Книга чародеяний
Шрифт:
— Конечно, я видела твоего брата. Бедняжка, такой чахоточный мальчик…
От удара корзинкой по голове Жози спасло лишь то, что Адель держала себя в руках: привычка, выработанная годами жизни в обществе, заставила её улыбнуться, хотя гримаса сострадания и жалости больше смахивала на дьявольскую рожу, какой её рисуют в церковных книгах. Чахоточный мальчик!.. Да чтоб тебя, дохлая ты треска, воняющая тухлой капустой! Чтобы успокоиться, Адель покрепче вцепилась пальцами в ручку корзины, и мысленно посчитала шаги до дома. Шагов триста, она справится.
— И вы совсем одни, — затянула старую песню Жози. То есть, для неё, несомненно, новую. — Ты вынуждена работать так рано… нет, неправильно это всё…
— Арман делает, что может, — о да, это было сущей правдой. —
— Неправда, — покачала головой удручённая Жози. — Вы такие одиночки! Живёте на отшибе со своей страшной собакой, мы-то хоть с детками друг другу греем дом… — Адель поняла, что сейчас услышит, и мысленно поёжилась. Только этого не хватало. — Дорогая, ты должна выйти замуж, — решительно объявила Жозефина. — Я понимаю, что с твоей внешностью это будет тяжело, но я обязательно подыщу для тебя…
Адель почувствовала, как на этих словах над её головой собирается гроза. Только не это! Если Жози ухватится за идею замужества, всем несдобровать. Перебив её на полуслове, страдалица с тяжёлой внешностью возразила:
— Не стоит, дорогая Жози! Это тоже тайна, но я…
— Сколько тайн, моя дорогая, сколько тайн! Скажи же мне…
— У меня есть жених, — приятно улыбнулась Адель. — Мы только ждём подходящего случая.
— Ах вот как… Я за вас рада, — искренности в голосе Жози было ноль. Ясное дело, она хотела втравить в дельце своего племянника. Подслеповатый, толстый и, по всей видимости, тупой, парень даже не представлял, что только что заново родился.
— Спасибо, — Адель предпочла не заметить сухости её тона. — Так что же, вы проводили меня, это так мило… Жози, я могу быть спокойна за свои тайны? Вы ведь никому не расскажете?
— Ах, — не нашлась с ответом Жозефина и схватила её за руки. Адель опустила глаза: руки женщины средних лет — поверх ручек женщины помоложе, но и те, и другие со следами нелёгкого машинного труда. Ещё и ожоги… — Ах, — повторила Жози, и стало ясно, что на следующее утро вся шелкопрядильная фабрика будет в курсе про отца-бонапартиста, детишек-беглецов и загадочного жениха. — Конечно, не скажу.
Адель удовлетворённо кивнула. Эта легенда её полностью устраивала, осталось уточнить главное. К счастью, Жозефина помнила, с чего всё началось, и догадалась сама.
— Простите меня, — пробормотала она, кажется, от сердца. — Эта история тронула мне душу. Простите мне тот выкрик, если сможете. Конечно, у нас уже не дикие времена, и по одному нелепому обвинению не бросают в тюрьмы… То есть, бросают, но не за это… — Адель терпеливо слушала, хотя, казалось, она вот-вот взорвётся. — Дорогая моя, примите мои извинения, я называла вас ведьмой. Я была несправедлива.
— Я не виню вас, — уверила Адель. Ей хотелось только одного: избавиться от Жозефины и её капустного запаха. — И вы теперь знаете правду, значит, не будете винить меня. Я никак не могу исправить то, как выгляжу, и, боюсь, резкость моего характера смягчит только муж… когда появится в моей жизни прочнее, чем он есть сейчас. Но я боюсь, Жози. Вас слышала не только я.
— Я обещаю, — вскинула голову Жозефина, — никто больше при вас этого слова не скажет!
