Изменяя прошлое

В Сергиевом Посаде, как я точно знал, в одном домике в самом центре города, где еще сохранились, на удивление, такие дома, хранился воровской общак. Удивительное дело, скажет кто-то: в двадцать первом веке все хранят деньги в банке! И это так, основные бабки, в том числе общаковые, хранились в банках, это гораздо надежнее, но дело в том, что время от времени нужны были и наличные, в том числе в достаточно крупных размерах. К примеру, требуется подмазать какого-то ментовского или прокурорского чиновника, а эти люди согласны рискнуть своим высоким положением только за очень большие бабки. Я, кстати, всегда удивлялся этому, потому что на своем жизненном пути еще ни разу не встречал большого чиновника, который отказался бы от взятки. Торги могут быть лишь по сумме, все по пословице, гласящей, что того, кого нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги, в крайнем случае — за очень большие деньги. Я вполне допускаю, что бессребреники, возможно, где-то есть, но мне ни разу не встречались.

Вот, казалось бы, что тебе надо, если ты, к примеру, прокурор города или даже целой области? Зарплата, может, и не самая большая в стране, все же не акционер Газпрома, но гораздо больше, чем у большинства трудящихся, и это только оклад. Плюс почет и уважение, а то и страх, но главное — реальная власть. У тебя наверняка уже есть хорошая квартира, неплохой загородный домишко, дети учатся в лучшей школе, а потом в лучшем ВУЗе, сам ты такой-то там советник юстиции, а по сути — генерал. Что тебе еще надо в этой жизни, зачем тебе рисковать всем, что имеешь, всем, что, скорее всего, заслужил долгим и упорным трудом — честным или трудом по вылизыванию задниц у начальства — без разницы? Но ведь берут, еще как берут! Знаете, когда тебе предлагают несколько миллионов, даже чисто психологически трудно отказаться. Знают, что рискуют всем, но берут! Вот, народ, а?

Но такую сумму не проведешь легальным способом. Потому что за счетами того же прокурора очень пристально следят те, кому это положено по должности. И не только за его счетами, но и за счетами всех его родных и даже любовниц, если таковые имеются. А любовница есть у всякого мужика, который в состоянии ее потянуть финансово, — природа у нас такая, тут уж ничего не поделаешь. Жена женой, никто обычно с женой не собирается разводиться, особенно если есть дети, но домашний секс после долгих лет совместной жизни — это, обычно, та еще волокита! То голова у жены болит, то она обиделась, то ты наказан, то просто ей не до этого, — в общем, не секс, а сплошные манипуляции. И естественно средний мэн, если он здоров и имеет возможность, никогда таким положением не станет удовлетворяться, тут уж, женщины, как говорится, будьте спокойны. Никогда ни один мужчина, если у него есть такая возможность! Да, конечно, есть те, кто не изменяет жене. Но не изменяет он исключительно потому, что не подвернулась такая возможность. Ну, или если человек реально сдвинут на какой-то религиозной шизе, например, но это всё исключения. Религиозный шизик тоже, наверное, хочет, но терпит ради идеи или заповедей там каких-нибудь, не знаю. Для всех же остальных это исключительно вопрос возможностей. Это, повторю, в генах наших. Поэтому я, кстати, за легализацию проституции, и никакие «духовные скрепы» тут ни при чем. Сами подумайте, в суперправославной Российской империи, под хруст французской булки и вальсы Шуберта легально существовали публичные дома, а все «жрицы любви» обязаны были встать на учет и получить разрешения на, так сказать, индивидуальную трудовую деятельность, чтобы платить налоги. Потому что тогда государство понимало: этот бизнес запретить нельзя, он существовал всегда, а раз нельзя запретить, то лучше разрешить и получать с этого налоги. Повторю: это было при государственном православии! Почему этого не понимает современное Российское государство, не знаю. Впрочем, я отвлекся.

Итак, любовница…, к чему это я? — А! Любовница — это же не только ценный мех, тьфу ты, блин, это не только время, украденное у семьи, это еще и нехилый такой развод на бабки, без этого никак. Короче!

Деньги такие высокопоставленные коррупционеры берут только налом. А раз это так, то у общества[1] такой нал должен быть всегда под рукой. Поэтому, несмотря на всеобщую цифровизацию всей страны, всегда будут общаки с реальными деньгами. И один такой хранится сейчас в славном городе Сергиевом Посаде, в небольшом домике, в узеньком переулке, практически прямо напротив знаменитой Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Очень удобное место, вроде и в центре, но в то же время, достаточное укромное. Кто жил в этом городке, тот, наверное, понял, что я имею в виду. Но не будем открывать всех секретов.

