Изъятие

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты хочешь, чтобы я приехал?

— Приезжай, вот и всё.

Через несколько дней мы с ней снова лежали в постели. Все было как обычно. Я пришел в полдесятого, а уехал незадолго до полуночи. С моей точки зрения, своим приездом я сделал ей одолжение. Прежде чем уйти, я снова спросил, почему она мне позвонила. Я был уверен, она скажет: «Ах, знаешь ли… лучше всего не думай об этом…» Или: «Ах, просто так пришло в голову…» Однако ничего подобного. И взгляд ее на этот раз не блуждал бесцельно или, скорее, бессмысленно по сторонам; не было в этом взгляде и рассеянности, симулирующей интеллект или обилие мыслей. Нет, она смотрела прямо на меня.

— Я хотела кое-что выяснить.

Я выждал несколько секунд, прежде чем задать свой вопрос.

— Это как-то связано с другим мужчиной?

— Да, — ответила она без малейшего колебания.

— Ну и как? Выяснила?

— Пока не знаю, — сказала она, глядя в пол.

— Могу зайти еще разок, если тебе опять потребуется помощь.

Это была шутка, но Инес не засмеялась. И вдруг она показалась мне очень одинокой.

— Нет, — сказала она и пошла к двери.

Я надел ботинки, потом встал, подошел к ней и погладил по голове; она никак не отреагировала.

— Ты не хотел бы однажды обзавестись детьми?

Должно быть, она заметила, как мой взгляд скользнул по раскиданным в прихожей игрушкам.

— Нет, — ответил я, — то есть, если это возможно предотвратить.

— Допустим, по каким-то причинам этого не удалось избежать. Тогда как ты думаешь: из тебя вышел бы заботливый отец?

Я вспомнил о коте, о том, как сильно был к нему привязан и никогда не забывал накормить. Тем не менее я сказал:

— Конечно, нет.

Она ничего не отвечала, и я почувствовал, что дистанция между нами выросла, и в моем мозгу опять мелькнула мысль, что она очень одинока. По пути к калитке мне вспомнилось: однажды я обещал взять ее с собой на аэродром.

— Кстати, тебе вроде бы хотелось когда-нибудь полетать?

Она стояла в дверях, свет падал на нее сзади.

— Похоже, здесь это излюбленный способ убивать время.

— Не то чтобы излюбленный, — сказал я, не очень поняв, почему у нее сложилось подобное мнение. — Если хочешь, могу послезавтра прихватить тебя с собой. Я выеду из дому около половины пятого.

— Хорошо, я подумаю.

Я ехал маршрутом, которого обычно избегал из-за оживленного движения сельхозтехники; дорога вела мимо незнакомых мне хуторов. Некоторые деревья, в особенности молодые фруктовые саженцы, были укутаны в полотно или прочную мешковину. Там и сям по краю садов и полей виднелись квадратные тюки сена. Несколько дней подряд над нашей округой нависал густой, непроницаемый облачный покров; в тот день, после обеда, в облаках наметились прогалины, и сквозь них начали пробиваться солнечные стрелы, затем снопы лучей, затем целые потоки света, и небо стало похоже на огромный лист бумаги или, лучше сказать, на простыню, вдруг загоревшуюся в нескольких местах. Теперь облачный покров был окончательно разорван, и, как я удостоверился, прикоснувшись пальцем к мобильнику на колене, ударил легкий морозец.

Я был убежден: Инес искала доказательство того, что она его не любит, однако, напротив, уверилась в том, что все-таки любит. Я спрашивал себя, почему ей так хотелось, чтобы дело обстояло противоположным образом. Потому что для нее все это было чересчур сложно? Потому что знала то, в чем и я был вполне убежден: что он ее на самом деле не любит? Или потому что чувствовала: будь оно даже по-иному, люби он ее, он ни за что не бросил бы Гемму? Мне захотелось проехать мимо его усадьбы — вдруг я что-нибудь да пойму. По дороге я отметил, что все, проплывавшее за стеклами машины, представлялось мне каким-то чужим, и в самом себе тоже все казалось чужим. Словно я вдруг очутился в стране, которая хоть и лежала прямо за порогом, была еще более чуждой и непонятной, чем все страны, какие я перевидал на своем веку. По радио передавали ночную программу; ее как раз сменила сводка о ситуации на дорогах, когда я выключил фары и свернул на подъездную дорожку. Ни в одном окне не было света. Они, верно, уже спали. Но тут я различил метрах в пятидесяти от дома две маленькие светящиеся точки во мраке. Казалось, они парили над землей на высоте двух или трех метров. Я убавил радио и проехал еще немного вперед, так что от усадьбы меня отделяло не более двухсот метров. Тогда я включил дальний свет. В конусе света я увидел Флора и Гемму, стоявших на стремянках, с карманными фонариками, зажатыми в зубах. Они были заняты тем, что укутывали тряпками абрикосовые и вишневые деревья. Ослепленные, они отвернулись — и на мгновение показались мне ворами; можно было подумать, они находились не на своей, а на чьей-то чужой земле. Отражатели трактора, к которому был приделан фронтальный погрузчик, поблескивали, как кошачьи глаза… Я включил заднюю передачу. Я был до того потрясен, словно в самом деле поймал с поличным ночных воришек.

