Избранное в двух томах

Васильченко.

Задолго до испытаний опытной серии «Ту-четвертых» он уже успел доказать

это.

* * *

Как-то раз, еще во время войны, оказавшись пролетом на аэродроме, где

работал Васильченко, я обратил внимание на непривычно быстро несущийся над

летным полем пикировщик Пе-2, из хвоста которого вырывалось ревущее пламя.

Я тревожно оглянулся на окружающих — не люблю огня на самолете! — но уви-201

дел на их лицах никак не тревогу, а скорее интерес к происходящему, причем

интерес нельзя сказать, чтоб очень уж пылкий: по-видимому, они видели этот

эффектный номер далеко не в первый раз,

— Кто летит?

— Васильченко.

Оказалось, что он испытывал ракетную ускорительную установку с

жидкостным реактивным двигателем (ЖРД), смонтированную в хвосте обычного

серийного Пе-2. Это должно было дать возможность при необходимости на

короткое время резко увеличить скорость и быстро преодолеть зону

интенсивного зенитного огня или оторваться от атакующих истребителей

противника.

Правда, в дальнейшем ЖРД в авиации не пригодились — не выдержали

конкуренции со значительно более приспособленными для работы в пределах

атмосферы реактивными газотурбинными двигателями. Но труды создателей

ЖРД не пропали даром: был создан полноценный задел для ракетной — боевой и

космической — техники будущего.

Новинка была очень интересная, и я незамедлительно отправился

знакомиться с ней на край аэродрома, куда подрулил успевший приземлиться

самолет,

— Кто сделал эту штуку? — спросил я, поздоровавшись с Александром

Григорьевичем и выслушав его блицлекцию о ракетном двигателе и всей

ускорительной установке.

— А вот поговори с ним, — ответил Васильченко и показал мне на плотного, среднего роста человека, одетого в несколько странный, особенно для летнего

времени, костюм: куртку и брюки из какого-то черного подкладочного материала.

И в тот же миг я узнал этого человека. Нас познакомили еще за несколько лет

до начала войны, но после этого встречаться нам — отнюдь не по нашей воле! —

не довелось. Тем не менее я имел полное представление о нем. Больше всего —

благодаря рассказам моего друга летчика-испытателя В. П. Федорова, который

много поработал с этим конструктором и, в частности, испытывал его

ракетопланер, о котором я уже писал. Федоров говорил о нем очень дружески, тепло, с огромным уважением и нескрываемой болью по поводу его нелегко

сложившейся судьбы.

202 Я подошел к конструктору, мы поздоровались, отошли немного в сторону и

сели на какие-то валявшиеся у аэродромной ограды бревна.

В течение всего последующего неторопливого разговора вокруг нас, как

привязанный, встревоженно кружился неизвестный мне молодой человек. Он то

присаживался рядом с нами, то снова нервно вскакивал, то опять садился, изо

всех сил стараясь не упустить ни одного слова из нашего разговора. Судя но

всему, бедняга чувствовал, что происходит какое-то «нарушение», но прямых

оснований вмешаться не видел, так как к категории «не имеющих отношения» я

явно не подходил и держался как только мог неприступно, едва ли не впервые в

жизни изо всех сил напуская на себя важность, соответствующую моему

тогдашнему майорскому званию, да и тема нашей беседы не выходила за

узкопрофессиональные, прямо касавшиеся объекта испытаний пределы. Не

выходила по крайней мере внешне, а что касается так называемого подтекста, то

он никакими инструкциями не предусмотрен.

Наверное, со стороны вся эта картина выглядела довольно комично, но в тот

момент я в отличие от своего обычного состояния способность к восприятию

смешного утерял полностью.

Я видел перед собой другое — еще одну (сколько их?) форму проявления

несгибаемого человеческого мужества. Сквозь сугубо прозаические слова — о

тягах, расходах, количествах повторных включений — предо мной в полный рост

вставал внутренний облик человека, творчески нацеленного на всю жизнь в

одном определенном направлении. В этом направлении он и шел. Шел вопреки

любым препятствиям и с демонстративным пренебрежением (по крайней мере

внешним) ко всем невзгодам, которые преподнесла ему недобрая судьба.

Передо мной сидел настоящий Главный конструктор, точно такой, каким он

стал известен через полтора с лишним десятка лет, — энергичный и

дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый, вспыльчивый и

отходчивый. Большой человек с большим, сложным, противоречивым, нестандартным характером, которого не смогли деформировать никакие внешние

обстоятельства, ломавшие многих других людей, как тростинки.

203 При всем желании автора по возможности избегать дополнительных

комментариев к тексту предыдущих изданий этих воспоминаний, только что

описанный эпизод таких комментариев требует настоятельно.

В тех, первых публикациях сказать прямо, что речь идет о С. П. Королеве, было невозможно. Имя Главного конструктора было обнародовано у нас лишь в

1966 году, после того как его не стало.

Но даже в последующих изданиях, когда фамилия Королева стала

«открытой», требования цензуры того времени категорически не допускали

упоминания о том, что около шести лет своей жизни знаменитый Главный

конструктор провел в заключении.

Правда, даже в том виде, в котором этот отрывок — начиная с самой первой

публикации у Твардовского в «Новом мире» — был напечатан, читатели, судя но

их многочисленным письмам, прекрасно поняли, что к чему. Лишний раз

подтвердился совет одного старого писателя: обращаясь к читателю, исходи из