Собственно, ехал я сейчас туда с целью бомбануть общак. Век воли не видать, никогда в жизни такая крамольная мысль мне даже в голову не приходила, а если иногда и приходила, то гнал я ее поганой метлой. Но, знаете, когда у вас в руках машина времени, еще и не такие идеи в голову приходят, гнездятся там, постоянно капая на мозги, и однажды ты идешь у них на поводу.

Смотрящим за общаком в то время там был Калина, тот самый мой подельничек хренов, который в девяносто первом разрушил мою новую судьбу своим привлекательным, как мне тогда показалось, предложением пойти с ним на делюгу и срубить прилично так бабла. Из-за этого я его не любил, хотя ему не показывал, да и вообще ни с кем не делился, но зуб на него у меня рос и вырос уже довольно большой, крепкий и острый. Мало того что его информаторы его (а заодно и меня) подставили, так это, как выяснилось на следствии, вообще изначально была ментовская прокладка. Я, как узнал, сгоряча хотел даже предъявить Калине, но все же сдержался, понимая, что он и сам был не в курсах. Короче, взяли нас с поличным, и — прости, прощай богемная жизнь поэта, — здравствуй, родная зона с кентами и ментами!

Ладно, дело прошлое, но связь с Калиной я поддерживал, а он походу вообще меня за кента держал. Откинулся он с полгода назад и, как заслуженного сидельца поставила его братва за общаком смотреть, а это, я вам скажу, означает большое доверие со стороны общества, люди абы кого на такое дело не поставят. Так-то, конечно, несмотря на мой на него зуб, Калина — бродяга[2] уважаемый. А при нем, по идее, еще должна быть пара человечков со стволами, но когда я в прошлый раз к нему заходил, их не было. Они появились только через час или что-то около этого, Калина сказал, что послал их за бухлом и продуктами. А это значит, что если сегодня я приду в это же время, все будет так же. Тогда я зашел к нему спонтанно, никто вообще об этом не знал, да я и сам не собирался. Никто даже не знал, что в это время я был в Сергиевом Посаде, я тогда рванул туда по просьбе матери, навестить мою приболевшую двоюродную сестру. У нее как раз муж умер, и мама очень беспокоилась. Я если честно, особых родственных чувств не испытывал, Таня была на восемь лет старше меня, и близких отношений у нас с ней никогда не было. Особенно, учитывая, что она училка, завуч в школе, а я…, ну, вы в курсе. Из разных слоев общества мы с ней, и общий язык находить было трудно. Но родня есть родня, я ей денежек немного вез в поддержку на первое время, мне не жалко, чего-чего, а денег я не жалел никогда. А жила сеструха не очень далеко от тихого домика в известном переулке, вот я перед отъездом (я тогда в столице кантовался) и решил заглянуть на огонек. Поэтому как там все сейчас устроено, знал заранее.

Конечно, решив ломануть общак, рисковал я очень сильно, если хоть как-то когда-то вскроется это дело, я, считай, покойник. Причем, гарантированно, думаю, и в Мексике найдут, если что. Понятно, если найдут, а-ха!

Но в прошлый раз, кроме самого Калины, меня никто не видел. Может, потом он кому и говорил об этом, но это потом. Если все пройдет нормально, никакого «потом» для него не будет. Гарантией тому служил лежавший сейчас в рюкзаке ПБ 6П9[3], уже несколько лет дожидавшийся своего часа в укромном месте. Еще в девяностые мне подарил его один из бригадиров, с которым мы вместе когда-то чалились на малолетке. Никто о нем не знал, да я и сам никогда им не пользовался, и до этого дня не собирался, так — на всякий пожарный. А вот, гляди ты, вспомнил, думая о том, что бы такого мне еще учудить в прошлом. Додумался, блин, сам в ахере, но кровь забурлила, адреналин попер, это ж такое, на что далеко не каждый решится. Да и я никогда мокрушником не был, если, конечно, не считать Лялю, но ведь это было не в первом прошлом, да и кто такой тот Ляля? — Так, прыщ мелкий. Тут же мне предстояло завалить уважаемого бродягу, пойти против всех понятий, поставить себя не только против закона государства, но и против закона воровского. И это, ох, как будоражило кровь!

Если кто-то подумает, что я, типа пошел против каких-то своих идеалов, то херню подумает. Никаких идеалов (кроме идеала своей выгоды) у уголовника нет и быть не может по определению, а вся эта муть про воровское братство, блатную романтику и прочая хрень — это для засирания мозгов у малолеток и мужиков, чтобы в общак охотнее отделяли. Не, мы, конечно, придерживаемся понятий, но исключительно потому, что нам это выгодно. Если бы это было невыгодно, поверьте, все блатные срать бы на эти понятия хотели. Я уже говорил об этом, повторю еще раз: понятия нужны для того, чтобы держать мужиков в узде, а самим жить относительно неплохо там, по ту сторону колючей проволоки. Бандит всегда только сам за себя, одинокий волк, в стаю сбивается исключительно на время, чтобы ловчее было делюгу провернуть, если одному никак. И кто этого быстро не понял, тот самый последний мудак, которого вслух хвалят, а про себя над ним смеются.

