Избранные труды по русской литературе и филологии
Шрифт:
Один из названных в программе ученых, античник С. Я. Лурье (1891–1964) доводился родственником семье Гаркави 414 , а через нее был в отдаленном родстве с Тыняновым. Ссылки на Лурье см. в ПИЛК (С. 112), в ПСЯ (1965. С. 193); его статья «„Гавриилиада“ и апокрифические евангелия» напечатана под одной обложкой с «Архаистами и Пушкиным» – в сб. «Пушкин в мировой литературе» (1926). Несомненно, они должны были говорить и на тему книги Лурье «Антисемитизм в древнем мире» (1922) 415 .
414
См.: Вересова Т. В. Две родственные семьи: Тыняновы и Гаркави // М-95–96. С. 374. – Сост.
415
Ср. переписку автора с отцом, Я. Л. Лурье, на ту же тему, опубл. в: In memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. С. 211–232.
В целом программа ориентирована не столько на «я», сколько на «других». Лишь в одном месте, если не считать начального пункта («Режица»), личные события выдвинуты на первый план, причем на фоне войны и революции; здесь же констатирован перерыв в университетских занятиях в 1917–1918 гг. 416 (кратковременное исключение из университета в 1914 г. за участие в студенческой сходке не повлекло такого перерыва 417 , а само участие в подобных акциях 418 Тынянов в программе не упоминает, явно не придавая ему значения).
416
Этот перерыв (академический отпуск с февраля 1917 г. по октябрь 1918 г. – эпизод документирован И. Н. Сухих
417
См. воспоминания Л. А. Зильбера: Природа. 1984. № 3. С. 84, 86.
418
См. воспоминания Ю. Г. Оксмана: ПТЧ. С. 91–92.
Отметим, отвлекаясь в сторону, что в небольшой сохранившейся части бумаг студенческих лет – конспекты таких книг, как «П. Я. Чаадаев» М. О. Гершензона, «Le vers francais» М. Граммона (Paris, 1913), «Герои и героическое в истории» Т. Карлейля (пер. В. И. Яковенко, СПб., 1898), «И. С. Аксаков в его письмах» (М., 1888), «Творения Платона» в переводе В. Соловьева (т. 1, М., 1899) – «Ион», «Второй Алкивиад», а также «Рассуждение об Ионе» Соловьева, и др.
Много позже итоговое отношение Тынянова к Гершензону было выражено в письме Г. О. Винокуру от 18 ноября 1924 г. 419 Это письмо, отколовшееся от учтенной в ПИЛК группы писем, в которой обсуждалась намеченная (но не состоявшаяся) публикация статьи «Мнимый Пушкин» в журнале «Печать и революция», и остававшееся в семейном архиве 420 , говорит о том же, дополняет историю текста статьи (чего мы здесь касаться не будем, тем более что беловой текст, предназначавшийся для публикации, остается неизвестным), но наиболее интересный и важный его фрагмент – прямое высказывание о Гершензоне. Внося в статью поправки по памяти (единственный экземпляр был послан Винокуру) и желая смягчить выпад против Гершензона с его знаменитой ошибкой в книге «Мудрость Пушкина» 421 , Тынянов писал: «Разумеется, фразу о „мудрости Жуковского“ надо выбросить. Тогда было время полемическое, теперь неуместно» (статья относится к 1922 г.) – и продолжал: «<…> в частности, и я люблю Гершензона и считаю его умницей и хорошим писателем 422 ; но его „Гольфштрем“ это не совсем он; а его имени я, кажется, не упоминаю; если имя Гершензона где-нибудь слишком явно поставлено в связь с Лернером, необходимо вычеркнуть».
