Изъятие

Ночью я лежал без сна. Никак было не успокоиться, толком не знаю почему. Лишь время от времени, на несколько минут, не больше, глаза смыкались, но вслед за тем я опять просыпался, с каждым разом все более вымотанный.

В пять утра я поднялся, сварил кофе и стал ждать, когда наступит день. Я выходил из кухни один-единственный раз, чтобы выпустить кота.

Около девяти я позвонил в администрацию общины и попросил соединить меня с комитетом по надзору за строительством. Меня переключили, и после минутного ожидания в трубке раздался женский голос:

— Чем могу быть полезна?

— Я хотел бы побеседовать с господином Бехамом, — сказал я.

Дама отвечала, что он на выезде, но я могу изложить ей свой вопрос, возможно, она сможет мне помочь. Поколебавшись, я изложил ей, по какой причине звоню. Она меня выслушала, причем через каждые несколько секунд повторяла: «Гм». Когда я закончил, она сказала, что не может дать мне никакой информации. Она бы не могла этого сделать, даже будь я непосредственно заявителем. Я не заявитель, сказал я, я из «Рундшау». «Гм», — снова произнесла она, на этот раз с удивлением. Я тот самый, который ведет еженедедельную колонку-комментарий. Ей это о чем-то говорит? Само собой, отвечала она. Но ведь колонки больше нет?

— Ее только приостановили, — сказал я. Мол, через пару-другую недель, глядишь, опять появится.

— Вот это хорошая новость, — сказала она. — Подождите.

Она отложила трубку в сторону, так что я мог расслышать голоса, потом шум выдвигаемого ящика, через несколько секунд опять с грохотом закрывшегося. Дама снова взяла трубку.

— Вы еще слушаете? Я нашла соответствующее дело.

Я спросил, когда было выдано разрешение.

— Четвертого ноября.

— Прошлого года?

— Однако дата начала строительства не указана.

Я ничего не сказал.

— Вы это желали узнать?

— Этого достаточно, благодарю.

— Еще что-то?

— Нет, — ответил я.

— Кстати, я вижу пометку, согласно которой разрешение было доставлено лично. По-видимому, самим господином Бехамом.

— Но вы не вполне в этом уверены?

— Почему же? Он иногда так делает.

— И подпись Флора там есть?

— Что вы имеете в виду?

— Подпись заявителя. Он подтвердил, что получил разрешение?

— Само собой. Дата подписи — одиннадцатое ноября. Очевидно, в тот день господин Бехам туда и ездил.

Я вспомнил, как выглядели руки у Флора.

— У меня еще один дурацкий вопрос, — сказал я. — Бумага, вероятно, немного запачкана?

— То есть? Я вас не понимаю. Нет, бумага совершенно чистая, если вас это интересует. Никаких пятен.

Я поблагодарил и положил трубку.

Рано утром я обошелся круассаном, залежавшимся с позавчера, а уж в одиннадцать сварганил себе обед и поел как следует. После обеда накатила такая усталость, что я и до гостиной не добрел. Вытянулся на скамье в кухне и заснул. Мне приснился человек, который шагал по проселочной дороге, ведя за руку маленькую дочурку, — и хотя они двигались, вид местности не менялся. Не пойму отчего, но этот сон был кошмаром. Я проснулся, разбуженный долгим, пронзительным взвизгом тормозов, и в первый момент почувствовал облегчение оттого, что сон кончился. Но тут я услышал вопль животного — или ребенка? Звук донесся с улицы. Я вскочил и выбежал из дома. И сразу его увидел. Мой кот лежал посередине дороги, в нескольких метрах от машины винно-красного цвета, двигатель был включен. Женщина, которая на него наехала, стояла между автомобилем и котом и тихо плакала. Я подошел, опустился на колени рядом с неподвижным тельцем, из-под которого выступила кровь. У меня было чувство полнейшего бессилия. Вдруг я заметил, что он дышит, и во мне проснулась надежда. Я стащил с себя пуловер, положил на землю и осторожно переместил на него кота. Женщина теперь стояла у меня за спиной; ее всхлипы были единственным звуком, который нарушал тишину; но все это я воспринимал лишь краем сознания. Я растянул пуловер, встал и понес кота в дом. Локтем отодвинув посуду, я уложил его на кухонный стол. Он дышал размеренно, и зрачки у него бегали. Наверно, кот спрашивал себя, куда это его занесло? Или он, стервец, просто высматривал остатки пищи? Я набрал номер ветеринара, но когда тот приехал, спустя полчаса, помочь было уже невозможно.

Вечером я похоронил кота в саду и, поскольку ничего более подходящего не нашлось, воткнул в землю крест, висевший в кухне с тех пор, как я себя помнил. И только потом я заплакал. А когда больше не мог плакать, мной опять овладела подавленность, полное безразличие. Это продолжалось и на следующий день, и я не знал, что с собой поделать. Словно обреченный на вечные скитания, я бродил из комнаты в комнату и неоднократно ловил себя на том, что жду, не появится ли он. Мне чудились то его шаги, то мяуканье, а когда ветер ударял в дверь дома и дверца лазейки стукала, у меня вздрагивало сердце. Бумажку, которую та женщина опустила в мой почтовый ящик, написав свое имя, адрес, телефон и электронную почту, я порвал и выбросил в мусорный бак.

