Катешизис

— Как провёл время? – спросила она сдавленным голосом.

Тут я понял, что скрип двери, от которого я проснулся, не плод моего похмельного состояния. Она входила в комнату. Она всё видела. Ну что ж? Я не собирался ничего скрывать. Но и объяснять не собирался.

— Хорошо. Как ты?

Наташа пожала плечами. Её глаза вновь потухли. Опять ничего не выражали.

— Я приготовлю ужин, - прошептала она.

Грязность собственной личности перестала доставлять удовольствие.

***

Интересно - размышлял Змей – зачем всё-таки Что-то так меня подставляет? Зачем использует меня в своих корыстных интересах? Почему именно меня Оно сделало виновником всех бед в глазах Адама и Евы. Если у Него не получилось, не срослось, почему не может признать свои собственные ошибки. Посоветоваться, в конце концов. Ломает голову над человеческой проблемой и совершенно не задумывается над своей. Не понимает, что именно она и есть первооснова. Не с того конца берётся. В себе бы разобраться не мешало бы, ан нет, впадает в иллюзию всемогущества.

Теперь вот штампует себе подобных. Учит их миру и согласию. Как же люди могут пребывать в мире и согласии, когда созданы уже без согласия и без мира внутри себя, когда по подобию его созданы. Оно ведь само в себе разобраться не может. Внутри себя самого к единству не придёт. Вечно в депрессии, вечно в тоске. Чего же тогда от человека хотеть? Видите ли, угрозу в нём видит. Да в себе, в себе прежде угрозу искать надобно! А уж, разрешившись от неё, создавать, кого бы то ни было, по образу и подобию своему. Если внутри мира нет, а есть лишь смутное его желание, отдалённое представление о том, что есть «мир», как же можно создавать кого-то. Всё равно, что высоко в скалах искать источник, наобум разрушая породу, и надеяться, что когда-нибудь домашешься мотыгой до утоляющей жажду влаги. Шансов практически нет.

А тут ещё выходит, что виноват во всём Змей. Теперь ЧТО-ТО желает, что бы я его ошибки исправлял. С какой стати, скажите, пожалуйста?! Мне нетрудно в спектакле поучаствовать, но зачем в качестве врага, скажите на милость. Искуситель, соблазнитель, порок – сколькими названиями ОНО меня для человека наградило? Взял жизнь человеческую разрубил её пополам и сказал: «Это хорошо, а это плохо».

***

На работе я взял неделю за свой счёт. Нужно было что-то с собой сделать. Необходимо было собрать куски собственной вселенной. Словно квант в состоянии поля, я искал, требовал, жаждал схлопывания в частицу. Ленке ничего не сказал. Она продолжала считать, или делала вид, будто считает, что дневное время я провожу на работе. Я же, в свою очередь, заставлял себя быть хорошим мужем и отцом, когда находился рядом со своей семьёй. Наступало утро, я мылся, брился, выпивал чашку зелёного чая и уходил бродить по городу. Заходил в грустные скверы, шуршал жёлтой листвой под ногами, присаживался на одинокие, влажные от утреннего тумана скамейки, разглядывал тоскливое небо, пытаясь соприкоснуться там с чем-то, что позволит услышать собственный голос, который скажет: « Я есьм».

Мой щенок впал в анабиоз. Мои мысли разбросались, рассеялись, разлетелись и находились далеко друг от друга, порождая тревогу и сумятицу в душе. Очень безрадостно вроде бы, быть, и вроде не существовать.

— Эй!
– окликнула меня девушка с длинными волосами, разделёнными зигзагообразным пробором.

Я вздрогнул и понял, что стою у витрины цветочного магазинчика и пялюсь сквозь стекло на белые головы хризантем. Мне показалось, что в это мгновение я вспомнил всю вереницу мыслей промчавшихся у меня в голове. Показалось, что я пришёл к целостности и пониманию моего состояния. Но в том то и дело, что такое ощущение длилось миг. А потом всё… опять я не частица – я волна.

— Вы хотели выбрать цветы? – спросила она. Но, как-то равнодушно спросила, не заинтересованно, словно для проформы, будто была уверенна, что не получит положительного ответа.