А вот и Сергиев Посад! Выйдя на станции, я, не торопясь, купил в ларьке большую шаверму (или шаурму, не обратил внимания, как она здесь называлась). Таня, конечно, покормит, вот только, помня прошлый раз, мне есть у нее не хотелось. Там будет что-то такое, совсем невкусное, сеструха, честно говоря, не умеет вкусно готовить, а шаверму я люблю с тех пор, когда она только в наших краях впервые появилась, то ли в девяностые, то ли еще в конце восьмидесятых, когда самые первые ушлые кавказские и среднеазиатские коммерсы стали повсеместно ей торговать. Сел на лавочку и не торопясь ее схавал, запивая «Байкалом» из стеклянной бутылки (никакого спиртного перед делом!), и разглядывая текущую мимо пеструю толпу отъезжающих, приезжающих и встречающих. Потом достал пачку «Честера», обнаружившуюся в кармане, и так же неторопливо выкурил сигарету. И только после этого пошел к сеструхе.

***

У Тани, впрочем, долго я не задержался, передал деньги, попил чаю, посочувствовал, да и пошел, сказав, что дел по горло. Она меня и не держала, говорю же, близки мы с ней не были никогда. Сходив на дорожку в туалет, достал пистолет из рюкзака и засунул его за ремень сзади, глушитель же отдельно положил в карман. С глушителем он был длинноват, чтобы носить его за ремнем. Стрелок из меня тот еще, но тогда, в девяностые, под руководством того бригадира, что мне ствол презентовал, научился его разбирать—собирать, да по бутылкам в лесополосе за городом пострелял от души. Так что помнил, куда и как нажимать, а большего и не требовалось, стрелять я собирался в упор. Обойма была полная, все восемь патронов, так что должно хватить с запасом, даже если с первого раза не получится убить. Еще раз прокрутил в голове, не забыл ли я чего-то, что может указать на меня? Вроде бы нет, тот, кто мне волыну подарил, давно уже сгнил на кладбище под дорогущим памятником с подписью «от Братвы». Видел ли кто еще из его бригады? Может, и видел, вот только прошло с тех пор уже пятнадцать лет, и почти все они давно мертвые. Буквально через несколько дней после той нашей встречи они полегли в неравной перестрелке то ли с омоновцами, то ли с рубоповцами. Они вообще были динозаврами, поскольку это был уже конец девяностых, и время бандитского беспредела практически закончилось, а те, кто не сумел переквалифицироваться в почти законопослушного барыгу или охранное агентство, либо вымерли, как и полагается динозаврам, либо еще отбывали длиннющие срока, только сейчас потихоньку начиная выходить в уже совсем другой мир. Они были последними, и Карабас (точно, его же так заковыристо звали!) хорошо понимал это, вот только переделать себя и зажить по-другому уже не мог. Так и сказал он мне тогда на прощанье, добавив, что вряд ли больше увидимся, — в тюрьму он не хотел, слишком был свободолюбивым, сам он не из наших, а из спортсменов, поэтому живым сдаваться не собирался. Так и вышло, выходит, даже под занавес жизни он все равно сделал по-своему, уважаю. Сейчас таких больше нет, их время ушло, и знаете, что я вам скажу? — Слава Богу! В общем, не думаю я, что если даже кто-то из свидетелей подарка остался в живых, он сейчас об этом вспомнит, им всем тогда быстро стало не до этого. А если и вспомнит, то решится ли вякнуть? А вякнув, сможет ли ответить за свой базар? Нет, это я точно уже перестраховываюсь, мало ли стволов по рукам ходит!

Смогу ли я выстрелить в Калину? А какие проблемы? Думаю, воткнуть нож в живого человека труднее, чем нажать на курок, но я же исполнил Лялю и не поморщился. Так я думал, неторопливо шагая по улицам этого небольшого города, глазея по сторонам. Помнится, в прошлый раз я у Тани дольше задержался: пока она там что-то готовила, пока я поел… Поэтому я не торопился, кто его знает, уехали уже его охранники или нет, и что делать, если я их все же застану? Валить еще двоих до кучи или отказаться от задуманного? Хороший вопрос, который я так для себя и не решил, подойдя к калитке, врезанной в высокий и прочный забор, окружающий дом со всех сторон. Подошел, постоял, позырил вокруг, хмыкнул и нажал на пипку звонка, долго не убирая палец, пока, наконец, не хлопнула дверь в доме.