Изъятие

Велосипедом я давно не пользовался. Запылившийся, с налипшей между спиц паутиной, он стоял в гараже у стены; шины совсем сдулись. Я привел его в порядок, почистил и в воскресенье утром отправился к хижине, где, как я полагал, Флор по-прежнему встречался с Инес. Вместе с велосипедом я укрылся за сложенным на краю леса штабелем дров, от хижины на расстоянии хорошего броска камнем, и стал ждать. Было еще прохладно, но пот у меня на лбу и под мышками быстро высох. Птицы пели, хоть и несмело; я смотрел, как черный дрозд, перелетывая туда-сюда, шебаршит палую листву в поисках корма, и думал о том, что петь дрозды начинают ровно за час до восхода. Земля вокруг была устлана бурыми листьями, бурой хвоей. Эта сушь имела особый запах; он казался имитацией, остаточным явлением чего-то подлинного, — так, словно ты вошел в помещение, в котором тебе пытались напомнить о лесе; возможно, это был запах из будущего. Не прошло и получаса, как я услышал шум двигателя. Я посмотрел в щелку и узнал машину Инес. Только тут до меня дошло, что Флор уже здесь, перед хижиной; я не заметил его прихода. Он сидел на пороге, напоминавшем маленькую грубо отесанную скамейку, подсунув под себя прохудившийся джутовый мешок, служивший до этого ковриком перед входом. Флор пристально смотрел в мою сторону, а лицо его казалось бледным, помертвелым. Внезапно он отвернулся, встал и направился к Инес, которая вышла из машины. Он больше не выглядел скованным, а она больше не была по-животному напористой. Уже по тому, как они устремились друг к другу, я понял: хоть эти двое разделены, им предназначено быть вместе. Я с первого взгляда увидел то, что увидел бы всякий, — то, что они стали настоящей любовной парой. Когда же это случилось? Не все ли равно; во всяком случае, такими, какими я наблюдал их когда-то, оба они больше не были. Крепко обнявшись, они долго целовались, потом, взявшись за руки, вошли в хижину. Инес похудела, стала совсем тощей, почти костлявой, и хоть мне такая костлявость вообще-то не нравилась и я в первый момент, когда Флор снял у нее с плеч шелковый платок, даже испугался, заметив ее худобу, я тут же решил, что ей это к лицу. И разве в любящей женщине не все прекрасно? Я часто вспоминал тот ее вопрос в кафе у аэродрома: познакомились бы мы, будь она замужем? Постепенно до меня начало доходить (или я только сейчас по-настоящему это понял?), что ее вопрос не имел отношения ко мне, он относился к ним с Флором. Флор еще раз пристально посмотрел на поленницу, по крайней мере в эту сторону, но я, оправившись от первого испуга, сказал себе: не может быть, чтобы он меня засек. Я вел себя настолько тихо, считай не шевелился, а потому был уверен, что почуять мое присутствие он не мог, хотя то, как он навострил уши и замер, сильно напоминало гончего пса. Я спокойно мог бы закурить, он бы ничего не учуял; запах дыма на таком расстоянии неразличим; кроме того, даже мое обоняние уже притупилось под воздействием вони, исходившей от свиней, а его нюх и подавно должен был атрофироваться, ведь он жил с этими запахами всю жизнь.

Я постоял еще пару минут, выжидая, не услышу ли чего еще, однако ничего не услышал. Тогда я поднял велосипед и отправился к Гемме.

Она меня поджидала — и сама, первая, проследовала наверх, будто между нами ничего не изменилось. И не сказала ни слова, хоть я все ждал — сейчас она кое о чем спросит. Только потом, когда мы лежали рядом и глядели в потолок, она наконец спросила:

— Ну как? Всё обдумал?

Я повернул голову и посмотрел на нее. На ее коже не видно было даже капелек пота, притом что я в этой комнате просто плавился от жары. Впечатление было такое, словно она говорила о какой-то работе, которую необходимо сделать, но я ощущал глубоко засевшее в ней напряжение. Я вновь поглядел на потолок, пожал плечами и неопределенно хмыкнул.

