения, даже эффектным. В общем, нас причислили к категории победителей, судить каковых не принято.

Бывает, оказывается, и так, что даже наши ошибки оборачиваются нам же на

пользу.

209

ИСПЫТАНИЯ „ТУ-ЧЕТВЕРТЫХ" ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Парад прошел. Опять начались так называемые трудовые будни. Говорю «так

называемые» потому, что будни эти отнюдь не были серы и однообразны, Во

всяком случае, сюрпризов они преподносили значительно больше, чем хотелось

бы. Не заставило себя ждать и первое серьезное происшествие на «Ту-четвертом».

Всего за несколько дней до него с завода прилетела «четверка», пилотируемая летчиком-испытателем В. П. Маруновым. Но едва успели мы

обрадоваться, что нас уже четверо, как нас снова стало только трое.. Получилось

это так. Васильченко на «тройке» гнал площадку: обычную, тихую, невинную

площадку, даже не на максимальном режиме работы двигателей. Показания всех

приборов были в полном ажуре.

Внезапно эта идиллия нарушилась сообщением из кормового отсека:

— Дым и пламя из-под капота третьего мотора. Поначалу ни с мест летников, ни с поста бортинженера пожар виден не был: встречный поток воздуха относил

огненный шлейф назад. Тем не менее мотор, конечно, сразу же выключили, перекрыли подачу бензина, пустили в ход противопожарную систему — словом, приняли все меры для ликвидации огня.

Самолет со снижением шел к своему аэродрому из дальнего края

испытательной зоны, где, как назло, его застигло происшествие.

— В корме! Как там дела? — спросил Васильченко.

Ответ был неутешителен:

— Пламя увеличивается.. До самого хвоста язык. . До хвоста — это добрых

два десятка метров! Ничего не скажешь: пожар полноценный. .

Еще минута — и в СПУ раздался голос бортинженера Николая Филизона:

— Вот теперь видно..

Доступная взору бортинженера передняя часть мотора, обычно глубоко

затененная окружающим ее ка-

210

потом, светилась мрачным, бордово-красным светом, словно только что отлитая

из расплавленного металла. Командир корабля подумал о многих тоннах бензина

в крыльевых — прямо за горящим мотором — баках, наглядно представил себе, как все эти тонны [(что весьма вероятно) взорвутся, и, вздохнув, дал команду:

— Бортинженеру — разгерметизировать машину. В носовой и кормовой

кабинах — открыть люк и дверку. Всему экипажу — покинуть самолет!

И тут же, обернувшись к бортинженеру, бросил на него весьма сложный

взгляд, значение которого, если выразить словами, звучало бы приблизительно

так: «В сущности, и тебе, Коля, надо бы прыгать.. Тут в ближайшее время может

так рвануть, что от нас только разрозненные молекулы останутся. . Но я сам еще

немного погожу.. А без тебя мне как без рук. . Мне ведь даже этот подлец —

третий мотор — толком не виден. Конечно, смотри сам, но, может быть. .»

И сколь, казалось бы, ни сложно было расшифровать значение этого взгляда, Филизон все понял сразу. Он ничего не стал говорить по СПУ, дабы не «вносить

элементов дискуссии» в выполнение общей команды, но когда кто-то из

готовящихся к прыжку соседей спросил его:

— А ты что же? — кратко буркнул в ответ:

— Никуда я не пойду..

Особенно неприятно было прыгать находившимся в кормовой кабине.

Бушевавшее теперь уже вовсю пламя лизало фюзеляж как раз в том месте, где

была расположена дверка. Инженер-наблюдатель, первым сунувшийся было к

ней, тут же отпрянул назад: прыгать приходилось прямо в огонь!.

В такие моменты, чтобы пресечь общую растерянность, обязательно нужен

один — хотя бы один! — спокойный и решительный человек, способный

сохранить полную ясность мышления и действовать не от «хочется», а от «надо».

Таким человеком в кормовой кабине «тройки» оказался один из старейших (еще

со времен отдела летных испытаний ЦАГИ) сотрудников нашего коллектива, инженер-летчик Василий Яковлевич Молочаев, выполнявший в этом полете

обязанности наблюдателя-экспериментатора.

Он отстранил замешкавшегося наблюдателя и решительно прыгнул первым

сам.

211 В носовой кабине возникла было подобная же ситуация, но ее не менее

оперативно ликвидировал инженер Д. Ф. Гордеев. Он, недолго думая (здесь это

выражение имело совершенно точное значение: долго думать времени не было!), энергично согнул ногу, наподдал коленом, так сказать, по корпусу

остановившегося над люком человека и этим, может быть, не очень салонным, но

зато весьма эффективным методом помог ему покинуть самолет.

Как и следовало ожидать, пламя не успело обжечь прыгающих: их мгновенно

отбрасывало потоком назад и вниз.

Девять белых парашютных куполов распустилось в воздухе за хвостом

быстро удалявшегося самолета. Девять человек долго — почти до самого своего

приземления в мягкую траву приокских лугов — провожали взглядом горящую

машину. Теперь горел уже не только мотор — пламя перебросилось на крыло, и

тянущаяся за «тройкой» полоса густого черного дыма была за десятки

километров видна в ясном, голубом небе.

Становилось очевидно, что дойти до аэродрома самолет все-таки не успеет.

Надо было прыгать и двум последним оставшимся в нем людям —

Васильченко и Филизону. Но тут снова всплыло то самое неизменно

возникающее в подобных случаях соображение: по обломкам брошенной

экипажем и, конечно, в дым разбившейся машины невозможно будет сколько-нибудь надежно установить причину аварии. Пропадет стоящий многие

миллионы самолет, и, главное, пропадет зря. .