На следующее утро мне пришло в голову, что они вряд ли ложились спать в эту ночь, судя по тому, что почти все молодые фруктовые деревья на большом лугу перед домом были так или иначе укутаны. Старые простыни, мешки и прочая рвань, в том числе брезент с грузовиков, — не было такого материала, которому у них не нашлось бы применения. Сразу было заметно, что работу делали ночью — или делал ее какой-нибудь сумасшедший или слепой человек. Все выглядело беспорядочно, непрофессионально — «по-русски», как выражался в таких случаях Флор. Трава была изъезжена; трактор все еще стоял снаружи, весь покрытый серебристо-серыми каплями влаги. Темный дым неохотно стлался по земле — от пятнадцати или двадцати тюков прессованной соломы, подожженной и потихоньку тлевшей. Притом на лицах обоих этих людей не было заметно ничего особенного, ни следа усталости. Как всегда, у меня создалось впечатление, что они приступили к работе не сейчас, а изрядное время назад, — и я припомнил, что поначалу испытывал нечто вроде угрызений совести, поскольку приезжал сюда к пяти часам утра, а не еще раньше.

Поля стояли уже обработанные; это было сделано еще до заморозка. Иногда Флор часами не показывался; хотя разрешения на строительство нового свинарника все еще не пришло, он занимался там разной работой, с какой реально было управиться в одиночку. До сих пор он ни разу не просил меня там помочь и в тот день тоже не попросил; если не считать перерывов на обед и полдник, я видел его всего пару раз, остальное время мы работали вдвоем с Геммой. Я ожидал, что он что-нибудь скажет насчет ночного визита (что касается Геммы, она только в первую неделю моих трудов на ферме иногда ко мне обращалась, а теперь давно уже не говорила ни слова); я был почти уверен, что он опознал меня по фарам машины или по манере езды, по звуку двигателя или по какой другой примете. Неужели его совершенно не занимало, какого черта мне понадобилось тут в столь поздний час? Он так ничего и не сказал, ничего не спросил ни в тот день, ни в последующие. Или случалось такое, что еще кто-нибудь наезжал сюда так же поздно, украдкой, как сделал это я?

Полетать нам так и не удалось. Взлетная полоса была не готова, не знаю, из-за чего именно. Скорее всего, из-за резкого похолодания. Пока мы бродили по аэродрому, раздумывая, уезжать или нет, прибыли два вертолета, и несколько минут разговаривать было совершенно невозможно. Как передавали в новостях, вертолеты задействовали для того, чтобы на малых скоростях, «в темпе ускоренной ходьбы», по выражению диктора, летать над виноградниками и удерживать над ними дым от тлеющей соломы и теплый воздух. Хоть в наших краях уже сотни лет не существовало крупных виноградников, этот способ, по-видимому, применяли и здесь.

Инес была явно раздосадована, разочарована. Зачем она вообще со мной поехала? Она не понимала, отчего бы мне опять не сходить разузнать, ведь вертолеты, в конце-то концов, сумели приземлиться. Я сказал, что проблему вскоре как-нибудь устранят, здесь все делают довольно быстро.

— Не похоже что-то, — сказала она. — Ты только на них посмотри.

Я предложил попробовать завтра, в первой половине дня. Перед тем как опять сюда ехать, я им позвоню и спрошу, как ситуация с полетами.

— Завтра? — выкрикнула она; винты вертолетов все еще вращались, так что было еще шумно. — Завтра не могу.

— Ах да, — сказал я, — завтра ведь воскресенье.

Она взглянула на меня с некоторым удивлением.

— Семейный день, — сказал я.

— Да, — сказала она. — Верно.

Лопасти наконец остановились, провисли — длинные, черные. Можно было опять нормально разговаривать.

— И что вы делаете? — спросил я.

— Ах, пока не знаю. Посмотрим.

— Я имел в виду: что вы обычно делаете?

— Да так, — отвечала она, — ничего особенного. Честно говоря, я очень редко с ними куда-нибудь выбираюсь.

Мы пошли к выходу. На парковке кто-то спросил нас, что там с полосой. Я ответил, что пока никаких подвижек. Совсем рядом, за садоводством, где я покупал цветы на могилу тетушки, располагалось одно кафе, внешне довольно обшарпанное, с темно-коричневым деревянным фасадом, но внутри было вполне сносно; это местечко часто навещали авиалюбители. Мне было жаль, что Инес так не повезло. Я предложил выпить кофе, и она согласилась. В кафе было пусто; только за столиком у окна, рядом с витриной, в которой красовались кубки и медали, вымпелы и почетные грамоты здешней футбольной команды, сидела парочка в зимних куртках, хотя помещение хорошо отапливалось. Как выяснилось, они из Германии, здесь проездом; почему-то они решили передохнуть именно в этом заведении, за много километров от автобана. Инес кивнула в ответ на мой вопрос, будет ли она кофе, но потом передумала и заказала белое вино. Все равно какое, прервала она официанта, начавшего было перечислять имевшиеся в наличии сорта. Главное, чтобы сухое. Я заказал «долгий» эспрессо и бутылку минеральной воды. Есть она не хотела, даже от супа отказалась, как я ее ни уговаривал, — так что я, извинившись, вернул официанту меню.