Книга чародеяний

— Ты знаешь, что!

— Адель… — начал было Арман и замолчал, махнув рукой. С улицы донёсся знакомый шум: Мельхиор скрёбся в дверь, и через какое-то время в тесную кухоньку, по совместительству бывшую коридором и умывальней, протиснулась чёрная собака.

Глядя, как Мельхиор вежливо обнюхивает их обоих и запрыгивает на колени брату, Адель тоже молчала и старалась обуздать нахлынувшие эмоции. Это ей всегда давалось с трудом — когда магия не находит выхода, внутри начинается шторм, и, как это всегда и происходит, сильнейшие удары падают на близких. Близок ей только один человек… Арман был младше и хуже помнил ужасы бесконечных побегов, но он делал всё, чтобы это не повторилось, в отличие от своей сестры. Адель раз за разом нарывалась на неприятности и ничего не могла с этим поделать: как только на неё смотрели косо, она теряла контроль и в лучшем случае вела себя резко и грубо, в худшем — принималась ворожить.

Она сжала и разжала кулаки, сделала несколько глубоких вдохов и прошлась по кухне, налив обоим кипячёной воды. Выпить что-нибудь, что угодно, хоть глоток росы — всегда помогает сдерживать рвущийся наружу крик. Когда перед глазами перестали плясать звёзды, Адель рухнула обратно на стул.

— Успокоилась? — еле слышно спросил Арман. — Ну и хорошо…

— Да. Прости меня, — она с затаённой болью поглядела на брата. Лучше бы он выбрал другой способ переубедить Жозефину! Конечно, к утру он снова наберётся сил, но сейчас выглядит почти мёртвым. И опять из-за неё.

— Я знаю, что ты не можешь это контролировать, — с усилием выговорил Арман, тратя последние силы на то, что говорил уже сотню раз. — И я тебя не виню, просто делаю, что могу, чтобы нам жилось проще. Ты бы ведь не пошла извиняться, если б я попросил.

— Не пошла бы. Спасибо, братец, я всё знаю, иди отдыхай…

— Ну уж нет, — возмутился он и вяло оперся на стол, отпихнув ластившегося Мельхиора. — Хоть бы накормила, хозяюшка! Между прочим, тебе ещё мужа кормить, да-да…

— Что-о?!

Арман с явным удовольствием пересказал ей весь свой рыночный бред. Адель могла только радоваться, что он такой умный — дождался, пока приступ ярости отпустит, сменившись приступом вины! Конечно, теперь Адель простила бы даже байку о женихе, тем более что это всего лишь выдумка. Ей и раньше приходила в голову мысль прикрываться перед обществом несуществующим поклонником, но сама идея замужества настолько претила Адель, что она вечно об этом забывала. Арман помнил. Он вообще, умница, всё помнит.

— Вот ты заноза, — выдохнула Адель в конце рассказа. — Значит, я теперь подружка Жозефины и невеста чёрт знает кого.

— «Спасибо, братец», — закатил глаза Арман, передразнивая её голос. — «Иди отдыхай…», «Вот заноза!», ты определись!

— Сам знаешь, кто ты, — ехидно улыбнулась Адель. В таких полушутливых перепалках ей было проще общаться, и брат это отлично знал, подыгрывая при каждом удобном случае. Иногда играть приходилось так часто, что Адель забывала, каков он настоящий. — Арман…

— М-м?

— Ничего… Если не устал, вычеши Мельхиора, он снова шарился по кустам.

Беспородный чёрный пёс на вид был страшен, как смертный грех: отпугивал соседей, лаял на ворон, всячески символизировал посланника Дьявола и так далее. Потому его и подобрали — Анна Гёльди в пыточном бреду говорила о чёрной собаке, в виде которой к ней явился Сатана, и потомки решили, что обязаны увековечить память предвестника беды. Скорее всего, никого Анна не видела: она давала показания под сильнейшей болью, да и зачем настоящей ведьме прибегать к церковным оправданиям? Мельхиор всегда напоминал о той, кому они обязаны и силой, и слабостью, а назвали его в честь прадедушки, который осмелился полюбить ведьму. [2]

Сегодня Мельхиор принёс домой речного жука и двух божьих коровок. Арман лениво вытащил насекомых из-за ушей пса и потрепал по загривку, насколько хватило сил. Адель в это время грела почти пустую кастрюлю: оставалось только немного каши на одного человека, и то прилипшей к стенкам. На рынок Адель выходить опасалась: она уже поняла, чем чревато дурное настроение одинокой ведьмы.

