Картограф

– Не пори чушь, - устало сказал Авдеев.
– Я понимаю, ты в это веришь. Охота сходить с ума - сходи, только не ожидай, что и остальные пойдут с тобой вместе вприсядку. Ни один суд в мире не станет это выслушивать.

Филя разразился громким плачем.

– Ну, ну! Опять фонтаны, - Авдеев принялся шарить руками по пиджаку в поисках платка.
– Филя, успокойся. Тебе вредно волноваться, ты нездоров. Натерпелся, вот у тебя и нервический припадок. Давай я доктора позову? Сделает укольчик, тебе полегчает.

– Почему вы мне не верите? Я убил его, убил... Все кончено, жизнь кончена.

– Подожди прощаться с жизнью! Хочешь, чтобы я тебя отвез в участок?

Филя мотнул головой.

– Тогда чего тебе?

– Ничего, - Филя встал, вытер глаза рукавом и твердо сказал.
– Мне пора. Прощайте, Ромэн Аристархович.

– Еще свидимся, - кивнул ему Авдеев, торопясь к выходу.

«Вряд ли!» - подумал Филя, скорбно волочась назад в палату. Наказания не будет, значит, и искупление невозможно. Тромб, видите ли, оторвался! Хитер Додон, нечего сказать. Умеет обтяпывать делишки так, что все шито-крыто. Что же делать? Податься в монастырь? Кинуться с моста?

В палате было полно народа - со всех окрестных палат собрались. Атлант вольготно раскинулся на стуле, босые ноги топорщились в прохудившихся тапках. Вокруг на табуретках расположились слушатели.

– И вот я смотрю - она юбки задирает. Одну, другую, третью.

– Брешешь! Не бывает на бабах столько юбок!
– сказал плюгавый мужичок в майке-алкоголичке.

– Вот те крест! Подняла она, значит, юбки, а под ними у нее - хвост рыбий. Я к двери, а она как захохочет. Иди, говорит, ко мне, мой белый хлеб.

– Трепло!
– презрительно протянул рыжеволосый парень.

– Шарман!
– откликнулся профессор, кутаясь в одеяло, как в тогу.

– Не любо - не слушай, а врать не мешай, - пробасил дородный усач. На шею он зачем-то намотал цветастое полотенце.

Филя прошел мимо них и лег на кровать. Потолок был грязно-желтый, в подтеках. Пятно побольше напоминало по форме Африку, пятно поменьше - Австралию.

Гости Атланта пошумели и разошлись, оставив после себя запах табака, немытых подмышек и лекарств.

– Унываешь?
– спросил Атлант.
– Не время, сынок. Будешь бодрый - скорее поправишься.

– А я, может, вовсе не хочу поправляться!
– резко сказал Филя и с вызовом уставился на Атланта. Тот не отвел взгляд.

– Решил сигануть на березу, как профессор?

– Да!!

– Ты эти мысли брось. Нельзя себя жизни лишать, Господу Богу это противно.

– Я теперь не в его юрисдикции, - запальчиво сказал Филя. Атлант в задумчивости почесал в затылке.

– Юридикция, она того, а ты этого... Бога не гневи.

Филя махнул рукой и отвернулся к стене.

– Я знаю, что ты натворил, - прошептал Атлант, склоняясь к самому его уху.
– Но и для убивцев есть спасение.

Филя так и подскочил.

– Вы подслушивали!

– Обижаешь, - сказал Атлант.
– К чему? Я и так все вижу. Смертоубийство - страшный грех. Плоть вопиет, душа мается, ангели небесныя плачут. Господь ручкой белой от тебя загородился, не смотрит. А без присмотра человек плутает да и в яму катится. Молодой ты, а уже пропал. Котлы тебя ждут смоляные, вонь и тлен.

– Ничего, к вони мы привыкшие. А ангелы пусть плачут, раз им заняться больше нечем.

– Озорник! Нешто не каешься? Ты ведь не разбойник, не злодей. Соблазнил тебя лукавый, а кто слаб верой, тот и поддается.

– Как вы поняли?
– спросил Филя.

– Знак увидел. Доктор пеленочку отвернул, я и подглядел. Не нарочно, глаз метнулся. Ты чешуйки не скобли, они теперь не сойдут. А оторвешь - втрое больше вырастет. Совсем запаршивеешь.

Филя почувствовал, как в горле встает плотный ком.

– Что же мне делать?

– Я вот что тебе скажу, - тихо и печально произнес Атлант.
– В чудища коротка дорога, а обратно длинна и корява. Покаяние, строгий пост, молитва ежечасная. И добрые дела - милостынька, вспомоществование матушке-церкви. Соседям мал-помалу вещички раздавай.

– Вы смеетесь? У меня и так ничего нет! Гол как сокол.

Атлант задумался.

– Тогда в иноки иди.

– Не возьмут. Поп из церкви поганой метлой прогнал.

– Стало быть, нет тебе пути назад. И-их! Как же тебя угораздило с нечистым связаться?

– Я и не связывался, он сам прилетел. Что, думаете, мне хотелось этого? Иконы собирался писать. Чистой жизни алка... искал. А теперь вот чешуей обрастаю, - и Филя горько всхлипнул.
– Скоро в зеркале себя не буду узнавать. Подойду в один прекрасный день - а оттуда рыло свиное покажется.

– Свиное-то вряд ли. А ящериное могет. Грехи человеческого облика лишают. Оступишься, колыхнешься чуток, и рога полезут, шерсть пробьется. Особенно за ушами, там слабое местечко. Был у нас в слободе кузнец, ох и злой, скотина. Жену свою в железный ящик замуровал, а себе новую сделал. Пошел я к нему как-то раз лошаденку подковать, а он ко мне выходит - козел козлом, борода до пупа, вся в репейнике. Лошадка вырвалась и бежать, я тоже дал деру. Первым домой пришел.

«Буффон доморощенный, - подумал Филя.
– Порет чушь, не приходя в сознание».

– Правду говорю, все так и было!

– Конечно, конечно. Козлы, они известные мастера. Очень удобно в копыте молот держать.

Атлант замялся.

– Может, и не козел. Темно было, да я с пьяных глаз. Все одно - образина.

– А он так козлом и ходит?

– Кто ж его знает? Возьмет и обратно оборотится.

– Разве такое бывает?

– Бывает, - убежденно сказал Атлант.
– Грех липкий. Одни сами наступят и измажутся, а другие - кроткие, смирные - мимо пройдут, плечиком чиркнут, и готово - тоже вляпались! Вот слушай. Был у меня корешок - душа человек, водки совсем не пил, ласковый, как котенок. И повадилась к нему летать птица-блядуница. Сядет ночью на окно и поет-заливается.

– Почему вы ее так называете? Чего в ней... гм, срамного?

– А того! С грудями она была.

Филя не удержался и захохотал.

– Ржешь?
– обиделся Атлант.
– Я тоже ржал, пока ее не увидел. А она как вцепится мне в морду, всю расцарапала, гадина. Мы решили ее подстрелить. Добыл я ружье, зарядили, как на утку. Притаились под кустом, ждем. В полночь она летит, крылья расправила, когти выпустила. Я прицелился. Жду, когда поближе будет, чтоб наверняка. А она возьми и пади наземь. «Ой, - кричит.
– Худо мне, помираю». Мы к ней кинулись, корешок мой хлопнулся рядом с ней на колени и слезу пустил. Пожалел злодейку. Она встрепенулась и порх из рук! Я выстрелил и промазал. Только перышко одно упало.