Избранное
Шрифт:
пол, стены, не оставляя без внимания ни одного экипажа, в каждом
подозревая замаскированный броневик.
Напоследок остановились перед каретой-двуколкой. На черной
лакированной поверхности ее еще переливался зеркальный блеск. А в боку
– дыра с вывороченной белесой щепой...
В неумолчной воркотне смотрителя зазвучали скорбные ноты. Это
была карета Александра Второго. Народоволец Игнатий Гриневицкий в 1881
году метнул в нее бомбу и казнил царя. Ценою собственной жизни.
Но вот
– Ну? - ядовито спросил Домокуров. - Что скажешь теперь, моряк?
Куда же девался броневик?
– А ты петухом не наскакивай, - сказал матрос. - Я ведь не
утверждал, что он именно здесь, в достоверности. А догадку проверить
не мешало. Иль не так?
Расстались невесело.
x x x
Возвратился Домокуров в музей. В зале, как всегда, посетители.
Глядит - у одного из них тетрадь в твердых корочках. "Забыл убрать", -
подосадовал он на себя. В эту тетрадь он записывал беседы с ветеранами
революции и различные факты из революционного прошлого Петрограда и
страны. Все это он старался использовать в экспозициях.
Но тетрадь сама по себе еще не экспозиция, и Домокуров,
извинившись перед любознательным посетителем, который перелистывал
тетрадь, представился: "Сотрудник музея" и протянул руку за тетрадью.
Но посетитель руку отстранил, повернулся на голос - и Домокуров
оказался перед крупным плечистым человеком. При взгляде на него Сергей
невольно подумал: "Видать, не вывелись еще Ильи Муромцы, рождаются и
нынче".
Богатырь, добродушно улыбнувшись, отдал тетрадь:
– Не дочитал я, тут про наш "Красный треугольник", может,
расскажешь.
Присели. Богатыря заинтересовало прогремевшее на весь Питер
событие перед революцией. Сам он на заводе только с двадцатого.
Сейчас в подвалах "Красного треугольника" хранятся запасы сырья,
а тогда...
Ослизлый каменный пол, лежат как попало на соломе женщины.
Некоторые из них еще стонут и корчатся. Толпятся родственники, кладут
пятаки в провалы глаз и накрывают лица мертвых платками. Крики, плач,
бессвязные причитания...
Но вот какой-то человек со строгим лицом коротко взмахивает
руками. Еще раз взмахивает - это приказ, требование... Он затягивает
молитву, и вот уже люди крестятся и нестройно поют хором: "Да будет
воля твоя, да приидет царствие твое..." Но и в словах смирения перед
богом звенят ноты отчаяния и протеста.
Строгий человек, не переставая коротко взмахивать руками, будто
ловил мух, кивком головы показал на оттопыренный карман своего пальто.
Его сразу поняли, потянули из кармана тоненькие желтые свечки,
оставляя взамен медяки и серебрушки.
По всему подвалу замерцали пугливые, шарахающиеся
от сквозняковогоньки. Но песнопение стало стройнее, крепче.
На полу возле бившейся в бреду матери сидел мальчишка. Красивые
черные глаза, про которые она, бывало, смеясь, говорила сыну: "Это
цыганские звезды", как-то странно оборачиваются белками. Это непонятно
и страшно. Он дергает ее за распустившиеся волосы, а мать не слышит,
даже не узнает его. И вдруг какая-то сила ударяет его в самое сердце,
и с распростертыми руками он падает на тело матери, зарывается головой
в черную гущу волос, и мерещится мальчонке, что это уже не волосы
матери, а сомкнувшаяся над его маленькой жизнью беспросветная ночь...
– Вот ужасти... - вздохнул посетитель. - А как ты узнал про то,
что в подвале?
– Да я же и есть тот мальчишка... - с трудом выговорил Сергей -
не узнал своего голоса. Поспешил прочь.
Завод тогда принадлежал капиталистам и назывался "Товарищество
российско-американской резиновой мануфактуры "Треугольник"". А для
капиталистов - только бы прибыль. И пустили в цехах по столам для
клейки галош неочищенный бензин: он ядовит, но зато подешевле.
Начались обмороки, но администрация жалоб не приняла. Так отравилось
около ста галошниц, большинство из них умерло.
Это произошло в 1915 году.
Сироту подобрали и определили в приют. Потом детский дом с
советским флагом на фасаде, школа. А там рабфак и университет.
О своих неудачах в поисках броневика Домокуров помалкивал, но
сколько же можно таиться? То и дело пропадал с работы - нарвался уже
на замечание заведующего музеем товарища Чугунова. Сергей уважал
начальника - дельный администратор, иного не скажешь. Но конечно, у
каждого свои слабости. По паспорту Чугунов Феодосий Матвеевич, а
требовал, чтобы говорили "Федос".
В музее посмеивались: "Не иначе как поклонник Дюма. В "Трех
мушкетерах" - Атос, Портос... Ну, и Федос становится в строку..." А
Чугунов, как оказалось, даже и не слыхал, что был такой знаменитый
романист. Дело обстояло проще. Как-то невзначай Домокуров обмолвился,
сказал "Феодосий". Чугунов обрезал: "Не делай из меня попа-поповича!"
Любил он называть себя ученым словом - атеист.
А деловые качества Чугунова проявились, например, в следующем.
Заметил он, что в заброшенном Зимнем дворце, наряду с официальным
Музеем Революции, подает признаки жизни как бы другой музей -
нелегальный. Дворцовая челядь после залпа "Авроры" рассеялась, но
когда дворец никого уже не интересовал, кое-кто из лакеев и
камердинеров царской службы тайком возвратился во дворец и устроился
там на жительство. Власти не обратили на это внимания - да и попробуй