Klangfarbenmelodie

Мужчина кивнул.

— Как всегда.

Это почти успело войти в привычку, и на самом деле, черт побери, он был рад уже тому, что Алиса разрешила себя подвозить, потому что… Вашу мать, Тики казалось, когда уедет — он просто зачахнет. Он не сможет забыть.

И наслаждаться жизнью как прежде — тоже не сможет.

А уехать придется, это просто… просто необходимо.

Алиса снова бледно улыбнулась (о, эта улыбка снова походила на усмешку, и Микк ощутил себя едва ли не героем драмы) и легко повела плечами, исчезая в помещениях для персонала.

Тики вышел на улицу и полной грудью вдохнул вечерний воздух. Он каждый раз целовал ей руку, но каждый раз ее рука оказывалась затянутой в перчатку, а сама Алиса каждый раз оставалась холодна и отстраненно-вежлива, словно упоминание о Роад убило в ней все то положительное впечатление о нем, которое, как надеялся Микк, все же успело сформироваться.

И это его ужасно удивляло.

Что такое было известно девушке о Семье, что она так отрицательно отреагировала на то, что Тики имеет к ней отношение?

Нужно было поговорить с Роад об этом.

Алиса вышла через пять минут, закутанная в широкий цветастый платок (сегодня было достаточно прохладно), и, не говоря ни слова, встала рядом. Она никогда не начинала разговоры первой. Никогда не показывала своих настоящих чувств. Никогда не спрашивала. Словно ей было в тягость общество Тики, но она просто не могла отказаться, надеясь, что мужчина сам от нее отстанет со временем.

Но Микк не хотел отставать.

Он хотел, чтобы Алиса принадлежала ему.

…а не этому седому редиске с лимитом выражения эмоций.

— Вы так проникновенно пели про семью, — всё же высказался Тики, когда они уже подходили к машине, и Алиса неопределённо передёрнула плечами.

— Спасибо.

Ну вот и как продолжать вообще с ней диалоги?

Они сели в авто, и мужчина завел мотор. И, как только вывернул на дорогу, все же поинтересовался:

— Вы так относитесь ко мне, потому что Роад сказала вам, будто бы я являюсь частью Семьи? — Тики и сам не заметил, как сжал зубы, ощущая себя каким-то… словно бы человеком, которого готовили к долгой и болезненной операции без анестезии.

Алиса молчала долго. Молчала и рассеянно смотрела на цветы, перебирая лепестки и словно бы думая, что сказать. Что может сказать, а что — нет. Наконец, она подняла на него глаза.

— Нет. Роад сказала, вы не входите в Семью. Но ведь же вы находитесь здесь.

— И вы считаете, я представляю опасность для вас, для Аллена и для его брата, которого зову своим другом? — Тики не смотрел на нее. Самое главное, в общем, девушка уже все равно сказала.

— Да, — на этот раз совсем коротко отозвалась Алиса, тоже переводя взгляд на дорогу и безвольно складывая руки на коленях.

Тики подумал, что не стоило спрашивать об этом. Подумал, что не хочет ее оставлять и останавливаться так просто. Что она самая прекрасная девушка в его жизни, и он не может так глупо ее потерять. Даже не получив.

Подумал — и медленно кивнул.

— Я сделал вам что-то плохое?

Алиса молчала несколько минут, и, когда они остановились на светофоре, Микк кинул на неё мимолётный взгляд, заметив, как напряжено ей бледное нежное лицо.

— Не считая нашего странного знакомства, нет, — наконец отозвалась она с глухим смешком, словно бы и правда находя это веселым (и в очередной раз даря ложную надежду), и снова же покрылась коркой непробиваемого льда. — Но, — девушка тяжело вздохнула, словно что-то решила про себя, и перевела на Тики серьёзный взгляд. — Но это плохое могут сделать те, кто послан следить за братьями. Вы — опасность, господин Микк, — холодно произнесла она и, отвернувшись, уставилась в боковое стекло.

Тики закрыл глаза, чувствуя себя так, как будто его ударили. Даже не просто ударили — отвесили хорошую такую пощечину, после хорошенько полив грязью. На минуту — на жалкую минуту, потому что больше позволить себе не мог — он даже возненавидел Аллена и все его проблемы и загоны, из-за которых страдал Неа, из-за которых Алиса считала его за врага.

В ушах шумело.

— Вот так… — только и смог выдавить он, чувствуя, как в горле собирается позорный, совершенно ненужный сейчас горький комок.

Весь оставшийся путь до общежития они провели в молчании. Алиса не смотрела на него, а Тики старался сосредоточиться только на дороге. Вот она — черно-белая линия, широкая трасса и пятна разметки. А когда подъехали к месту назначения, и мужчина затормозил, девушка все же обернулась к нему и тихо произнесла:

— У меня будет к вам просьба… — она помедлила, словно решала, правильно делает или нет, но в итоге продолжила: — Не приходите больше.

Тики ничего не ответил.

Девушка тяжело вздохнула, криво усмехнувшись, и, скомкано попросив прощения, поспешно выскочила из машины, скрываясь за дверьми общежития.

Было одиннадцать часов вечера, начинали распускаться первые почки, зелёными пятнами раскрашивая улицы, и всё Микку казалось уныло серым.

Кажется, его только что бросили.

Бросили, хотя у них даже ничего и не было.

Тики захотелось громко расхохотаться, закурить и напиться так, чтобы мозги нахрен отшибло. Он ломано ухмыльнулся, вперив взгляд вперёд, в темноту наступающих сумерек, и вытащил сигарету.

Последующая ночь была проведена в компании домашнего минибара, никотинового дыма и каких-то идиотских комедий, шутки в которых были совершенно не смешные, но мужчина всё равно хохотал.

Выходные, если честно, прошли в таком же темпе. Только Тики вызвал нескольких шлюх, надеясь забыться, надеясь выкинуть из головы бледную мягкую кожу и вечные перчатки на тонких руках, пытаясь отказаться от задорных серых глаз и лукавой усмешки.

Но, чёрт раздери, у него всё равно ничего не вышло.

И, наверное, именно поэтому в понедельник Микк снова пришёл в кафе. Заказал по привычке место рядом со сценой, и наблюдал. Любовался. Ловил каждый взгляд, каждый вздох, каждую улыбку и каждое движение пальцев.

На самом деле, Тики был полностью согласен с тем, к чему пришла Алиса: он представлял опасность. Но и Уолкеры представляли опасность не хуже. Особенно этот редиска, про которого даже и вспоминать не хотелось. Но девушке могло сильно достаться, если кто-то из шавок Адама заметит Микка рядом с ней. А потому, вероятно, нужно просто принять это. Принять то, что Алиса была далеко, хотя он мог прикоснуться к ней в любой момент.

И почему ему было так сложно просто прикоснуться к ней?..

Алиса пела, и он чувствовал себя героем ее песни, потому что в песне этой говорилось о недостойном прекрасной девушки ничтожестве. И да, Тики ощущал себя именно этим ничтожеством — бесполезное, никому не нужное существо, которому некому открыть себя, а потому остается только пить, потому что девушка мечты оказалась недосягаемой.