Книга снов

Вдыхаю и думаю: нежность.

Вдыхаю еще глубже и заклинаю: мужество.

Выдыхаю и прошу: сделай меня такой, как Сэм.

Отношение Сэма к Генри далеко от рациональности. Он с ним говорит – и он его слушает. Мне же трудно уйти от цензуры рассудка, вечно стоящего на страже. Ведь в отличие от Сэма я не вижу Генри. Не слышу его. Кажется, что я пытаюсь наладить коммуникацию с телом, которое покинула душа. И при этом я не имею права на отчаяние, потому что пессимизм близких ядовит, он отравляет.

Я закрываю глаза и снова собираюсь с мыслями.

Мужество.

Нежность.

Быть как Сэм.

Слушать. Видеть. Чувствовать, не сомневаться, черт!

Очень тяжело не сомневаться!

Тридцать один день без сознания.

Пятнадцать дней под сильным наркозом, потом клиническая смерть. Восемь минут вечности. Потом – шестнадцать дней в коме.

Утекающее время отдаляет Генри от надежды и перемещает в область статистики, которую я научилась ненавидеть. Чем дольше человек лежит в коме, тем меньше шансы, что он вновь станет тем, кем был прежде.

Врачи неустанно измеряют сознание Генри, опускают эхолоты в самые темные глубины в поисках его затерявшейся души. Они используют томографы и измерительные приборы. Стучат по коленям и локтям, светят фонариком в глаза, проводят тесты на обоняние и слух, меняют освещение, температуру, меняют положение тела. Они не оставляют его в покое ни на минуту.

Но морская гладь даже не дрогнет.

Отец говорил, что так всегда ощущаешь себя на маяке. Страх накатывает не во время бури. А когда море подозрительно спокойно.

Следующий этап наступает спустя три месяца. Если заблудшая душа будет молчать и тогда, вот тут-то и начнется настоящая битва, обрушится лавина страха. Это мне объяснил доктор Сол.

– Миссис Томлин, вам предстоит погрузиться в войну с больничной кассой^[32] и взглянуть на бесчувственный мир страховой системы, который вас ошеломит. Спустя два года касса не захочет больше платить и попытается убедить вас заложить все, чем вы владеете. После того как вас уломают, последуют доброжелательные экспертизы различных специалистов, которые елейными голосами будут советовать вам отпустить вашего друга с миром. То есть дать ему умереть от жажды и голода или перекрыть ему кислород. Как только вы проявите хоть толику интереса к этим речам, перед вашим носом тут же окажется договор на изъятие органов, конечно рассчитанный на исключительно душераздирающие случаи, счастливый исход которых будет зависеть от того, как скоро он умрет. Вы, само собой разумеется, не сможете уже спокойно спать по ночам, будете перелопачивать Интернет в поисках любой информации о пациентах, находящихся в коме.

Этим-то я занимаюсь уже сейчас, каждый день, каждую ночь.

Доктор Сол продолжал:

– Вы будете нас критиковать, с упреком становиться у нас на пути и справедливо ругаться на ужасный уход и слабое обеспечение. И – как ни крути – на нехватку персонала. Да! Справедливо, справедливо! В конце концов вы, полная мрачной решимости, отправитесь на поиски ответов и помощи извне. Если вы будете каждую неделю представлять мне нового специалиста, нового гениального заклинателя мозга, я даже отнесусь к этому с уважением. Только, пожалуйста, никакого открытого огня у койки.

И тут он угадал. Как же меня это бесит!

Я уже сейчас хочу встретиться с одной женщиной, которая умеет читать язык тела. Невролог, она специализируется на болевой терапии и парамедицине.

Ведь если кома – это симптом, то в чем же причина?

Я вбила себе в голову, что если выясню причину ухода Генри в отказ, то смогу спасти его.

Где-то я прочитала, что это тоже нормально. Когда тебя бросает от одного спасительного средства к другому, от экстрасенсов к эмпатийной терапии, когда ты в постоянных поисках выхода – некой двери и отгоняешь от себя мысль о том, что двери, возможно, нет в природе.

И все же я знаю еще слишком мало.

Я учусь каждый день ходить на свидания с мужчиной в коме.

Так хочется прикоснуться к нему.

И так страшно сделать что-то не так.

– Вам не нужно учиться, чтобы быть для него важным человеком. У вас две ноги, две руки, отважное сердце. У вас есть все, что необходимо, – сказал мне доктор Фосс.

– Замените слова «посещение» на «свидание», – посоветовала мне сестра Марион. – Посещение – это долг. Свидание, напротив, – удовольствие. Попытайтесь смотреть на него не как на пациента, а как на человека, с которым у вас свидание. Только необычное.

У нее я учусь находить применение своим ногам, рукам и сердцу. И еще держать в узде свое отчаяние.

– Не пытайтесь выплакать все слезы за одну ночь. Вы будете так часто на грани отчаяния, что в какой-то момент захотите плакать, но будет нечем. Пустота – самое страшное. Невозможность выразить боль, потому что пройдены все степени отчаяния.

Она руководит отделением на пятом этаже, где лежат пациенты в коме, которые не нуждаются в интенсивной терапии, и на выходных берет ночные дежурства на том этаже, который некоторые врачи называют «овощным».

– Ночью мои странники чаще возвращаются, чем днем. – В этом сестра Марион убеждена. Странствие. Так она называет кому. Странствие души.

Марион учит меня, как ухаживать за кожей Генри, которая становится все чувствительнее. Здесь «тонкокожий» – не метафора.

Она показывает, как освежить ему рот.

Жажда – самое невыносимое, Марион знает это по опыту тысяч ночей, проведенных с тысячами пациентов, спящих глубоким сном, пациентов с переходным синдромом, не реагирующих ни на что, но бодрствующих где-то на границе между «там» и «здесь».

Если они вновь обретают возможность говорить, то говорят о том, что жажда – самое страшное. Жажда и шумы.

Она показала мне, как из кубиков льда с мятой или замороженного сока делает «коктейли на палочке».

Я учусь звать Генри по имени, снова и снова, потому что имя – самая прочная привязка к реальности, как она говорит, и не важно, на каких глубинах парят пациенты. Я представляю себе веревочную лестницу из пяти букв, которые я бросаю ему. В церкви я шепчу: «Генри».

Мужество.

Нежность.

Быть как Сэм.

И немного «Шанели № 5». Я открываю флакончик с лосьоном для тела и втираю чуть-чуть в шею и руки. Церковь тотчас наполняется ароматом жасмина, корицы и сливочного печенья, цветов и моей кожи.

Самый сильный глас, вопиющий в пустыне странствующих душ, – это аромат. Считается, что запахи проникают до коматозного пласта. Все чувственные впечатления должны пройти через таламус, врата, ведущие к нашему «я», прежде чем мозг сможет их обработать. Если таламус поврежден, то пациенты в коме не могут ни слышать, ни чувствовать нас. Запахи же тайной тропой проникают прямиком в лимбическую систему, которая связывает запахи и чувства. Запахи – начало всякого воспоминания. Воспоминание – это личность.