Изъятие

В какой-то день, выдавшийся необычно прохладным, я остался за обедом один; мы только-только находились на кухне втроем, и вдруг оба они исчезли, не сказав ни слова. От стоявшей на столе еды шел пар, и на нее садились мухи. Я подождал минуту-другую, прежде чем начал есть. Через несколько минут я управился с едой; Флор и Гемма еще не вернулись. Я отер рот салфеткой, которую обычно всегда носил в кармане, поднялся, поставил посуду в мойку, к прочей посуде, громоздившейся там как всегда. Я давно перестал замечать, какой здесь спертый воздух. Потом, еще раз взглянув на две тарелки, от которых уже не подымался пар, вышел на улицу.

Я обнаружил Флора у машинного сарая. Геммы с ним не было. Он сидел на открепленном противовесе — бетонном блоке, выкрашенном в черный цвет, а по сторонам было намалевано белой краской: «1 т». Сидел, уперев локти в колени, сжав руками голову. Заказанная им экспертиза дала результат, которого он и ожидал, а поскольку известие пришло именно в то утро (он мне сразу доложил), я подумал: верно, ломает себе голову над тем, как действовать дальше, куда теперь обращаться, в какую инстанцию. Кроме того, кто-то шепнул ему по секрету, дескать, экспертиза, заказанная Бехамом якобы по поручению общины, обошлась в несколько раз дороже обычного, и это вызвало у Флора подозрение, что первичное их заключение было купленным. Об этой-то истории, сказал себе я, он все еще и думает, однако, подойдя ближе, я заметил, что лицо его перекошено. Теперь я понимал, отчего ему кусок в горло не лез. Я спросил: что, болит голова? Он не ответил. Я спросил еще и потому, что у меня иногда тоже случались приступы головной боли с тех пор, как я стал здесь работать, и я связывал это с сотовыми антеннами на крыше; в газете мы нередко помещали статьи о вреде такого излучения. Я сказал ему что-то в этом роде, мол, вредно для здоровья, когда эти штуковины находятся настолько близко. До какого срока у него договор с оператором?

— Тебе-то что? — отмахнулся он.

— Может, имеет смысл расторгнуть договор, — сказал я.

— Не твое дело, — ответил он.

— Лучше ждать, пока совсем разболеешься?

— Да что на тебя нашло? Берешь пример с моего дерьмового папаши или как? Еще один болтун!

Я насторожился. Подобных фраз я от него давненько не слышал, и я решил, что огрызается он от боли. Мне стало его жаль. До чего же беспомощен он был в эту минуту — точно не он владеет своим хозяйством, а наоборот, хозяйство владеет им.

— Нет, — сказал я, — ты совершенно прав. Меня это вообще не касается.

Я скрестил руки на груди; он покачал головой и что-то буркнул. Прошла минута. Потом он встал, покряхтывая, а я опустил руки. Он отер с противовеса грязь, оставленную его штанами, и испустил глубокий вздох.

— Поможешь мне с колесами?

Я почувствовал, что этим своим вопросом он пытается загладить то, что малость вспылил, — так, словно ему самому сделалось досадно.

— Конечно, — сказал я.

В машинном сарае мы сняли с трактора сдвоенные колеса, которые использовали, когда бороновали. С колесами я сначала возился практически один, и только когда занялся вторым колесом, он стал мне по-настоящему помогать.

— Я был у гадалки, — сказал он, когда мы покончили с работой и уже подметали насыпавшуюся с покрышек землю. Такое известие меня более чем изумило, но я никак не отреагировал. У меня уже вошло в привычку давать ему выговориться, а тем временем думать о чем другом. Однако на этот раз я слушал внимательно. Он поведал мне, что предсказала гадалка на картах: он потеряет жену, двор и все свое состояние. И хотя теперь, когда головная боль прошла или немного отпустила, он со смехом отмахнулся от всей этой чуши, но ведь тем не менее — к гадалке он все-таки сходил. Я на секунду придержал метлу и взглянул на него, и он тоже на меня посмотрел. Теперь он не вызывал у меня сожаления. Вместо того мне вдруг показалось: передо мной что-то разыгрывают — вот только непонятно, с какой целью.

4

Северная окраина города — за исключением нескольких вкрапленных здесь и там мелких поселений, почти деревушек — представляла собой сплошную промышленную зону, из общественных учреждений там находились гимназия, больница, кладбище, казармы и, если можно причислить его к тому же разряду, аэродром. Черту города маркировал автобан, прямой как стрела; за ним начинались поля, уже колосившиеся желтыми волнами, а по закраинам, среди высокой травы, пестрели маки с васильками — пестрели до уборки урожая, тогда межи тоже скашивались. Там и сям даль полей расчерчивали березовые аллеи, что напоминало мне немецкий Вендланд,^[7] зато промзона и тамошний огромный, допоздна открытый супермаркет напоминали Лос-Анджелес. Оттого что у меня не вызывала восторга перспектива встретить Инес — с тех пор как я случайно увидал ее в хлебном отделе, — я с недавнего времени стал ездить в этот супермаркет за покупками. Остановившись на трассе у светофора, я опускал стекло и прислушивался, не донесется ли звук авиадвигателя, не взлетит ли сейчас кто-нибудь. При определенном направлении ветра действительно можно было расслышать шум двигателей, а иногда я даже наблюдал, как самолет выныривает из-за складских помещений или, наоборот, исчезает за ними.