Конечно, нет. Все будут говорить о монархических качелях, уже привычных французам в те десятилетия, о загадочных катакомбах, где ютились бедные дети, и о женихе, которого никто и никогда не видел не то что на Круа-Руссе — в окрестностях Лиона вплоть до Альп. Ну и отлично, это почти обычная история в наши дни, главное — никаких ведьм! Если бы на фабрике сообразили, что это правда, кто знает, чем бы кончилась для брата и сестры стоянка в предместье Лиона. Жози говорит, сейчас по обвинению в колдовстве в тюрьму не бросают. Прабабушке тоже так говорили…
Адель с облегчением выдохнула, когда новая подруга скрылась за углом, и толкнула калитку. У них был разбит небольшой садик, в котором за пышными кустами прорастали некоторые целебные травы, не
всегда разрешённые властями города. Конура пустовала — наверное, Мельхиор на прогулке или в доме, он всегда возвращается, бояться нечего. Противный туман с запахом сырой реки словно налип на стены, скрадывая их цвет, и только окна тускло блестели, откликаясь на зов первых зажжённых фонарей. Адель открыла скрипучую дверь, поставила корзину на тумбочку, подняла глаза и столкнулась со взглядом, полным ледяной ярости.Напротив стояла настоящая Адель Гёльди.
— Арман, — голосом сестры можно было убивать. Впрочем, иногда она так и поступала. — Что. Ты. Делал?
Адель, что шла от рынка с Жозефиной, тяжело вздохнула и провела ладонью по лицу: чары начали спадать.
— Исправлял твои ошибки, — огрызнулся Арман, снимая женские туфли. — Сейчас объясню, но сначала мне надо умыться.
***
Настоящая Адель стояла у стены, скрестив руки и плотно сжав губы, и смотрела, как её братец-оборотень медленно превращается в себя. Арман тщательно умывался, склонившись над широкой плоской чашей, периодически ворча, когда вода попадала ему в глаза. Постепенно черты бледного лица становились геометричнее, утолщались надбровные дуги, а вот и причёска легла так, как носил её брат. Завершив возвращение в себя, Арман разогнулся — взъерошенный и мокрый, он был бы милым, если б не лез в чужие дела!
— Всё?
— Нос, — указала Адель. Братец вздохнул и потёр заговорённой водой переносицу, чтобы та перестала напоминать сестринскую, более тонкую и изящную. — Теперь всё, если ты, конечно, не останешься в моём платье до конца дней своих.
— Забирай на здоровье… — платье он предусмотрительно расстегнул, чтобы не разошлось по швам, и теперь спокойно выбрался и переоделся. Адель подавила вспышку гнева: по этим слаженным движениям и отработанной схеме просто очевидно, что Арман не в первый раз изображает сестру. Конечно, она об этом знала… обычно. Сегодня вот был сюрприз. — Ну, что? — Арман сидел за столом, гоняя пустой стакан и ища глазами Мельхиора. — Ты ждёшь, что я извиняться буду? Адель, сейчас не время ссориться ни с соседями, ни с рабочими, ни с кем! Мы только прижились, и ты хочешь опять заниматься поддельными документами? Опять искать дом, в котором по счастливой случайности умерли владельцы, и сочинять новую историю?
Адель пришлось промолчать — в последний раз всем этим занимался он. Арман не жаловался, они оба знали, что общаться с людьми стоит исключительно ему. Несмотря на то, что братец выглядел так же загробно, как сама Адель, к нему тянулись. Потому что он был мужчиной! Бледный, загадочный и таинственный, он воскрешал в памяти только легенды о вампирах, а на вампиров больше не охотились. Вот ведьмы, те будоражили умы до сих пор… Кому об этом знать, как не Гёльди.
Только Арман умел улыбаться, врать, терпеть колкости и незаметно возвращать их, не рискуя при этом потерять работу. В глубине души Адель восхищалась братом, хоть и понимала, что у них не могло выйти иначе — взрывная ведьма, не способная даже раскрыть свой ведьминский потенциал, и оборотень-самоучка, для которого притворство — не порок, а главный инструмент по жизни. И вот она снова подвела их маленькую семью, не выдержав и разозлившись на Жозефину. Естественно, волосы наэлектризовались и поднялись, глаза потемнели ещё больше, Адель едва не метнула настоящую молнию — и только крик «ведьма!» вернул её с небес на землю. Она бросила работу и ушла, рассчитывая, как обычно, никогда не возвращаться. Арман решил иначе.
— Ты прав, — с большим трудом признала Адель, садясь напротив. Они ещё не ужинали, но предложить брату было нечего, опять же из-за её вчерашней выходки. — Мне стоило быть сдержаннее. Но она такая…
— Отвратительная раздражающая баба, которая только и умеет, что распускать сплетни, — закончил Арман. Он не злился или не подавал виду, только чудовищно устал: оборотню проще всего принять облик человека своего пола, роста, веса и телосложения, превращение из мужчины в женщину отнимает уйму сил. Нечего и говорить, на экспериментах с животными он давно поставил крест. — И что?