419
Научные и биографические отношения Тынянова и Винокура (о которых последний оставил мемуарную заметку – см. Воспоминания. С. 65–68) достаточно известны по фундаментальному комментарию М. И. Шапира в томе «Филологических исследований» Винокура (М., 1990, см. по именному указателю), ПИЛК (С. 421–422, 571) и нашей публикации письма Винокура к Эйхенбауму, написанного сразу после похорон Тынянова (Литературное обозрение. 1984. № 10. С. 111–112).
420
Ксерокопия письма была предоставлена редакции «Тыняновских сборников» Т. Г. Винокур (1924–1992).
421
Ср. замечание В. Проскуриной об этой полемике Тынянова: Гершензон М. О. Грибоедовская Москва. П. Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989. С. 25.
422
Ср. другой случай, когда критик – А. Г. Горнфельд – характеризуется в качестве писателя: «писатель хороший <…> критик же совсем плохой» (ответ на анкету ГИИИ, 7 июня 1924 г. – см.: Шубин В. Ф. Юрий Тынянов. Биобиблиографическая хроника. СПб., 1994. С. 78).
Указанное выше соотношение мемуарного и собственно автобиографического, «личного» сближает приведенную программу с другой, предусматривавшей, судя по заголовку и формулировке некоторых пунктов, «портреты» и «новеллы» – при редуцированном или отсутствующем «я». Опять-таки следует подчеркнуть, что телеология подобных замыслов заключалась в том, чтобы наметить возможные варианты создания альтернативной художественной прозы; определения «мемуарный» и «автобиографический» здесь в значительной мере условны и, так сказать, псевдонимны. В этом плане мог специально учитываться и упомянутый выше каверинский «Скандалист» с его педалированной установкой на прототип и резким сокращением дистанции между прототипом и героем.
Программа датируется 1929-м – нач. 1930 г.:
Венгеров; Шляпкин. Петроград. Бальмонт в Университете.
Брюсов перед смертью.
Сологуб о плагиате и немцы.
Блок – речь о Пушк<ине> и др.
Ахматова. Гумилев.
Горький.
Маяковский (встреча в гостинице etc.).
_______
Шкловский.
Мандельштам.
Каменский.
Роман Якобсон.
Трубка гр. Толстого.
Зощенко.
Скоморохи (Миша Сорокин, Сторицын, Стенич и др. Зубакин).
Замятин.
Щеголев. Чуковский.
Здесь мы видим имя Замятина, явно по случайности не попавшее в конспект автобиографии, как не назван там и журнал «Русский современник» (во главе с Замятиным и Чуковским), где Тынянов опубликовал две важные статьи, хотя названы «Начала», где он сотрудничал, но не напечатал ничего под своим именем.
Многочисленные тыняновские программы и планы составляли некоторую постоянно пополняемую совокупность потенциальных текстов. Но относительно двух только что приведенных надо говорить и о нереализуемости по цензурным причинам. Если другие функционально подобные тексты более или менее сохраняли свое значение для автора на протяжении 30-х гг. и могли быть в какой-то момент включены в работу, то эти быстро анахронизировались, становясь фактом именно истекшего десятилетия, – по мере того как оставалось все меньше возможностей говорить об ОПОЯЗе или ГИИИ, тем более о «бегстве Шкловского» в марте 1922 г. в связи с арестами эсеров 423 , как и о Гумилеве или Г. Маслове (служившем у Колчака), о высланных за границу или эмигрировавших – и по мере того как прототипы будущих мемуарных персонажей становились жертвами репрессий. Из дневника Чуковского явствует, что в начале 30-х гг. опасения цензурных осложнений и идеологических нападок повлияли даже на судьбу замысла очередной исторической прозы Тынянова: «Писать книгу о русских участниках Великой французской революции я не решаюсь. <…> Скажут: Анахар<сис> Кло<о>тц это Троцкий, очереди у лавок – это наши „хвосты“ и т. д. Опасно. Подожду» (запись от 21 ноября 1932 г.) 424 . Понятно, что мемуарно-автобиографические замыслы в их первоначальном виде тем более становились и к 1939 г., когда он набросал автобиографический очерк, уже были полностью нереализуемы.