Впрочем, в тот субботний вечер я ни на что не обращал внимания. Выехав с парковки, я вскоре вынужден был остановиться у временного светофора — наверно, ремонтировали что-то. Притом никакого намека на дорожные работы не было заметно, даже обычной в таких случаях временной разметки на асфальте не было. Я выключил зажигание, сидел и смотрел на красный сигнал светофора, как под ним мигают оставшиеся секунды. Я думал о Гемме. Конечно, даже сквозь шум с автобана я мог бы различить этот звук, однако мое сознание зафиксировало присутствие самолета лишь в тот миг, когда он внезапно возник в моем лобовом стекле, словно падая на меня, и низко, очень низко прошел над магистралью, над стоявшими по ту сторону сооружениями из гофрированного железа. Затаив дыхание, я ждал, что сейчас раздастся звук удара, взрыв. Неужели пилот все-таки умудрился дотянуть, хотя до посадочной полосы оставалось еще изрядно? Машины сзади меня начали сигналить; на светофоре был уже зеленый, я тронулся с места — и вскоре свернул в сторону аэродрома.

Автомобилей на стоянке было мало. Я припарковался, вылез из машины и пошел к воротам. Трудно было поверить, что самолет не пострадал, и я ожидал, что по крайней мере шасси разбито в хлам. Самолет появился настолько неожиданно, что я даже не заметил, какого он был цвета. Однако это могла быть только светло-голубая «Катана» с белым подбрюшьем. Возле нее стояли два человека; как ни странно, машина была целехонька. Она застыла в конце посадочной полосы. Я пошел по летному полю в их направлении. Один из этих двоих оказался инструктором, другой — жилистый, невысокий — был перевозбужден, взбудоражен, весь на нервах, словно под кайфом. Явно новичок, подумал я. Чуть не устроил катастрофу, но сам считает это «классным приключением» и безостановочно пересказывает все подробности. Нет чтобы устыдиться и скромненько отправиться домой — или в ближайшую церковь, чтобы заказать благодарственный молебен, или в трактир, чтобы поскорей все забыть. Я раздумывал, не должен ли хозяин аэродрома, по справедливости, запретить ему летать? Но пока тот платит и пока не нанес реального ущерба, он, вероятно, будет его терпеть. Я специально смотрел в их сторону; не худо, если они примут к сведению, что кто-то наблюдал эти отчаянные маневры. Оба типа двинулись по направлению ко мне и, остановившись, поздоровались, как было здесь принято. Издалека он показался мне моложе, отчасти поэтому я не узнал его сразу. Когда он, адресуясь ко мне, сказал, что мы молодцы, здорово перестроились, и снял очки «Рэй Бен», в нем больше не было заметно нервозности. Бехам опять производил впечатление человека настороженно выжидающего, каким он мне показался уже при первом знакомстве. Однако, судя по всему, что я о нем знал, он был далеко не новичком и летал уже многие годы.

Странно — сию минуту он так настойчиво что-то талдычил тому парню, а на меня теперь смотрел неуверенно, чуть не робко. У меня создалось впечатление, что ему не нравилось (да и кому бы понравилось?) быстро перескакивать из одной роли в другую, когда кто-то видит этот скачок. Однако я не сделал ничего, чтобы облегчить его положение; я вовремя понял — он исходит из того, будто я все еще работаю в газете.

— Верно, рынок сейчас здорово меняется, — сказал я.

Внезапно во взгляде у него сверкнула искорка. Он бережно, едва прикасаясь к волосам, пригладил их, словно бы проверяя прическу и пробор — такой ровный, точно его сделали по линейке. Мне бросилось в глаза, что волосы у него черные как смоль.

— Кстати, с ним потом еще были проблемы?

— С кем?

— С соседом.

Я вспомнил его поведение с Флором и долго не мог сообразить, как мне лучше ответить. На аэродроме я раньше видал его только издали.

— А, этот. Нет, на том все и кончилось.

Он улыбнулся неестественной, натянутой улыбкой.

— Да уж, я думаю, — сказал он.

Даже если он ожидал от меня благодарности, он не решался слишком явно ее требовать. Оказанная им помощь стоила того, чтобы я сейчас сказал ему «спасибо», пускай когда-то раньше я его уже благодарил. Вся эта история с соседом действительно была довольно обременительной. Я решил сделать шаг ему навстречу и произнес:

— Хорошо, что ты тогда положил этому конец.

— Да, — сказал он и тут же подхватил предложенное ему «ты», совсем как собака, которой бросили кость. — Это было в две тысячи двенадцатом, осенью. Ты тогда еще был без бороды.

— Подумать страшно, сколько воды утекло, — сказал я, удивленный его замечанием не меньше, чем удивился бы он, ответь я ему: «А ты тогда еще не красил волосы».

Тем временем кто-то как раз стал заходить на посадку, и мы следили, как он мягко, почти неслышно приземлился, завершил пробег и, плавно повернув, покатил к ангару.