Катешизис
Шрифт:
Наташа, конечно, жутко огорчалась, но внешне свою взволнованность пыталась никак не показывать. Я понимал, что такая задача ей не под силу. Я видел, как она всё больше беспокоится и замыкается в себе. Я вползал в комнату и слышал.
— Привет, ужин на столе.
Наташа брала в руки книгу и старалась делать вид, что читает. Я не извинялся. Если был ещё способен, молча, садился за стол и принимался за еду. Краем глаза следил за тем, как она смотрит в книгу, глядя в одну точку и не переворачивая страницы. Если способен уже не был – падал, не раздеваясь, на кровать и громко храпел.
Клянусь, мне доставляло удовольствие терзать
Иногда я догадывался о более реальном положении вещей. Мысленно я часто осуждал её, считая, что ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять своих детей, тем более использовать их для достижения каких-либо своих целей, своих собственных нелепых целей. Нельзя совершенно не думать о том, как будет чувствовать себя маленький человечек после того, как ты его бросишь, лишив с детства половины жизни. После того, как он, появившись на свет, узнает, что появился на него не просто случайно, а для того, чтобы мать сбежала из собственного дома и обрекла его (чадо своё) на пожизненное одиночество. Одиночество из-за постоянной, проходящей колючей проволокой через всю жизнь тоски по матери, которую никогда не знал и не видел.
Позже, размышляя о моём отношении к Наташе, я приходил к пониманию, что просто стал бояться её. Я стал бояться, что со мной она может поступить так же, как поступила со своим бывшим мужем и со своим сыном – использовать, а потом оставить в прошлом. Поэтому, в качестве защиты я избрал старый, давно проверенный способ: нападение. Я был напуган тем, что узнал о ней. Я был в панике и поступал ненормально. Я не задумывался над тем, что девушке нужна моя теплота моя, забота, любовь. О том, что человечности она просит от меня молчаливо, я не понимал. Не понял я, что она тогда хотела заново всё начать и рада была бы научиться в ладу с собой жить. С собой и с миром. Мой страх не давал мне понять происходящего и с ней и со мной.
Я стал думать о разрыве. Вначале исподволь, крадучись появлялись такие мысли, когда я смотрел на мою молчаливую Наташу. Щенок в голове тявкал, отгоняя их прочь. Те не отступали, притаившись, выжидали часа, когда собака устанет, и возникали вновь с ещё большей силой.
После очередного вечера в компании одногрупников и одногрупниц, одну из них я пошёл провожать домой. Супертело. На лице броский макияж. Сладкий истеричный шлейф духов. Вычурная демонстративная сексуальная раскрепощённость. Весь этот пафос звали Милена.
В будущем, читая какую-то медицинскую книжку, я узнал о термине «мелена». Так называется один из симптомов кровотечения в кишках. Я вспомнил Милену и подумал, что такая доведёт до язвы несомненно.
Мне не хотелось возвращаться в общежитие и смотреть на Наташино кислое лицо. Пьяный, я хотел слышать громкий вызывающий смех моей спутницы, хотелось дышать тошнотворной сладостью и, занимаясь сексом без предварительного душа, облизывать языком её пухлые густо напомаженные губы. Я шёл, и, время
от времени, представлял себе страсть, заглядывая в Миленино двоившееся лицо.Она была с массой тараканов в голове, как, впрочем, и все, поступившие на психфак. Как все истерички, флиртовала, словно проститутка в порту, в постели лежала, как спящая принцесса, причём поцелуи никак не влияли на её пробуждение. У неё дома я задержался не более получаса, когда уходил, слышал её пьяное сонное сопение. Чувство брезгливости оставляло ощущение, сродни удовольствию. Приятно было быть гадким и скользким. Ощущение собственной порочности щекотало в груди и липло в промежности.
В комнату вернулся поздно. Наташа делала вид, что спала. Я, не раздеваясь, упал рядом с ней и уснул, окружённый запахом приторносладкого парфюма.
Утром, приоткрыв глаза, я видел, как Наташа молча собиралась на занятия.
«Ну же», - думал я, - «скорее убирайся отсюда». Когда дверь закрылась, я присел на постели. Голова кружилась, тошнота подступала к горлу, отупение хуже, чем у пьяного. Резкий запах собственного перегара грубо бил в нос. Я достал из холодильника пиво. Открываясь, банка недовольно зашипела. Я сделал несколько глотков и попытался убедить себя в том, что становится легче. Допив до дна, как был в мятой одежде, не бреясь и не умываясь, пошёл к аудитории. Увидев Милену, подошёл к ней, взял за руку и молча потащил за собой. Она тоже молчала и не сопротивлялась. Вчерашний макияж на её лице местами растёкся, запах духов смешался с запахом пота. В таком виде незачем припираться в универ, я понимал, что она явно притащилась сюда не за знаниями.
Приведя девушку в нашу с Наташей комнату, ни слова не говоря, толкнул на кровать. Сначала она сделала вид, что отбивается, а через пару минут вновь заняла излюбленную позу каменного изваяния. Впрочем, мне это не мешало. Минут через сорок, мы спали, развалившись на кровати, раздетые, липкие и дурно пахнущие.
Я проснулся от скрипа закрываемой двери. Голова гудела ничуть не тише, чем утром. Часы показывали 17:30. В такое время должна была прийти Наташа. Милена лежала рядом и, широко раскрыв рот, громко сопела носом.
— Эй, вставай, - растолкал я её, - тебе пора.
— М-м, - она открыла один глаз, затем, чуть привстав на локте, попыталась меня поцеловать Я отстранился, дотянулся до спинки кровати, снял от туда её трусики и отдал хозяйке.
— Не мешало бы постирать. Ты в них со вчерашнего дня?
— С позавчерашнего, - хмыкнув, ответила девушка. Взяла бельё, скомкала в кулачке и сунула в карман джинсов, натянула последние на голое тело.
— Когда повторим? – спросила она.
— Мне кажется, что тебе не очень нравиться заниматься этим, - увильнул я от ответа.
— А мне и не нравиться заниматься этим, - сказала Милена, и, увидев моё лёгкое замешательство, добавила, - мне нравиться понимать, что я этим занимаюсь.
Вот, дура!
– оставалось лишь пожимать плечами.
— До завтра, - сказала она и выскользнула за дверь.
Я ничего не ответил. Тело поднялось с постели и направилось в душ.
Когда, смыв с себя дневное приключение, я вернулся в комнату, там уже была Наташа. Никогда я не видел, что бы она смотрел на меня так, как смотрела в тот раз. Сейчас её глаза были полны жизни. Жизни и гнева. Настоящего человечьего гнева.