423
Об этом см. у А. Ю. Галушкина (ПяТЧ. С. 279–282); о засаде, устроенной на квартире Тынянова чекистами в попытке арестовать Шкловского, см.: Каверин В. Эпилог. М., 1989. С. 8–27.
424
Чуковский К. Указ. соч. С. 72–73.
Насколько можно представить, Тынянов с его склонностью ко всяческой деканонизации, снижению и пародированию снабдил бы свои «портреты» и «новеллы» немалой дозой остраняющей иронии 425 . В списке прототипов есть те, к кому он относился по тем или иным основаниям или обстоятельствам отрицательно, – П. Е. Щеголев, В. О. Стенич, названный в одном из писем Шкловскому «самым настоящим Киже» 426 , – вопреки не подлежавшей, казалось бы, сомнению реальности его переводческой работы, благодаря которой, в частности, Тынянов открыл для себя Дос Пассоса 427 . Эта неприязнь восходит, по-видимому, к каким-то ранним впечатлениям, высказанным в разговоре с Кавериным об известной статье Блока, когда Тынянов настаивал, что Стенич не денди, а сноб 428 . Кроме того, он мог видеть в Стениче соперника на ниве острословия и «устной словесности». Впрочем, что касается «скоморохов», в их «пользу» должно было бы сказаться особое тыняновское понимание «скоморошества» 429 . Легко предположить, что замысел подразумевал и связь Стенича и П. И. Сторицына с их «старшими» литературными спутниками – соответственно с Зощенко (названным в программе как раз перед «скоморохами») и Бабелем 430 .
425
Так, например, Тынянов любил и почитал С. А. Венгерова как «само собою разумеющегося учителя» (ПТЧ. С. 38), выступал на вечере его памяти (Дом искусств. 1921. № 1. С. 70), но это не помешало ему рассказывать анекдот об умирающем Венгерове (ПИЛК. С. 506; Чуковский К. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 349).
426
Любопытно,
что одну из своих эксцентриад Стенич разыгрывает в духе «Киже»: «– Дело в том, что вы видите перед собой человека, который в данную минуту… не существует в списке живых людей. <…> Каждый живой человек должен иметь адрес. А у меня нет адреса. Я только что ушел от прежней жены и иду к следующей жене. Но я еще не дошел… Я пока „между“… весь тут в небытии, со всем моим имуществом: подушка и томик Блока» (Крамова Н. Пока нас помнят. Tenafly, N.J, 1989. С. 65).427
Чуковский К. Дневник. 1901–1929. С. 400.
428
Каверин В. Петроградский студент. С. 10–11. На этом фоне интересны свидетельства Н. К. Чуковского об эпизоде (оставшемся неизвестным), резюмированном репликой Стенича: «Я сейчас целых два часа импонировал Тынянову», и о том, что в конце 30-х гг. Тынянов «постоянно заговаривал со мной о Стениче» (Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 228–229).
429
О Б. М. Зубакине Тынянову писал Горький 27 января 1927 г., «убедительно советуя» с ним познакомиться как с «человечищем изумительно талантливым, даже, может быть, на грани гениальности» (Немировский А. И., Уколова В. И. Свет звезд, или Последний русский розенкрейцер. М., 1994. С. 230, 232).
430
О стихотворце и критике П. И. Сторицыне (Когане) см.: Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1990. С. 336. Ему принадлежит рецензия на «Архаистов и новаторов» (Литературная газета. 1929. 10 июня). Согласно утверждениям Н. И. Харджиева (в беседах с М. О. Чудаковой, сообщившей нам об этом), П. И. Сторицын был важнейшим устным источником прозы Бабеля. По свидетельству А. Н. Пирожковой, таково, в частности, происхождение рассказа «Мой первый гонорар» (Литературное обозрение. 1995. № 2. С. 74). В то же время от Сторицына исходили истории о самом Бабеле (Чуковский К. Указ соч. С. 337).
