Катешизис

Говоря такие слова, я понимал, что лукавлю. Есть такие причины, которые, несмотря на наши желания, не могут стать меньше, чем они есть на самом деле. Объективно не могут. Поэтому разрешить такую причину невозможно. Есть люди, причина грусти которых - сама жизнь.

— Да? – недоверчиво, и как-то зло спросил Ренат, - Моя причина не решаема!

Но, не могу же я с ним согласиться! Не могу же делать его психическим инвалидом, которым являюсь сам?! Я лгал:

— Не может быть. Помнишь, как говорил барон Мюнхгаузен: «Из любой трудной ситуации всегда есть выход»?

— Ай, - махнул рукой Ренат, - сказки это всё.

Подумать только, мне в его возрасте в сказки хотелось верить.

— Ну, всё же, - настаивал я, - давай вдвоём пораскинем мозгами, может, найдём какое решение?

— Ты маму любишь?
– шёпотом, произнёс сын.

Слова раскалённым маслом растеклись по моей голове.

— А она меня любит?! – выпалил я и осёкся, понимая, что тем самым отрицательно отвечаю на вопрос сына. Твою мать! Мне стало муторно. Я перестроился в крайний правый ряд, прижался к обочине, остановился и включил аварийный сигнал. Автомобили с раздражённым бибиканьем проносились мимо. Сын молчал. В зеркало я видел, как он покраснел. Обернуться к нему лицом мне было страшно. Не знаю, сколько длилась тишина. Потом я услышал, как он стал всхлипывать.

— А меня любишь? – спросил он, шмыгая носом.

Язык во рту не поворачивался. Я чувствовал слабость, словно тело напрочь отказалось подчиняться моему разуму. Взгляд устремился на газон. В жёлтой траве, я увидел какое-то движение. Маленький комочек шерсти шевелился и издавал громкие звуки, ещё совсем не похожие на мяуканье кота. Кем-то оставленный, потерявший мать и молоко, с безумием на мордочке, он громко кричал, взывая о помощи. Я видел, как под осенним холодом дрожит его маленькое тельце. Дрожит, как сама беззащитность. Котёнок был ещё слеп, поэтому, хаотично двигаясь, тыкался носом в осеннюю траву, пытаясь поймать родной запах матери. Кто это? Ведь это же мой сын! Ведь это он сейчас беспомощен и растерян!

Я зажмурился, когда через секунду мои глаза открылись, котёнок исчез.

Выйдя из машины, и, открыв заднюю дверь, я забрался к сыну. Он не смотрел на меня, сопел носом, и слёзы капали из его глаз. Я потянулся к нему, погладил по волосам, вдохнул запах маленького родного человечка. Человечка, доброго, доверчивого и никаким образом не виноватого в своей трагедии. Сейчас хотел раздавить себя как таракана, настолько было мерзко. Мерзко от себя самого за то, что заставил сына, моего маленького сына вот так страдать. Заставил его испытывать страх перед нелюбовью. Нелюбовью самых близких ему людей. Нелюбовью матери и отца. Я сидел с ним, обнявшись, чувствовал его дыхание и ощущал ком в горле и слёзы в глазах.

— Я тебя люблю, сын, сказал я ему, - прости, что всё так выходит. Обещаю, что всё у нас с мамой будет хорошо. Всё в порядке будет.

Он молчал.

— Слышишь? Обещаю, - повторил я.

— Слышу, - ответил он едва различимо.

Всё время, проведённое в магазине, он молчал. Я тоже не заговаривал с ним. Не предлагал мороженное, торты и конфеты. Не хотел покупать его доверие. Дети чутки к подобным вещам – они сделают вид, что их купили, и при этом навсегда потеряют веру в возможность других способов отношения между людьми, кроме купли-продажи.

Дорога домой длилась тысячелетия. Я терзал жвачку и думал над тем, что сказал ребёнок. «Папа не любит маму», не наоборот. Выходит, меня он видит злодеем в происходящем. Что ж… Может быть… Очень даже может быть.

— Ну, а если я действительно её, Ленку, не люблю, что лучше для сына? Просто принять такие отношения как данность или утешаться ложью, отрицая догадки? Но, вообще, я не могу не любить свою жену. У нас общий сын, у нас…А что у нас!?