Чтобы хоть чем-то заняться (тут действовало размышление, а не порыв души; рассудок, а не сострадание), я в пятницу, шестого октября, утром опять позвонил в администрацию и попросил к телефону Бехама. Я ждал, пока кто-нибудь возьмет трубку, и во мне вдруг шевельнулось иное, новое чувство. Штука в том, что мне уже несколько дней тому назад, в ангаре, пришла в голову мысль: необходимо, чтобы кто-то избавил этого человека от страданий. Удайся мне эта роль, я тем самым сдержал бы слово, данное Гемме, — пускай я разрешил бы Бехама от мук иначе, чем она тогда предлагала. Теперь я был убежден: один мой телефонный звонок способен распутать все безнадежно запутанное, — и во мне не было более сильной потребности, чем спасти их всех, а то, что я все сумею сделать в один момент (в этом я тоже был убежден), переполняло меня несказанным счастьем. В их душах после этого, скорей всего, останется пустота, у каждого своя пустота, — ну что ж, зато ничего еще более страшного. Однако Бехама в офисе не оказалось, он опять был где-то на выезде. Дама поинтересовалась, не сможет ли она мне помочь.

— Ведь это опять вы, не правда ли? Из «Рундшау»?

Я сказал, что перезвоню позже. Потом еще раз задался вопросом, не проще ли будет позвонить Флору. Но мне казалось, что, выбери я этот путь, я бы поступил неправильно — лениво как-то, уклончиво и в чем-то несправедливо, и я не стал этого делать.

Возмущение, овладевшее мной, когда я немногим позже вдруг обнаружил его сидящим у реки, — на моем любимом месте, ноги скрещены по-турецки, — было вызвано, скорее всего, условным рефлексом и продолжалось недолго. С недавнего времени и так стало ясно, что это место, многие годы известное исключительно мне, наконец-то было открыто и другими. Меня бы, в принципе, могло возмутить: вот как, оказывается, выглядит его «работа на выезде»; однако подобной реакции у меня не возникло, напротив, я даже обрадовался, что повстречал его здесь. Лучше всего, конечно, обсудить дело с глазу на глаз, а здесь — на фоне гула воды, у реки, по-прежнему шумной, несмотря на долгое, жаркое лето, — можно было не беспокоиться, что кто-нибудь нас подслушает. Да и как знать: может, он сумел бы как-нибудь вывернуться, если бы говорил по телефону, к тому же из офиса. Но даже в сложившихся обстоятельствах было, по-видимому, нелегкой задачей подвигнуть его на разговор. Я спрашивал себя, каким образом он сюда добрался, потому что на дороге не видно было оставленной машины. Он поигрывал своим мобильником — старым кнопочным телефоном, перекидывал его в руках; ненадолго он прервался, задержал мобильник в ладони, посмотрел в него и, похоже, прочитал какое-то сообщение, затем подбросил его в воздух, поймал и опять стал перекидывать из руки в руку. Хотя я приближался сбоку и давно должен был очутиться в поле его зрения, он не обращал на меня внимания. Я окликнул его, только когда находился за несколько шагов.

— Эй, Бехам! — позвал я.

Он тут же обернулся, и по лицу я заметил, что он тоже был мне рад.

— Привет, — сказал он.

— Мы почему-то постоянно пересекаемся, — сказал я.

Он поднялся ловко, как гимнаст, даже без помощи рук. Узел галстука был ослаблен, рубашка на груди расстегнута. Я вспомнил, как его прошибло потом несколько дней тому назад. Мы смотрели друг другу в глаза.

— Раньше я часто здесь бывал, — сказал я, обводя взглядом окрестности, как бы желая очертить это «здесь».

— Да, верно, — ответил он довольно-таки невпопад, ведь знать о том он не мог.

Я подошел на шаг ближе к берегу и почувствовал, насколько над водой воздух прохладнее. Вспомнив о камне, подобранном по дороге, я с размаху запустил его далеко по течению. В пасмурный день вода выглядела бесцветной, к ней словно подмешивался серый цвет туч, так что камень мгновенно исчез из виду, и даже всплеска не было слышно.

— Я сегодня звонил в администрацию. Хотел побеседовать с тобой, — сказал я.

— Точно, — сказал он.

Он рассмеялся, подошел ближе и взял меня за локоть.

— Вы, газетчики! Ну вы и проныры!

Какую бы роль он ни пытался разыграть, я всегда находил его игру нелепой, неловкой, провальной. Притом я никогда не считал, будто он начисто лишен индивидуальности; он просто ловчил, как какой-нибудь политик, выставляя наружу только то, чего от него в данный момент ожидали. Я отстранил его руку.

Ну да, между ним и Флором возникла одна маленькая проблема, я ведь и сам в курсе, не правда ли? И он признает, что вел себя, пожалуй, не вполне корректно, не во всем согласно букве закона, но теперь это дело прошлое. В понедельник разрешение будет доставлено, причем доставлено им самим, Бехамом, собственноручно. Ему, однако, сдается, что я ему не верю? У меня, видать, профессиональная болезнь? Хочу убедиться собственными глазами? В таком случае мне лучше отправиться с ним.