В тишине старчески скрипел пол, шумно чесался Мельхиор, пытаясь избавиться от памяти о жуках и блохах. Арман бездумно смотрел перед собой, почти не двигаясь, только уронив руку на голову беспокойного пса; Адель часто видела его таким, измотанным после своих превращений, и не мешала, даже если это стоило ей нескольких часов ожидания. Они оба были очень странными даже по чародейским меркам и уживались друг с другом в силу родства, привычки и одиночества, раз и навсегда сблизившего их после смерти родителей. Сестра сходит с ума от запертой в себе силы и способна в приступе бешенства разнести дом? Ничего, бывает. Брат может превратиться почти в любое живое существо, а потом выйти из строя на трое суток, потеряв сон и тупо уставившись в стену? Всё в порядке, это магия. Магия на высоком уровне, доказывающем, что Анна Гёльди была не просто последней ведьмой Европы — самой сильной из них, судьбу которой сломала любовь.

Только жаль, что её потомки оказались на дурном счету что у обычных людей, что у магов. Первые до сих пор не отошли от Средневековья, как ни старались доказать обратное своими дурацкими законами и постановлениями нелепых судов: с ними нельзя говорить на одном языке, пока они не избавятся от суеверного страха перед сверхъестественным, которым их одарили первые пожары инквизиции и ненавистная любому чародею церковь. Эти люди слепо верят в Бога и отрицают древних духов! Вторые же… Сильная магия ценилась, но была опасна. Потомков Гёльди многие не любили именно за то, что их прабабка едва не поставила под угрозу судьбу всех магов: Европа почти успокоилась, колдуны начали возвращаться из тени в робкой надежде, что медленное и осторожное отрицание Бога снова возвысит их в глазах людских. Вышло совсем не так, только никто не забыл об ошибке Гёльди. Адель никогда не считала случившееся ошибкой, разве что ошибкой судей, но доказывать было бесполезно. Однажды она пыталась — тогда она впервые убила человека, Арман впервые накричал на неё, и они вместе впервые исчезли из города.

***

Она бежала вниз, к реке, спотыкаясь о каждую кочку. Когда спуск становился слишком крутым, Адель не могла замедлиться и только разгонялась ещё сильнее, задыхаясь против ветра и цепляясь подолом платья за колючие кусты. Можно было воспользоваться лестницей или подземным переходом, как делали все, но ей не хотелось видеть людей — она боялась их видеть, боялась их и боялась за себя, потому что быть ведьмой — это палка о двух концах. Не пострадает тот, кому повезёт… Поэтому Адель мчалась к воде, не разбирая дороги, по необжитому склону холма, ловя губами сырой воздух; туфли она скинула, как только ушла с людных дорог, и теперь нащупывала босыми ногами вырытые ступени. Выемки были то слишком узкими, то слишком широкими, иногда приходилось помогать себе руками. Вода так близко… Всякий раз, когда Адель чувствовала, что больше не может сдерживать себя, она уходила. Уйти — это главное и единственное, что она могла сделать для брата и для других людей, оказавшихся поблизости. По большому счёту, плевать ей было на других, но, если начнутся проблемы, они перекинутся на Армана, как огонь по верхушкам деревьев.

Наконец-то! Впереди блеснула река. Перелетев через жалкое деревянное ограждение, которого раньше здесь не было, Адель рухнула на колени от потери равновесия и грязно выругалась вслух. Проходивший мимо бродяга шарахнулся в сторону и, оглядываясь через плечо, потрусил по своим делам… хоть бы не донёс… Впрочем, сейчас её узнать трудно: наэлектризованные волосы торчали во все стороны непослушной копной, удачно закрывая лицо, простецкое домашнее платье не отличалось от тех, какие носил весь Круа-Русс, ни единой ниточкой. К тому моменту, когда начнут искать босую сумасшедшую, она вернётся и наденет туфли… Адель с трудом поднялась, и её шатнуло к воде.

Когда-то река была такой чистой… Города испортили воду, города испортили всё. Темнота спрятала грязь, но не заметить её, держа связь с древними духами природы, было трудно. Адель стояла на краю насыпи, и галька впивалась в разодранные пятки. Боли она пока не чувствовала, как и всего остального, способного перекрыть ту силу, что рвалась изнутри. Гнев на глупых женщин с фабрики, на тех, кто эту фабрику построил, на дурацкие правила дурацкого общества, в котором им приходилось жить, незаслуженное раздражение от поступка брата и глухая злость в адрес других колдунов, избегающих Гёльди — всё это, помноженное на нерастраченный магический дар, бередило незаживающие раны Адель и пробуждало в ней бесконтрольную жажду разрушения. Говорят, что женщина должна создавать и созидать — чушь, если эта женщина родилась ведьмой! И чушь вдвойне, если эту ведьму никто не захотел принять…