Лена стояла на пороге и улыбалась. Она была красивая. Она была очень красивая. Едва Лена открыла дверь, все мои сомнения лопнули как мыльный пузырь. Капли щиплющего мыла попали в глаза. Да, конечно, я люблю её! Как по-другому то? Я ценю её, уважаю, или как там это ещё называется?! Неважно, как это, нахрен, называется! На мгновение, каким-то вторым я, мне представилось, что я останусь один, совсем один, без Ленки – стало не по себе. Не хочу!

— Знаешь, - заговорил я за ужином, обращаясь к супруге, - я ужасно вёл себя в последнее время.

Она пожала плечами:

— Наверное, у тебя были на это причины.

Конечно, иррациональной частью разума я бы хотел услышать в ответ фразу типа: «Что ты, дорогой, а я ничего и не заметила, всё было прекрасно». Но, что услышал, то услышал.

Я поклялся себе больше не встречаться с Женей. Вообще, с кем угодно! Только с семьёй!

Весь вечер субботы и воскресный день я поглядывал на сына, видимо, ища поддержки и одобрения в его глазах, но лишь иногда встречал грустную улыбку.

Наступил понедельник – день недели, который придумали очень злые люди. Несмотря на трудности начала, работа спорилась. Я чувствовал в себе подъем сил, мог вращать Землю. В голове всё улеглось. И на сердце, на долбанном сердце тоже стало спокойнее. Мой щенок, пропав в глубинах непознанного, три дня уже не появлялся. Надеюсь - издох. Под конец рабочего дня, когда я у себя в кабинете надевал плащ, собираясь, уйти домой, раздался телефонный звонок.

— Привет.

Черт! Черт! Черт! О, Господи!

— Здравствуй, Женя.

— Ты можешь сейчас приехать ко мне?

— Еду.

Я кинул трубку на рычаг телефона и быстрым шагом вышел из кабинета. Вопрос «что я делаю?» передо мной не стоял. Не стоял, а был просто колом вбит в мою голову, с каждым шагом, кол этот всё глубже и глубже входил в моё «Я», разрывая внутренности. Несмотря ни на что, я шёл. Всё было словно в дыму сгорающих осенних листьев: чего я хочу, что мне нужно, зачем мне туда идти?! Всё напрасно. Ноги вопросов не слушали.

— Знаешь, ты был прав тогда, в пятницу, - сказала женщина, когда я стал на пороге её квартиры.

— Знаю, - я обнял её и поцеловал в губы.

Таймер на DVD плеере зелёными прожилками показывал 23:45. Её голова лежала у меня на плече. Я тихо достал руку. Встал. И при свете неоновых ламп, прорывающемся в окно, стал одеваться. Я решил не будить её. Зачем? Что я мог ей сказать? Или, ещё хуже, каких вопросов ожидать от неё?

В метро я вошёл за пятнадцать минут до закрытия. Домой приехал на последнем поезде. Когда вошёл в квартиру, никто не проснулся. Лена опять спала. Она опять спала. Неужели она не может проснуться, побыть со мной?! Она так мне сейчас нужна?! Она так спасается от меня?! От нас вместе!

На кухне, на столе, в сковороде стояло жаркое, прикрытое крышкой. Рядом записка:

«Всё равно люблю тебя. Жаль, что не ужинал с нами».

Умывая лицо, перед тем как пойти спать, мне захотелось сделать резкий, глубокий, вдох и наполнить лёгкие холодной водой из ладоней. Сразу и до краёв. Чтобы тут же потерять сознание и никогда его больше не найти.

***

Я всегда был болваном. С самого начала моей самостоятельной жизни.

После занятий в институте я всё чаще стал задерживаться с друзьями. Мы таскались по забегаловкам, пили коньяк, курили анашу и, резонёрствуя друг с другом, думали, что открываем новые непознанные грани человеческой психологии. Мы были круче Айзенков, Маслоу, Фрейдов и Перлзов вместе взятых. Кровь бурлила, гормоны молодости благотворно влияли и на мозг и на все остальные органы и системы. В комнату общежития я стал приходить, а в большинстве случаев, приползать поздно, порой после закрытия главного входа, карабкаясь по балконам нижних этажей. Как не убился, одному богу известно.