Изменяя прошлое
Шрифт:
— А что, тебя уже кто-то из нашей Конторы допрашивал? — напрягся полкан.
— Пока ты первый, — пожал я плечами. — Но для меня все вы одним миром мазаны, все вы менты, хотя и в разных конторах служите. А что до Коли Суркова, то знаю я его еще года с девяностого. Я тогда только в Литинститут поступил, любил по разным квартирникам литературным мотаться, стихи свои читал, других слушал. Вот, на одном таком квартирнике мы с ним и познакомились. Он, как выяснилось, небольшой любитель поэзии, но знакомый пригласил, он и повелся. Ну, разговорились мы с ним, нашли какие-то общие темы, да неожиданно и подружились. Честно говоря, у меня такого друга на воле и не было никогда раньше, интересно стало. Потом периодически встречались на разных сейшнах, потом уже вместе куда-то ходили. Его тогда баба бросила, нужно было как-то человеку развеяться. Потом меня поймали, увезли к хозяину,
***
Я и правда, вечером после той свиданки позвонил Сурку. Очень меня беспокоил его приезд, а точнее, те последствия, которые из него могут вытекать, если все сложится определенным образом. А потому решил я на всякий пожарный подстраховаться. Узнав, что в ноябре девяностого он был в Москве, предложил ему сгонять в прошлое и встретиться там для создания алиби, ибо — мало ли что! Уговаривать я умею, и Сурок согласился.
Встретились мы у одного дома на Маросейке, которой только-только вернули историческое название, убрав советское — улица Богдана Хмельницкого. Правда, таблички со старым названием пока еще висели, но москвичи радовались, особенно те, кто знал историю и был в курсе, что вышеупомянутый Богдан представлял собой личность, мягко говоря, неоднозначную. Мне в те времена было пофиг, но вместе со всеми меня захватывал этот вихрь новизны, который впоследствии превратился в смерч, сметающий все на своем пути. М-да, все мы ожидали тогда совсем не того, что случилось потом. Причем недовольными оказались все — от занудных совков до отпетых либералов и западников. Правда, каждый своим, а-ха!
— Ну как ты, Колян? — спросил я, пожимая руку молодому Сурку.
— Да нормально всё теперь, Андрей, — улыбнулся он в ответ.
— Разобрался со своей бабой? — подмигнул я.
Он молча кивнул, не желая, видимо, развивать тему. А мне что? Мне вообще по барабану его проблемы, со своими бы разобраться, что случатся почти ровно через год. Но это все потом, сейчас мы идем с ним создавать алиби. Сделать это нужно было так, чтобы нас обязательно запомнили вместе.
Свернув во двор и поднявшись на второй этаж, мы оказались в просторной квартире, полной народа и табачного дыма. Квартирники в СССР — это, по сути, такие концерты в домашней обстановке для полуподпольных бардов и всяких рок-групп, не укладывающихся в стандарты социалистического образа жизни. Сейчас, в девяностом, они практически пропали, поскольку не было больше надобности скрываться, всем желающим и приносящим деньги с удовольствием предоставляли самые разные площадки. Поэтому остались лишь немногочисленные литературные квартирники, они продержались дольше, поскольку звонкой монеты поэты, читающие свои стихи, никому не могли принести, в отличие, скажем, от шестидесятых годов, когда модные поэты выступали на стадионах. И это, между прочим, на мой взгляд, говорит о падении как духовного, так и образовательного уровня в позднем СССР, да и в будущей России тоже. Сегодня уже трудно представить, что поэты могут быть кумирами молодежи и собирать на свои концерты тысячи поклонников. Если, конечно, не считать за поэтов рэперов, поскольку, если рэп — это поэзия, то я, мля, мать Тереза.
Поздоровавшись со знакомыми и однокурсниками (да, я в этом году студент первого курса Литературного института им. Горького, прославившегося, как известно, тем, что ни одни великий русский писатель не учился в этом заведении), мы нашли места в углу на диване. Шутка шуткой, но все же многие известные поэты и прозаики вышли из стен нашего института: Расул Гамзатов, Фазиль Искандер, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Виктор Астафьев, Эдуард Асадов, Константин Симонов, Евгений Долматовский и т.д., если, конечно, эти имена вам что-то говорят. Их здесь сейчас, конечно, не было, к 90-му они уже были староваты для таких мероприятий, да и статус не позволял, наверное… Здесь собирались пока никому не известные таланты, большинство таковыми и останутся, а-ха!
Маринка Малофеева, уже крепко поддатая, увидев меня, с визгом бросилась мне на шею:
— Андрюшенька, любовь всей моей жизни, как мне тебя не хватало! А это кто с тобой, тоже поэт?
— Слава Богу, нет, — ответил я, отдирая ее от себя. — Познакомься: гениальный физик Николай Сурков и мой лучший друг!
