Книга снов

Мои пальцы медленно скользят вдоль его позвоночника, по ноге до ступней. Я чувствую его пульс, его тепло, легкое напряжение в мышцах.

Бежит ли он куда-то? Спасается от кого-то? Танцует, ныряет? Любит кого-то?

– Потанцуй со мной, – шепчу я.

Где ты? Генри, Генри, Генри… где же ты?

Сэм смотрит то на меня, то на Генри. Он еще ни разу не присутствовал при этом ритуале, который повторяется каждый день. Каждый день.

Я аккуратно омываю его ступни, начинаю массировать их с теплым маслом. Я словно служанка, покорная Магдалина. Я мою его, называю по имени. Я танцую с ним. Двигаю его ноги, руки, ладони. В надежде, что однажды он будет способен вновь встать. Пусть даже для того, чтобы покинуть меня. Я должна принимать это в расчет. Оставаться не в его природе.

Я полностью концентрируюсь на том, чтобы расслабить его измученное тело. Первые минуты ежедневного смущения проходят. Моя рука на его груди, его рука – на моей, глаза закрыты, одно целое – как когда-то в танце. У меня такое чувство, что прежде я не жила столь полной жизнью. Моя жизнь продлевается с каждым прикосновением к Генри. Я чувствую, я живу, я борюсь. Все прекрасное стало еще прекраснее. А все, что не имеет значения, ушло на второй план.

Мне кажется, что я нашла свое место.

День 33-й

ГЕНРИ

Я всегда остаюсь в Лондоне на несколько дней, чтобы увидеться с Ибрагимом, Грегом и Моникой. Но слишком долго никогда не задерживаюсь. Все время срываюсь с места. Потому что в транзитных зонах аэропортов, в отелях, расположенных вблизи вокзалов, в припортовых пансионах я могу спать. Везде, где царит шум отправляющихся и прибывающих транспортных средств, я могу спать.

Больше нигде.

А если я не сплю, на меня накатывает страх. Невыразимый страх смерти.

В эти моменты меня утешает лишь воспоминание о Марифранс и о том, как мы зачали Сэма. Зачатие. Из двух таких несовершенных людей возникла новая жизнь, мироздание было к нам благосклонно и расточительно, такое иногда случается. Так порой на песке распускается роза, из одиночества родится любовь, а из смерти – жизнь.

Когда я в Лондоне или вынужден провести более трех ночей в большом городе, то в борьбе с тьмой, охватывающей меня, я скитаюсь по улицам и пью. Иногда еду в аэропорт, чтобы посмотреть, как толпы людей движутся в противоположных направлениях. Как разные существования переплетаются между собой, прикасаются друг к другу, расстаются.

Потом я часами брожу по городу, по неизвестным и хорошо знакомым грязным, темным улицам, заглядываю в окна, где горит свет. Наблюдаю за тем, как там проходит жизнь, в то время как моя стоит на паузе с тех самых пор, как я мальчишкой вернулся один на синей лодке. Без отца. С тех самых пор время задержало дыхание.

Я между.

И здесь нет ни конца, ни начала.

В одну из таких беспокойных ночей в Лондоне моя тревога привела меня к развалинам бетонного здания в центре Ист-Энда, между Хокни и Коламбия-роуд. Снаружи – тридцатиградусная жара, внутри – прохладно, словно летом в пещере, тени в углах и за колоннами густы, как черная вода. Единственный источник света – фонари, свечи и факелы.

Вдоль неоштукатуренных стен стоят старые деревянные стулья с изогнутыми ножками и вдавленными спинками, между ними диваны, кресла, словно украденные из обветшавших отелей. На перевернутых деревянных ящиках лежат старые школьные доски и двери, они служат столами. На этих столах – бутылки и стаканы, пепельницы, пара перчаток, которая выглядит как забытые пустые слепки рук, положенных одна на другую. В хрустальных вазах – красные розы. Женщины сидят, откинувшись на диванах, или стоят, прислонившись к колоннам, всегда поодиночке. Мужчины блуждают в полумраке, как одинокие солисты. Летучие мыши шныряют под высоким потолком недостроенного зала, в их полете те же вопросы, та же мольба, что и в скользящих взглядах мужчин и женщин.

По центру продольной стены, выложенной кирпичной кладкой, стоят два музыканта с бандонеонами, третий – с контрабасом, четвертый – скрипач, рядом с ним у закрытого кофра стоит гитара. Белые рубашки музыкантов светятся в отблеске огней.

И вот там, именно в том месте, где каждый одинок, время начинает вновь дышать, очень медленно, так что поначалу я этого даже не замечаю.

Двое музыкантов с бандонеонами бросают друг на друга взгляды. У одного черные лоснящиеся волосы, на нем узкая белая рубашка, через тонкий материал которой проступает рельеф мускул. Второй носит бородку и смотрит на первого так, будто растворяется в нем. Оба излучают невероятную эротическую, непривычно злую мужественность. У контрабасиста и скрипача глаза закрыты. Их таланту присущ эрос самозабвения.

Первый бандонеонист задает такт ногой.

Второй присоединяется. Контрабасист и скрипач следуют за ними, не открывая глаз.

Они поглощены музыкой.

Все замерло в ожидании первых нот.

Мужчина в костюме, отпрянув от стены, делает шаг вперед, в неверный свет свечей, у него тоже закрыты глаза, он обнимает женщину-невидимку. Он танцует соло, и все же он не один.

Женщины тут и там встают с диванов, отрываются от столбов и стен. Мужчины приходят в движение, это похоже на кружение в клетке, на прогулки под открытым небом. И я не успеваю заметить, как образуются первые пары, как они задерживаются на ходу, танцуют и снова распадаются.

Мне кажется, будто в этой смене партнеров я вижу отражение собственного беспокойства последних лет, когда я метался сначала от войны к войне, потом от человека к человеку и обратно в одиночество.

Я похож на того мужчину, который все еще продолжает танцевать один, с закрытыми глазами, будто для него это единственный способ увидеть женщину, которую он обнимает; я же обнимаю пустой воздух и никого не вижу.

Пары кружатся по бетонному полу без слов и без вычурных поз. Они ступают вперед, подаются друг к другу, отворачиваются. В их взглядах читается угроза и надежда одновременно: еще хоть один шаг – и не уйдешь!

Их безудержность – прямо под тонкой оболочкой самообладания.

Прямо из темноты, словно вынырнув из ночных вод, выходит женщина. Я не знаю ее.

И все же видел ее тысячу раз.

Я не знаю, кто она.

Но называл ее когда-то по имени.

Она танцует. То с одним, то с другим.

Сначала я не понимаю, как она это делает, – подхватывает мужчин, проходя мимо? Рука ли ее говорит: возьми меня? Тело ли посылает скрытые импульсы, которые чувствуешь, лишь когда находишься рядом с ней?

И тут я вижу, как она это делает.

Все дело в ее глазах.

Они не спрашивают.

И не просят.

Они просто говорят: идем!

И мужчины следуют за ней.

Только найдя опору в партнере, она закрывает глаза.

Она стройная, без форм, не полная. У нее тело женоподобного юноши, воительницы, прекрасной, хотя не всем эта красота бросается в глаза. И когда ее тело воительницы начинает двигаться, я узнаю себя. В ее танце – моя тревога, мой страх, она танцует, словно не хочет выжить, нет, и все же борется за жизнь. Она танцует то, что я ощущаю. Все оттенки моей жизни, серые, белые, блестящие, сжигающие все цвета, и также непроглядно-черные мелодии.