Повествовательная тональность автобиографии была бы, вероятно, иной, и возможно, что в этом отношении очерк 1939 г. удерживает черты первоначального замысла.
Несмотря на нараставшую в течение 30-х гг. «отрицательную потенциальность», мемуарно-автобиографические замыслы имели «внутреннее» значение в кругу поисков альтернативной прозы. Они, в частности, позволяли Тынянову отнестись к собственной биографии как к источнику, «документу» – и применить в этой новой ситуации свои формулы соотношения документа и исторической реальности.
О поисках позиции «я» и модуляциях автобиографического – мемуарного – художественного можно судить по рассказу «Бог как органическое целое» 431 , одному из тех опытов, в которых Тынянов стремился осуществить намерение «писать совсем маленькие вещи». Персонаж носит подлинное имя прототипа – это Н. О. Лосский, упомянутый в программе автобиографии наряду с другими профессорами Петербургского университета, а в момент публикации работавший в Праге (после известной коллективной высылки 1922 г.). Не исключено поэтому, что рассказ связан с посещением Праги автором, хотя самого Лосского там в это время, по-видимому, не было 432 . К биографическим реалиям следует добавить, что Тынянов и Лосский происходили из одних и тех же мест в Латвии (Латгалии), входивших в конце XIX в. в состав российской Витебской губернии, а один из родственников по материнской линии, на подражании которому юный Тынянов оттачивал свое знаменитое впоследствии мастерство имитации, учился в Петербургском университете вместе с Лосским и рассказывал о нем в семье Тыняновых (он и жил в родном ему Витебске – городе, где прошли отроческие и юношеские годы Лосского) 433 .
431
Звезда. 1930. № 6 (в цикле «Исторические рассказы»); перепечатано В. А. Кавериным: Литературная газета. 1964. 25 июля. В газетном тексте есть разночтения (об одном из них см. прим. 50), источник которых нам неизвестен; мы пользуемся журнальным текстом.
432
Лосский Н. О. Воспоминания. Жизнь и философский путь. M"unchen, 1968. С. 245–246.
433
См. воспоминания Л. Н. Тыняновой (один из фрагментов, не вошедших в текст мемуара «В моем детстве», опубликованного в: Детская литература. 1987. № 3): Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. М., 1988. С. 22.
Тема лекции Лосского в рассказе – «о боге как системе органического целого» – передана (как и в заглавии) с ироническим сдвигом по отношению к действительной: 20 марта 1920 г. в Вольфиле (в помещении Дома искусств) Лосский прочел доклад «Бог в системе органической философии» 434 , который излагал и развивал положения книги «Мир как органическое целое» (М., 1917; работа впервые опубл. в 1915 г.; следующей работой была «Материя в системе органического мировоззрения» – М., 1918). В мемуарах философа, комментариях к ним его сына Б. Н. Лосского и его же недавно опубликованных воспоминаниях подробно говорится об этой лекции и прениях 435 , благодаря чему легко увидеть, сколь сильна деформация материала (впрочем, очевидная) в рассказе, конструктивная мысль которого – приведение ситуации к абсурду и затем ликвидация, отмена ее явлением Поэта. Б. Н. Лосский замечает, что Тынянов сводит «свою сонату с allegro vivace на andante, ведущее к ее заключению и центру тяжести».
434
Книга и революция. 1920. № 2. С. 92.