— На тебя никто не подумает, — сказала она.

— Ты так считаешь?

— Ни в жизнь не подумает. С чего бы им тебя подозревать?

— Почему ты так уверена?

— Кому придет в голову тебя подозревать?

— Ты права, — сказал я и внезапно ощутил прилив гордости или что-то вроде сознания силы. Ведь это и впрямь было так. Я мог бы убить Бехама, и никто бы меня не заподозрил. В моих руках находилась жизнь ничего не подозревавшего человека. Я опять повернул голову, опять посмотрел на нее и подумал: она красивее Инес.

— Так ты согласен?

— С одним условием, — сказал я. — Теперь ты будешь приходить ко мне.

— Согласна, — отвечала она.

Уходя от нее, я и думать забыл о всякой осторожности, даже о Флоре забыл; в голове все перепуталось от волнения. Тем сильнее ёкнуло у меня в груди, когда, при выходе из дому, я встретился с ним лицом к лицу. Он тоже испугался? Был ошарашен? Или по какой другой причине он выглядел так, будто узрел привидение? Лицо было смертельно бледным, таким я его раньше никогда не видел. Я сказал, что забыл в доме куртку, и сам почувствовал, как краснею — не потому, что я малость заикался, а от досады на собственную глупость. Не умнее ли было, при таких-то температурах на улице, помянуть про солнечные очки?

— Это было бы преступлением, — бормотал он. — Она не может мне такое предлагать. Не имеет права.

Я ровно ничего не понял — понял только то, что меня он едва заметил, и в тот момент ему было совершенно без разницы, чем я здесь занимался. Он смотрел на меня будто лунатик.

— Что было бы преступлением, Флор? Чего она не может тебе предлагать? — спросил я, и при мысли, что мои слова могли вывести его из этого состояния, у меня по спине побежали мурашки. Но он пропустил вопрос мимо ушей и продолжал беседовать сам с собой:

— И я не вправе такое принять, — произнес он. На том наша встреча и кончилась. Мне еще бросилось в глаза, что в руке он сжимал резинку для волос, такую, как носят маленькие девочки, розовую, с приделанной металлической стрекозкой, и кончики крыльев у нее были ярко-синие, поблескивавшие на солнце.

Мое волнение, вызванное всей этой неразберихой, постепенно улеглось, и, само собой разумеется, мне и в голову не приходило исполнять свое обещание — если это вообще можно было рассматривать как обещание. О том, чтобы взять его обратно, я тоже не помышлял, тем более что вот уже несколько недель Гемма на эту тему не заговаривала. Притом свое обязательство она выполнила: по воскресеньям, вечерами, она исправно меня навещала. Интересно, каким образом она объясняла эти свои прогулки? С другой стороны, вполне возможно, что Флор даже не замечал ее отлучек, до того отсутствующий вид был у него в последнее время. Теперь он чаще прежнего исчезал куда-то на час, на два, и я спрашивал себя: они что, теперь встречаются с Инес не только по воскресеньям? При этом он, как всегда, лопатил в свинарнике, а параллельно еще успевал заниматься стройкой. И все же у меня создалось впечатление, что он вкладывается в работу уже не с той самоотдачей, как прежде. «Выходит, Бехам достиг своей цели?» — частенько спрашивал я себя. Выходит, он его сломил? Что-то подсказывало мне: отчасти это так, отчасти не так, было тут и нечто другое, для него крайне мучительное. Когда я об этом думал, я словно опять слышал, как Флор бормочет те странные фразы, и мне все мерещилась та розовая девчоночья резинка. Во всяком случае, я испытывал облегчение оттого, что мы с Геммой больше не подвергались опасности быть застигнутыми врасплох. Поначалу еще была некая скованность, которая от нее передалась мне, но скоро это прошло. Теперь Гемма появлялась в изумительно красивых, ладно пригнанных костюмах, и когда она уходила, у меня больше не возникало того прежнего, беспокойного и сомнительного чувства.