Я не стал её разочаровывать и отрицательно покачал головой.

Тротуар, двигаясь подо мной, забрызгивал туфли водой из многочисленных луж. Ветер дул мне в лицо, нашёптывая: «Я люблю тебя». Я был падшим, я рассекал его чёртовыми рогами

Так я слонялся по городу день, два, три. Вечером приходил домой, цеплял на себя маску и исполнял роль любящего отца семейства, или думал, что так поступаю. Во всяком случае, Лена претензий не предъявляла. Щенок продолжал молчать, не реагируя на мою внутреннюю брань.

Нет, сейчас моё животное больше походило на безразличного гладкошерстного кота, который, положив мягкую лапу на нос в предчувствии холодов, мурлыча, дремал на тлеющем сердце хозяина.

На четвёртый день, убеждая себя, что совершенно случайно, я пришёл в кафе возле книжной лавки. Туда, где когда-то делал вид, словно читаю классика французской поэзии.

— Привет, - подошла ко мне Лиза, - Что читаешь на этот раз? – улыбнувшись, спросила она.

Чёрт, чёрт, чёрт! Это ведь из-за неё я сюда припёрся! А надо ли мне это? Что-то звякнуло у меня в голове. Мне совсем не хотелось изображать из себя рассеянного, забывчивого парня. Наоборот, я хотел, чтобы она поняла: « Я НЕ ЖЕЛАЮ ЕЁ ВИДЕТЬ»! Что может быть лучшим спасением, чем враньё самому себе.

— Мы с вами разве знакомы? – безобразно грубо спросил я.

— Конечно, нет. Просто я так знакомлюсь с незнакомцами, - ничуть не стушевалась Лиза. – Тебе плохо, да?

Я опустил глаза и пожал плечами.

— Всё-таки кофе, или что покрепче?
– не уходила девушка.

— Вообще, я пью зелёный чай.

— Ну да, – продолжала она, - но это дома, в прошлый раз, здесь, ты пил кофе.

— Да, сегодня стоит выпить покрепче.

Через пару минут Лиза принесла коньячную рюмку с плескавшимся на донышке напитком чайного цвета. Я взял коньячницу в руку. Стекло было натёртым до блеска. Я приложил к нему большой палец, с силой надавил. Отпечаток был чётким, словно выгравированным на стекле.

— Каждый раз ты приходишь под конец моей смены. Думаю, что наверняка будешь не против проводить меня домой, когда допьёшь свой коньяк, - уверенно, не допуская возражений, сказала Лиза.
– А я расскажу интересную историю, которая, думаю, приведёт тебя в чувство, ты не против?

Она повернулась и ушла, не дожидаясь ответа. Впрочем, я ничего не собирался отвечать.

Приблизив к носу коньячницу, я вдохнул аромат напитка. В дегустации коньяков я полный профан, как впрочем, и в дегустации всего остального. И не вижу никакой разницы между «Otard» и «Араратом», но социальные рефлексы обязывают.

Алкоголь всасывался уже в полости рта, пощипывал язык, прорывался в мозг и легко кружил голову, привнося едва различимый звон. Из-за чего, мысли ещё больше запутывались, или ещё дальше разлетались, как угодно. Зачем я сюда пришёл?

— Понятно зачем, - вдруг протявкал щенок, проснувшийся полакать пьянящих молекул алкоголя.

— Думаешь, я пришёл к ней?

— А то?

— Ну, а к ней то зачем?

— К кому? – веселилось животное, хватая маленькой пастью, словно назойливых мух, лопающиеся воздушные пузыри паров спирта.

— Ты дурака-то не валяй! – раздражался я.

— Я хочу сказать тебе, просто - к ней.

— Ты имеешь в виду: к женщине?

— Я имею в виду...

— Псина, я тебя не понимаю!

Щенок, перевалившись вверх лапами и повизгивая от удовольствия, стал тереться спиной о мои извилины.

— Клоун! – прошипел я на него.

— Ты злишься, потому что считаешь себя полным дураком.

Противная мохнатая морда, как всегда, была права. Подобное мерзкое чувство имело место быть во мне.