435
Лосский Н. О. Указ. соч. С. 208–209. Лекция отнесена мемуаристом «приблизительно» к 1919 г.; тема названа здесь: «Бог в системе органического миропонимания». В примечаниях Б. Н. Лосского (с. 327) среди выступавших в прениях назван, в частности, некий Пигулевский – ср. Пискаревский у Тынянова. Б. Н. Лосский писал, не уточняя, что «недавно узнал» об изданном в Советском Союзе мемуаре, в котором говорится об этом докладе его отца и о том, что среди слушателей был Блок, – а в собственных воспоминаниях, расширив изложение своих впечатлений об этом эпизоде (отнесенном к 1920 г.), он дает и необходимое уточнение на основании имеющейся в архиве отца вырезки из «Литературной газеты», где был перепечатан рассказ Тынянова (Минувшее. Париж, 1991. [Вып.] 12. С. 57–61 и 152, прим. 78; здесь ошибка или опечатка в выходных данных «Литературной газеты», см. наше прим. 45). Б. Н. Лосский делает любопытные сопоставления реалий с деталями рассказа. (Тот же эпизод в постсоветских переизданиях книги Н. О. Лосского см.: Вопросы философии. 1991. № 11. С. 179–180 и 189; отд. изд. С.-Петербургского университета – 1994. С. 228–229 и 353; воспоминания Б. Н. Лосского здесь не учтены.)
Блок введен в амплуа «незнакомца» (романтическая ипостась поэта), но с узнаваемыми для современников атрибутами – черный пиджак и белый свитер (сравнение со «средневековым воротником которого-то столетия» поддерживает романтический ореол) 436 . Тынянов как бы реализует вывод своей статьи о Блоке: «Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею» (ПИЛК. С. 123). В то же время этот человек, стоящий «опираясь ладонями о колонну <…> совершенно неподвижно», дан как памятник самому себе. «Я», говорящее о человеке у колонны 437 , тяготеет к статусу условного рассказчика-свидетеля; но в последней фразе текста, называющей имя «незнакомца», «я» выступает уже в качестве реального автора: «Так я в первый раз увидел Блока». Рассказ сделан так, что ни лекция Лосского, ни скандал среди слушателей не составляют сюжетного события. Оно привнесено последней фразой – из биографии автора. Текст, оставаясь рассказом, становился и мемуарным свидетельством, и автобиографическим фрагментом.
436
Ср. в некрологе Замятина: «Два Блока: один – в шлеме, в рыцарских латах, в романтическом плаще; и другой – наш, земной, в неизменном белом свитере, в черном пиджаке, с двумя глубоко врезанными складками по углам губ» (Записки мечтателей. 1921. № 4. С. 11). Ср. также стихотворение Н. Оцупа «Белый свитер», опубликованное Ю. М. Гельпериным (Литературное обозрение. 1980. № 10. С. 98) и включенное им в исследование «Блок в поэзии его современников» (Литературное наследство. М., 1982. Т. 92. Кн. 3. С. 566). В воспоминаниях о поэте Замятин варьировал свое противопоставление: «Нынешнее <1918> его, рыцарское лицо – и смешная, плоская американская кэпка» (далее упомянут и свитер). Для предлагаемого нами сравнения существенно и то, как соотнесены Блок – и «другие»: «Я помню отчетливо: Блок на каком-то возвышении, на кафедре – хотя знаю, никакой кафедры там не могло быть – но Блок всегда же был на возвышении, отдельно от всех. И помню: сразу же – стена между ним и между всеми остальными <…>». Лицо мертвого Блока – «похожее на лицо Дон-Кихота» (Русский современник. 1924. № 3. С. 187, 188, 189, 194). Любопытно, что одно из упоминавшихся выше разночтений (см. прим. 45) тыняновского текста: «флорентийский воротник XVI столетия» – также перекликается с мемуаром Замятина, согласно которому Блок говорил: «Наше время – тот же самый XVI век…» (С. 192).
437
Фразы, которыми вводится «я»: «Уходя, я притронулся к колонне рукой. Она была безобразно холодна <…>», – ср. с описанием статуй Юсуповского сада, в котором гуляет ребенком Пушкин: «Сам того не зная, он долго бессмысленно улыбался и прикасался к белым грязным коленям. Они были безобразно холодные» (Тынянов Ю. Пушкин. Л., 1974. С. 47).