В конце августа все еще было плюс тридцать пять, но в начале сентября температура упала до двадцати градусов и меньше. Погода все время держалась пасмурная — свет, пробивавшийся из-за густого облачного покрова, казался уже совсем зимним. Иногда по целым дням в воздухе висела морось.

Последний написанный мной очерк я так и не сумел пристроить. Мне давно уже стало ясно, что с моей профессией я нахожусь на тонущем корабле и надо как можно скорей перебираться на какой-то другой. Но кораблей на горизонте не наблюдалось, и я, чтобы не думать обо всем этом, продолжал ездить к Флору, который, впрочем, теперь со мной почти не разговаривал. Меня это мало беспокоило, потому что недружелюбным или резким он не был. Мне казалось, он как будто бы перестал существовать, никакого характера уже не было. Флор присутствовал здесь лишь телесно, в остальном он как бы уничтожился.

Строительство было завершено в первую неделю сентября, монтажники закончили свою работу, и вот уже несколько дней свинарник использовался по назначению. Я предложил обмыть это дело и даже привез бутылку французского шампанского, но ни Флор, ни Гемма особой радости не выказали. Правда, Гемма в конце концов принесла бокалы, и мы чокнулись, стоя втроем перед новым свинарником и устремив на него наши взоры. Однако оба они выпили шампанское залпом, поставили бокалы на подоконник и, ни слова не сказав, опять взялись за работу. Я спрашивал себя, ощущают ли они на собственной шкуре, что с постройкой нового хлева работы еще прибавилось, — шутка ли, почти на четыреста свиней больше прежнего. Я, по крайней мере, сейчас уставал так же сильно, как в первые дни.

В один из таких пасмурных, промозглых дней опять заявился Бехам; он давно не показывался, и про себя я отметил, что, как ни странно, почти забыл о нем. Он приехал в сопровождении молодого человека, которого я знал; это был тот самый наш последний практикант в газете. Хотя с тех пор прошло немало времени, к тому же на мне была маска, он подмигнул мне с видом заговорщика. Бехам, как всегда, внимания на меня не обратил и в этот раз не стал тратить времени на разговоры. Он достал из багажника казенную красно-белую заградительную ленту (багажник остался открытым, и внутри я заметил два охотничьих ружья, выглядывавших из-под красного покрывала), решительно потопал к новому свинарнику и начал обматывать его лентой. Флор, не вмешиваясь, вообще никак не реагируя, наблюдал за его действиями. Он уже привык к таким появлениям Бехама? Считал их чем-то вроде грозы, которая не причиняет особого ущерба, но после нее каждый раз приходится шевелиться и наводить порядок? Или он в самом деле чувствовал себя побежденным и лишь потому безучастно наблюдал за происходившим, что у него не было сил противодействовать Бехаму? На меня, во всяком случае, этот человек, которого я видел уже много раз, все больше производил впечатление незнакомца, от него исходило нечто зловещее, и поступки его я понимал в лучшем случае наполовину. В моем мозгу молнией мелькнула мысль об обещании, данном Гемме.

— Ты что здесь делаешь? — спросил я практиканта, который, скорее всего, таковым уже не являлся. Он остановился рядом со мной. Я поглядывал в сторону Бехама.

— Занимаюсь сбором материала.

Я удивленно вскинул брови. Ах, да, вспомнил: практикант тоже интересовался этими самыми «Фрименами», или, точнее, «свободными людьми на земле», или «рейхсбюргерами»,^[8] или как там они еще прозываются. Феномен в наших краях сравнительно новый, но в последнее время о нем говорили все чаще.

— В таком случае ты напрасно сюда приехал, — сказал я.

— А вот он утверждает обратное, — возразил тот.

— Бехам? — Я посмотрел в том направлении. Бехам был занят тем, что обматывал очередную дверную ручку. Обмотать-то он обмотал, но лента спуталась, оборвалась, и он крепко выругался. — Я полагаю, это скорее он совершает противоправные действия.

— Но ты-то здесь что делаешь?

— Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать. Только не говори ему, что мы с тобой знакомы. Ладно?