Представил я Николая специально очень громко, так, чтобы многие обратили внимание.
— Еще один гений, значит? — хмыкнула Маринка. — Здесь и так уже перебор гениев на квадратный метр! И что же
твой гений изобрел?— Пока еще ничего, — попытался отбиться от настырной девицы Сурок, но я не позволил угаснуть его славе.
— Коля уже практически создал настоящую машину времени! — громко объявил я.
И на какое-то время мне удалось переключить внимание собравшихся поэтов и приближенных на личность Николая Суркова. Посыпались вопросы, пьяненькие шутки на тему путешествий во времени. Но, понятно, долго эта тема не смогла удержаться в мозгах, очищенных музами и вином от всего, что не касается литературы, однако и этого должно хватить, чтобы запомнилось.
— Почитаешь что-то новенькое? — взял меня за руку хозяин квартиры.
— Легко! — согласился я.
Кое-как ему удалось добиться тишины, и я, выйдя на средину комнаты, сообщил обращенным ко мне лицам:
— Стихи о любви! — и тут же исполнил:
Все в мире не вечно,
все в жизни неважно.
Гуляю по крышам,
по небу, по морю…
Сегодня я злой,
молодой,
бесшабашный,
какие быть могут упреки герою?
А завтра…
А завтра взорвутся надежды
и выпадут в мир звездопадом сомнений…
И муж королевы от ревности сдохнет,
застав ее вместе со мной без одежды:
без платья, без трусиков и без короны,
без мантии, совести, но при свечах!
А за окном веселятся вороны,
плавая в солнца последних лучах.
Я поклонился, народ похлопал, но из дальнего угла прозвучал пьяный голос:
— Говно!
Ах, как я обрадовался, ведь это именно то, что мне было нужно: небольшая драчка, скандальчик, который обязательно останется в памяти присутствующих. Воодушевленный такой удачей, я подмигнул Сурку и стал быстро пробился к тому, кто ничего не понимал в настоящей поэзии (а иначе я любое свое говно и не оценивал никогда). Но пока я пробирался, Сурок не подкачал и влепил этому мерзавцу звонкую пощечину. А тут и я добрался и, как бы защищая друга, схватил того за руку, которую он уже протянул к Николаю. Генка Страпонов (Во, фамилия досталась человеку, а? Хотя, кажется, в то время никто не знал, что такое страпон, значит, и издевательств в школе из-за фамилии он избежал, в отличие от своих детей, если только вовремя фамилию не поменял), а это был именно он, тогда жутко ревновал меня к Маринке, хотя, по правде говоря, зря. Ну, был у нас с ней короткий романчик, однако учитывая тот образ жизни богемы, который мы все старательно копировали, романчик изначально был без обязательств с обеих сторон. И поэтому никто Генке не мешал покорять Маринкино сердце, другое дело, что у него это не получалось, но я-то здесь при чем?
Будучи подшофе, Страпонов кинулся в драку уже на меня, что тоже очень и очень хорошо! Хотя бы потому что трезвым он бы не решился даже оценить мои стихи таким похабным образом, не говоря уже о том, чтобы попытаться подраться со мной. Я не рассказывал в институте о своем прошлом, но кому надо, те знали, узнали постепенно и остальные. Меня побаивались, а Генка был далеко не самым смелым парнем. Обычно я старался руками никого не трогать, понимая, что меня и без того взяли по большому блату, практически с испытательным сроком. Старался обходиться словами, и до сего дня такой подход себя вполне оправдывал, язык у меня подвешен как надо. Но сегодня Генкина смелость была мне на руку. Как известно, поэта обидеть может каждый, вот только далеко не все поэты имеют такой опыт драк, какой висел за моими плечами.
Я не стал его калечить, решив, что небольшого синяка под глазом вполне достаточно. При этом намеренно пропустил несколько его ударов, пока, наконец, ему не удалось попасть мне в глаз. Отлично, пусть синяк будет и у меня, меня будут спрашивать, я всем буду эту историю рассказывать, глядишь, в умах и задержится! Вот теперь можно позволить нас растащить. Я нашел глазами Сурка и подмигнул ему. Алиби, считай, обеспечено.
Глава 20
— Ну, что скажешь? — спросил полковник Рябинин у вошедшего без стука в кабинет полковника Курчатова.
— Да, они знают друг друга, как минимум еще с осени девяностого года, — пожал плечами Владимир. — Несколько человек вспомнили молодого физика, которого Пастор привел на поэтический квартирник. Там была стычка то ли из-за девушки, то ли из-за стихотворения, которое прочитал Пастор. Тут многие путаются в показаниях. Но то, как физик влепил пощечину студенту Литинститута по фамилии Страпонов, а потом между этим студентом и Пастором завязалась драка, помнят все опрошенные, которых удалось найти.